535
...сын Мейерхольда получал академический паек!.. — Не исключено, что и этот факт имел определенное значение в формировании у писателя стойкой неприязни к знаменитому режиссеру. К новаторским творческим идеям Мейерхольда он относился с крайним скептицизмом. Вот строки из булгаковского фельетона «Столица в блокноте»: «Пошел в театр Гитис на «Великодушного рогоносца» в постановке Мейерхольда... Я не И. Эренбург и не театральный критик, но судите сами: в общипанном, ободранном, сквозняковом театре вместо сцены — дыра... В глубине — голая кирпичная стена с двумя гробовыми окнами... Какие-то клетки, наклонные плоскости, палки, дверки и колеса...
— Это биомеханика, — пояснил мне приятель...
— Мейерхольд — гений!! — завывал футурист...
— Искусство будущего!! — налетели на меня с кулаками. А если будущего, то пускай, пожалуйста, Мейерхольд умрет и воскреснет в XXI веке. От этого выиграют все, и прежде всего он сам... Вообще к черту эту механику...»
Политические же пристрастия режиссера были вообще чужды Булгакову. Можно лишь представить себе, как реагировал писатель на газетные сообщения о «пролетарских юбилеях» Мейерхольда. Вот на такое, например: «В длинном перечне делегаций, приветствовавших Мейерхольда в течение двух часов, мелькают такие имена, как тов. Троцкий, приславший приветствие, такие организации, как Коминтерн, Профинтерн, СНК, РВСР, ЦК РКСМ... Все они чествовали Мейерхольда не за прошлое, а именно за то, что он смело, без оглядки порвал с этим прошлым и, откликнувшись на зов революции, примкнул к... пролетарской интеллигенции... Мейерхольд удостоился большой чести: высший правительственный орган рабоче-крестьянской республики преподнес ему звание народного артиста... Он удостоился еще большей чести — ...он получил звание почетного красноармейца московского гарнизона...» (Правда. 4 апреля 1923 года).
536
...был назначен суд над «Записками врача» — Речь идет о книге В. В. Вересаева.
537
Очень мила жена — Смидович Мария Гермогеновна (1875–1963). Л. Е. Белозерская вспоминала: «Мы бывали у Вересаевых не раз. Я прекрасно помню его жену Марию Гермогеновну, которая умела улыбаться как-то особенно светло... Мне нравился Вересаев. Было что-то добротное во всем его облике старого врача...»
538
Если не будет в Генуе конференции, спрашивается, что мы будем делать. — В условиях разрухи и массового голода в России многие связывали с Генуэзской конференцией надежды на налаживание экономических связей советской республики с европейскими странами. Но наряду с объективными трудностями в переговорах (например, вопрос о долгах царской России своим партнерам по военному союзу), возникали и другие сложности, связанные с позицией российской эмиграции по этому вопросу. Так, в «Правде» (29.01.1922) была подвергнута жестокой критике позиция П. Н. Милюкова, который возможность переговоров с Москвой увязывал и обуславливал сменой общественно-политического строя в России. Более того, он рекомендовал западным странам воздержаться от помощи голодающим в России до тех пор, пока в стране не будут в корне изменены «хозяйственные условия», которые, по его мнению, и являются причиной голода (Последние новости. 17.01.1922).
Такие, по сути, кощунственные заявления некоторых эмигрантских кругов, а также пассивная позиция Лиги наций по вопросу о помощи голодающим в России, позволяли большевистскому руководству утверждать, что русская эмиграция и ее западные партнеры занимаются политическими спекуляциями, используя нарастающий голод в стране. «Над Волгой умирает 20 млн. человек, — отмечалось в одной из статей «Правды», — они умирают медленной смертью. Они варят траву. Они едят глину, смешанную с растениями, дабы заполнить желудок, избавиться, хотя бы на момент, от чувства страшного голода. Они пухнут, они лежат бессильные, пока милосердная природа не отнимет у них сознания... Почему капиталистические державы не оказывают помощи голодающим массам в Поволжье? Они оттягивают эту помощь для того, чтобы [...] вырвать у советской России согласие на выплату старых долгов, вырвать у нее согласие на целый ряд экономических уступок, которые дадут миллиарды накоплений. Пусть умирают миллионы; за это время капиталисты сговорятся между собою, как совместно надавить на советскую республику».
Эти и подобные им материалы и привлекли внимание Булгакова, который, несмотря на голод, тщательно изучал прессу.
539
Я уехал из Москвы в Киев... — Поездка в Киев послужила писателю новым творческим стимулом для завершения работы над романом «Белая гвардия». Своими впечатлениями о поездке в родной город Булгаков поделился с читателями в очерке «Киев-город» (1923).
540
На Кавказ, как собирался, не попал... — Видимо, писатель предполагал посетить памятные для него места, где совсем недавно ему пришлось и участвовать в боях, и начинать литературную деятельность, и пытаться эмигрировать... Места эти известны: Владикавказ, Тифлис, Батум. Стремление Булгакова побывать там, возможно, объяснялось и тем, что в то время он еще не расстался с идеей написать трилогию о гражданской войне.
541
...Вацлава Вацлавовича Воровского убил Конради в Лозанне... — Воровский В. В. (1871–1923) был назначен полпредом в Италии с 1921 года.
542
...в Москве была грандиозно инсценированная демонстрация... — Московский губернский совет профсоюзов призвал всех трудящихся выйти на улицу и протестовать против «попытки английской буржуазии навязать советскому правительству свою волю».
В фельетоне «Бенефис лорда Керзона» (Накануне. 1923. 19 мая) Булгаков прекрасно показал способности большевиков к организации массовых шоу.
«Надо идти на улицу, смотреть, что будет. Тут не только Воровский. Керзон. Керзон. Керзон. Ультиматум. Канонерка. Тральщики. К протесту, товарищи!! Вот так события! [...] В два часа дня Тверскую уже нельзя было пересечь. Непрерывным потоком, сколько хватал глаз, катилась медленно людская лента, а над ней шел лес плакатов и знамен. Масса старых знакомых — октябрьских и майских, но среди них мельком новые, с изумительной быстротой изготовленные, с надписями весьма многозначительными. Проплыл черный траурный плакат «Убийство Воровского — смертный час европейской буржуазии». Потом красный: «Не шутите с огнем, господин Керзон» [...] В Охотном во всю ширину шли бесконечные ряды, и видно было, что Театральная площадь залита народом сплошь. У Иверской трепетно и тревожно колыхались огоньки на свечках и припадали к иконе с тяжкими вздохами четыре старушки, а мимо Иверской через оба пролета Вознесенских ворот бурно сыпали ряды. Медные трубы играли марши. Здесь Керзона несли на штыках, сзади бежал рабочий и бил его лопатой по голове [...] По Никольской удалось проскочить, но в Третьяковском опять хлынул навстречу поток. Туг Керзон мотался с веревкой на шесте. Его били головой о мостовую. По Театральному проезду в людских волнах
