Жана загремел уже в доме:
– Эй, Гуччо, куда ты запрятался? Значит, ты только с девицами такой храбрый! А ну-ка, покажись, посмей, трус поганый!
На городской площади захлопали ставни. Обыватели переговаривались вполголоса, но ни один человек не вышел на улицу. В глубине души они были даже довольны: будет о чем посудачить, неплохо и то, что такую ловкую шутку сыграли с господами из замка, с этими барчуками, которые замучили горожан повинностями да еще глядят на них сверху вниз. Если уж выбирать, то им больше по душе был ломбардец, однако ж не до такой степени, чтобы за него заступаться, подставлять спину под удары.
Гуччо не мог пожаловаться на отсутствие храбрости, но у него хватило рассудка не броситься на непрошеных гостей, да и какой смысл было идти с голыми руками против двух бесноватых, вооруженных с ног до головы.
Пока братья де Крессе обшаривали дом и срывали свой гнев на ни в чем не повинной мебели, Гуччо бросился к конюшне. Во мраке до него долетел жалобный крик Рикара:
– Книги! Наши книги!
«Ну и пусть, – подумал Гуччо, – сундуков им не взломать».
Скупого лунного света все же хватило на то, чтобы наспех взнуздать коня и кинуть ему на спину седло; Гуччо на ощупь затянул подпругу, вскочил, вцепившись в конскую гриву, на коня и выехал через садовую калитку. Так он покинул нофльское отделение банка Толомеи.
Братья Крессе, услышав конский галоп, бросились к окнам.
– Удирает, мерзавец, удирает! Скачет по дороге в Париж. Ату, ату! Эй, смерды, держи его!
Но никто, понятно, даже не подумал тронуться с места. Тогда братья выбежали из конторы и бросились в погоню.
Кобыла юного Гуччо была чистых кровей и целый день спокойно простояла в стойле. А кони братьев де Крессе – обыкновенные деревенские клячи – до сих пор еще не отдышались после охоты, длившейся с утра до ночи. Под Ренмуленом одна из лошадей захромала, да так сильно, что пришлось ее бросить; и оба брата взгромоздились на одну лошадь, которая, к несчастью, оказалась еще и с запалом и выпускала из ноздрей воздух с таким шумом, словно по доске водили деревянным рашпилем. Гуччо удалось оторваться от своих преследователей. На заре он доскакал до Ломбардской улицы и застал дядю еще в постели.
– Монах! Где монах? – закричал он.
– Какой монах? Опомнись, сынок! Что такое стряслось? Неужели ты решил вступить в монашеский орден?
– Да нет, zio Spinello[31], не издевайтесь надо мной. Мне необходимо отыскать монаха, который нас венчал; за мной гонятся, и моя жизнь в опасности.
Гуччо вкратце рассказал дяде все происшествия вчерашнего дня; необходимо найти монаха и доказать, что он действительно обвенчан с Мари. Толомеи слушал племянника, широко открыв один глаз и прижмуря другой. Затем зевнул раз, еще раз, что взорвало его племянника.
– Да не волнуйся ты так! Твой монах умер, – наконец сказал Толомеи.
– Умер? – переспросил Гуччо.
– Ну да, умер! Дурацкая женитьба спасла тебя от той же участи; ибо, если бы ты согласился на предложение его светлости Робера поехать в Артуа и отвезти его послание, мне бы не пришлось печалиться об участи моих внучатых племянников, которых ты собираешься мне подарить, на что я, кстати сказать, не давал тебе благословения. Фра Винченцо убили возле Сен-Поля люди Тьерри д’Ирсона, которые его выследили. При нем было сто ливров, моих собственных сто ливров! Дорого же мне обходится его светлость Робер Артуа!
– Questo è un colpo tremendo![32] – простонал Гуччо.
Толомеи позвонил слуге и велел ему принести одежду и таз теплой воды.
– Но что же мне теперь делать, дядя Спинелло? Как же мне доказать, что я действительно супруг Мари?
– Это дело последнее, – отозвался Толомеи. – Если даже твое имя и имя твоей девицы были бы по всей форме занесены в церковные книги, и то бы это не помогло. Так или иначе, ты женился на девушке из дворянской семьи без согласия ее родных. Молодцы, которые за тобой гонятся, имеют полное право пустить тебе кровь, ничем притом не рискуя. Они благородного происхождения, а такие люди могут убивать безнаказанно. Самое большее, им придется уплатить штраф, полагающийся за жизнь ломбардца, чуть дороже, всего на несколько ливров, чем за шкуру еврея, и значительно меньше, чем за самого последнего своего смерда, если этот смерд – француз по рождению. Пожалуй, их даже поздравят с удачей.
– Значит, я здорово попался.
– Что верно, то верно, – заметил Толомеи, погружая свою пухлую физиономию в воду.
Несколько минут он блаженно отфыркивался, затем вытер лицо куском полотна.
– Видать, мне и сегодня не удастся побриться!.. Ax, per Bacco! Я такой же болван, как и ты.
Впервые с начала их разговора лицо Толомеи выразило тревогу.
– Прежде всего тебя требуется упрятать получше, – продолжал он. – И во всяком случае, не у наших ломбардцев. Если твои преследователи не постеснялись всполошить весь городок, то, не обнаружив тебя на месте, они наверняка обратятся с ходатайством к властям, пошлют дозорных искать обидчика у ломбардцев, и через два дня красавчика Гуччо схватят. Ах, хорошо же я буду выглядеть перед моими компаньонами, и все из-за тебя! Правда… есть еще монастыри…
– Нет-нет, хватит с меня монахов! – отозвался Гуччо.
– Ты прав, им опасно доверять. Дай-ка подумать… Ну, а Боккаччо?
– Боккаччо?
– Ну да, твой дружок Боккаччо, приказчик Барди.
– Но, дядюшка, он тоже ломбардец, как и мы все, да, кроме того, его сейчас нет во Франции.
– Знаю, но он тут приглянулся одной даме, парижанке, от которой прижил внебрачного сына.
– Верно, он мне об этом рассказывал.
– Она, говорят, сговорчивая душа и уж тебе наверняка посочувствует. Попросишь у нее приюта… А я приму твоих миленьких шуринов, я сам ими займусь… если только, конечно, они не набросятся на меня и еще до вечера не лишат тебя дяди.
– О нет, дядюшка, я уверен, что вы ничем не рискуете. Они хоть и дикари, но люди благородные. Они отнесутся с уважением к вашим годам.
– Хороша броня – старческая подагра!
– А может быть, они притомятся в дороге и вообще сюда не приедут.
Толомеи внезапно вынырнул из широкого платья, которое надевал поверх рубашки.
– Навряд ли, – заметил он. – Во всех случаях они подадут жалобу и затеют против нас процесс… придется мне побеспокоить кого-нибудь из вельмож, чтобы замять дело, пока еще не вспыхнул скандал… Валуа? Валуа обещает, но не выполняет. Робер Артуа? Но это все равно что нанять городских герольдов и приказать им повсеместно разнести новость под звуки
