Джилла закуталась в шаль, вытянула ноги и прислонилась спиной к стене. Две чайки прямо в воздухе сцепились из-за куска рыбы. Тяжелая волна разбилась о волнорез, и снова все стихло.
В этом совместном молчании, согретом чаем и телом Джиллы, что-то глубоко спрятанное внутри Лало начало высвобождаться.
— Джилла, — сказал он наконец, — что же мне делать?
— С двумя другими моделями тоже не получилось?
— Они оказались еще хуже Зорры. Тогда я начал рисовать жену Портового мастера… Хорошо, что я успел разорвать набросок прежде, чем она его увидела. Она была похожа на свою комнатную собачку! — он еще отхлебнул.
— Бедный Лало, — Джилла покачала головой. — Ты не виноват в том, что все твои единороги превращаются в носорогов!
Он вспомнил старую басню о носороге, который посмотрел в волшебное зеркало и увидел там единорога, но это не утешило Лало. «Неужели красота — только прикрытие испорченности, или это верно лишь для Санктуария?» — он внезапно разрыдался.
— О, Джилла! Я подвел тебя и детей. Мы разорены, понимаешь? У меня даже надежды не осталось!
Она повернулась, не дотрагиваясь до него, словно понимая, что любая попытка утешения будет напрасной.
— Лало… — она откашлялась и начала снова. — Все в порядке, мы как-нибудь проживем. И не все еще потеряно… главное, мечта наша не потеряна! Ты сделал правильный выбор — разве я не знаю, что ты всегда думаешь в первую очередь обо мне и детях?
— Во всяком случае, — она попыталась обратить все в шутку, — нет худа без добра — теперь я смогу тебе позировать, ну, чтобы ты уловил основные линии, конечно, — добавила она извиняющимся тоном. — После стольких лет вряд ли ты найдешь во мне что-то новое…
Лало поставил кувшин, повернулся и посмотрел на нее. В свете заходящего солнца лицо Джиллы, в котором годы прочертили столько борозд, было подобно старинной статуе, которую некий антиквар решил вызолотить, чтобы скрыть ее возраст. Вот горькая складочка от бесконечной нищеты, вот морщина от смерти ребенка… Разве все печали мира не оставляют следа на богине?
Он взял ее за руку. Он видел тучность ее тела, но ощущал в нем силу, потоки энергии, струящиеся между ними, привязывали его к ней сильнее, чем ее красота когда-то много лет назад.
«ЗНАЮ ЛИ Я ТЕБЯ?»
Глаза Джиллы были закрыты, голова прислонилась к стене. Это была редкая для нее минута покоя. Свет на ее лице, казалось, исходил изнутри. Взгляд Лало заволокло слезами. «Я БЫЛ СЛЕП, — подумал он, — СЛЕП И ГЛУП…»
— Да, — он постарался, чтобы голос не дрожал. Он знал теперь, как будет рисовать ее, где ему искать остальные модели. Он задохнулся от счастья и потянулся к ней. Она посмотрела на него, вопросительно улыбаясь, и приняла его в свои объятия.
В зале Молина Факельщика горели сотни свечей, вставленных в серебряные канделябры в виде кулаков, сжимающих поднятые факелы. Свет дрожал на газовых накидках санктуарских дам, переливался на тяжелых расшитых одеждах их мужей, отражался от каждого звена золотых цепочек, каждой грани драгоценных камней; весь этот блеск почти затмевал великолепие самого зала.
Лало наблюдал за происходящим, стоя в относительно безлюдном месте за колонной. Он был допущен в это избранное общество лишь благодаря той роли, которую сыграл в создании настенной росписи, чье завершение собственно и праздновалось сегодня. Здесь собрались все богатые и знатные, пользующиеся благоволением Империи, причисленные к верхушке санктуарского общества, и на каждом из собравшихся была одна и та же маска самодовольного веселья. Но Лало не переставал задаваться вопросом, как выглядели бы эти люди, если бы ему пришлось нарисовать эту сцену.
Несколько купцов, на которых Лало когда-то работал, ухитрились получить приглашения, хотя большинству из его бывших клиентов оставалось только завидовать им. Он узнал среди приглашенных нескольких друзей, среди них Каппена Варру, который только что закончил песню и теперь поедал глазами госпожу Данлис, которой было не до него — она была слишком занята обольщением банкира из Рэнке.
Еще несколько знакомых из «Распутного Единорога» сумели наняться на вечер в качестве приглашенных официантов и лакеев. Лало подозревал, что хозяева в конце вечера не досчитаются многих драгоценностей, столь ярко сверкающих на их пальцах и шеях, но он не считал себя обязанным сообщать кому-либо о своих подозрениях. Он внутренне подобрался, узнав каменщика Йордиса, прокладывающего себе путь сквозь блистающую толпу.
— Ну, мастер Портретист, теперь, когда вы отдали должное богам, может быть, у вас найдется время для смертных, а? — Йордис широко улыбался. — У меня как раз есть подходящее место для моего портрета…
Лало откашлялся.
— Боюсь, что сосредоточившись на делах небесных, я потерял связь с земным великолепием…
Выражение лица каменщика ясно говорило о том, как помпезно это прозвучало, но Лало предпочитал, чтобы его считали слегка тронутым от обрушившегося на него богатства, нежели узнали правду. Он сумел решить дилемму, которую поставила перед ним необходимость завершения работы у господина Молина, но теперь карьера портретиста в высшем обществе была для него закрыта.
— Дела небесные… ах, ну да… — Йордис покосился на одну из нарисованных нимфе длинными, гибкими ногами, с глазами, сияющими юностью и весельем. — Если бы я мог проводить время, созерцая таких красоток, полагаю, я тоже отказался бы писать портрет старого дурня, — он понимающе рассмеялся. — А где вы нашли таких в этом городе, а?
«Они торгуют своими телами в доках… или своими душами на базаре… или гнут спину на твоей кухне, или натирают полы в твоем доме…» — подумал Лало горько. Уже не первый раз за этот вечер ему задавали подобные вопросы. Нимфа, на которую Йордис сейчас пялился с таким вожделением, была нищая калека, он, наверное, десятки раз проходил мимо нее на улице. На противоположной стене проститутка Валира гордо протягивала Богине сноп пшеницы, а ее ребенок кувыркался у ее ног, как херувим. А Богиня, которой они поклонялись, которая затмевала поверхностное великолепие этого зала, была его Джилла, носорог, превратившийся в нечто более изумительное, чем единорог.
«У вас есть сердца, но вы не умеете чувствовать…» Взгляд Лало скользил поверх нестерпимого блеска одежд и украшений, которыми гости господина Молина замаскировали себя. «У вас есть глаза, но вы не умеете видеть…» Он пробормотал что-то насчет своих планов.
— Если вы хотите украсить комнату настенной росписью, буду счастлив услужить вам, но боюсь, от портретов я в дальнейшем откажусь, — с тех самых пор, как он сумел разглядеть Джиллу, его глаза стали видеть по-новому. Теперь, даже когда он не рисовал, ему удавалось различить истинные лица людей под теми масками, которые они показывали миру. Он вежливо добавил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
