— Очередная хитрость, господа. Осман понял, что здесь ему не прорваться, и сейчас ударит в другом месте.
— Что будем делать, Иван Степанович? — тихо спросил Маныкин. — Вдруг они и вправду перегруппировываются под белым флагом?
Турки выслали парламентера лишь после того, как отвели все части за реку. Они стояли там огромной копошащейся массой и, по всей видимости, возвращаться в покинутый город не собирались.
— Адъютант его высокопревосходительства Османа-паши Нешед-бей, — по-французски представился парламентер.
— Я буду вести переговоры только с вашим командующим, — сказал Ганецкий.
Стоявший рядом Струков перевел его условие Нешед-бею. Адъютант горестно развел руками:
— Осман-паша ранен, ваше высокопревосходительство.
— Опасно? — быстро спросил Ганецкий, не дожидаясь перевода.
— Прострелена нога. К счастью, кость цела, как говорит его врач Хасиб-бей.
— Слава богу, судьба бережет хороших полководцев. — Иван Степанович помолчал, размышляя: — Струков, напиши Осману-паше, что я буду вести переговоры только с его особо уполномоченным на то представителем.
Струков тут же написал записку, Ганецкий подписал ее, не читая, отдал Нешед-бею.
— Поезжай-ка и ты к Осману, Александр Петрович, — вдруг сказал он. — А то разведем тут канцелярию.
— Благодарю, Иван Степанович, — заулыбался Струков. — Для меня это — большая честь.
— Условие одно: полная и безусловная сдача, — торжественно напутствовал старый генерал.
Струков выехал с ординарцем, казаком-коноводом и адъютантом Османа-паши Нешед-беем. Они на рысях миновали расположение русских войск, усеянное трупами поле и придержали коней у моста. Навстречу верхом ехал паша в сопровождении офицера с белым флагом. Приблизившись, поклонился Струкову, сказав на хорошем французском:
— Тахир-паша, начальник штаба армии его высокопревосходительства Османа-паши.
Отрекомендовавшись, Струков спросил, имеет ли паша полномочия от командующего.
— Армия сдается, — вздохнул Тахир-паша. — Поскольку Осман-паша ранен и не может лично выехать навстречу вашему командующему, то он покорнейше просит пожаловать к нему. Он ожидает в шоссейной караулке.
Струков тронул коня. Миновав молчаливую стражу на мосту, стал подниматься по шоссе среди сплошной толчеи неохотно уступавших дорогу аскеров. За ним ехали казак и Нешед-бей. Они уже приближались к караулке — небольшой мазанке с черепичной крышей, притулившейся к горе, — когда неожиданно перед конем Струкова взметнулось зеленое знамя.
— Ла-илла, илала, ва Магомед расуль алла! — тонким голосом истошно вопил худой старик в чалме, размахивая знаменем.
— Прикажите прекратить! — резко крикнул генерал Нешед-бею, одерживая испуганно всхрапывающего коня. — Не хватайся за шашку, казак.
Казак послушно отвел непроизвольно метнувшуюся к оружию руку, тяжело вздохнув. Вокруг потрясали винтовками аскеры. Нешед-бей, встав на стременах, повелительно крикнул. Старик опустил знамя, юркнул в толпу, и солдаты нехотя расступились.
У караулки Струков спешился, кинул поводья казаку и, не ожидая Нешед-бея, вошел в хижину. В первой комнате было много офицеров, повсюду валялось оружие, рассыпанные патроны и плавали густые облака табачного дыма.
— Где Осман-паша? — громко спросил Струков по-французски.
Один из офицеров молча указал на закрытую дверь второй комнаты. Генерал раздвинул стоявших на дороге офицеров, распахнул дверь и шагнул через порог.
В маленькой комнатке с единственным окошком на деревянной скамье сидел Осман-паша. Левая нога его была обнажена, над раной трудился немолодой доктор, не обративший на вошедшего никакого внимания. На командующем был черный сюртук, расшитый галунами, но без орденов; на поясе висела кривая сабля в дорогих ножнах. В углу комнаты, скрестив руки, молча стоял Тахир-паша. Струков отрекомендовался, Осман-паша жестом пригласил его сесть, но генерал продолжал стоять из уважения к раненому полководцу.
— Я имею честь явиться, чтобы сообщить, что генерал Ганецкий ждет вашего подтверждения о полной и безоговорочной сдаче.
Струков говорил по-французски, видел, что Осман-паша понимает его, но по каким-то соображениям предпочитает перевод. Переводил Нешед-бей, неслышно скользнувший в комнату вслед за Струковым. Выслушав его, паша надолго задумался. Потом медленным, ровным голосом сказал что-то своему врачу Хасиб-бею.
— День следует за днем, но аллах не даровал нам одних удач, — тихо перевел адъютант.
— На все воля всевышнего, — сказал Струков.
Осман-паша медленно покивал, соглашаясь. В комнате опять повисло молчание, и было слышно, как за дверью о чем-то громко спорят офицеры.
— Я покоряюсь этой воле, — Осман-паша со спокойной гордостью посмотрел в глаза Струкову. — Мои войска сложат оружие. Мой адъютант повторит эти слова вашему генералу.
Переведя это, Нешед-бей поклонился и тотчас же вышел. В комнате вновь воцарилась тишина, но вскоре вошел молодой офицер. С удивлением посмотрев на Струкова, поклонился раненому командующему и что-то сказал. Осман-паша кивнул и чуть улыбнулся, словно ожидал услышать именно то, о чем доложил офицер.
— Пока мы дрались, генерал Скобелев занял Плевну, — пояснил Тахир-паша.
Снаружи послышался шум, в комнату стремительно вошел Ганецкий. Войдя, остановился на мгновение и, сняв с седой головы повидавшую не одно сражение лейб-финляндскую фуражку, протянул руку Осману-паше. С помощью Хасиб-бея Осман встал, и оба полководца крепко пожали друг другу руки.
— От всей души поздравляю, — громко сказал Ганецкий. — Вы великолепно вели атаку, великолепно, генерал!
— Кисмет! — вздохнул Осман-паша.
— Да, судьба, — согласился Иван Степанович: он не нуждался в переводчике, тут же по-турецки спросив, не беспокоит ли рана.
— Скоро буду ходить. Правда, в плену.
— Плен ваш будет очень недолгим. Вы слишком почетный пленник и герой Турции.
Оба генерала опустились на скамью, продолжая внимательно разглядывать друг друга. Осман-паша смотрел серьезно и грустно, а седой Ганецкий улыбался. И с той же улыбкой сказал:
— Прикажите же, однако, войскам сложить оружие.
Осман молчал, продолжая задумчиво смотреть на своего победителя. Ганецкий спокойно ждал, понимая, как тяжело турецкому полководцу, пожалованному султаном титулом «гази» («непобедимый»), отдать такое приказание. И все молчали, только Хасиб-бей осторожно брякал медицинскими инструментами, складывая их в коробку.
— Ваше превосходительство, — тихо сказал Струков, посмотрев на карманные часы. — Скоро начнет темнеть.
— Я прошу вас, генерал, не задерживать более с приказанием, — мягко повторил Ганецкий Осману.
— Первым его должен исполнить я, — Осман-паша тяжело вздохнул и снял с себя саблю.
Ганецкий встал. Осман обеими руками протянул ему оружие, и старый генерал столь же торжественно, в обе руки принял его.
— Я полвека воюю с вашей страной, генерал, — тихо сказал он. — С двадцать восьмого года, во всех войнах. Но я и мечтать не смел, что когда-нибудь приму оружие из рук лучшего полководца Турции. Может быть, у вас есть какие-либо желания? Если они в моей власти, я исполню их.
— Желание? — Осман-паша чуть улыбнулся. — Я бы хотел увидеть генерала Скобелева.
— Ждите его здесь, генерал.
Осман вежливо склонил голову, вдруг резко вскинул ее и строго посмотрел на своего начальника штаба.
— Чего вы ждете после того, как ваш командир сложил оружие?
И повелительным жестом указал на дверь. Тахир-паша почтительно поклонился и пошел к выходу. Проходя, сказал Струкову.
— Сейчас армия сложит оружие. Соблаговолите присутствовать?
— Проследить, — приказал Ганецкий. — Вызови караульные команды и немедля пошли за Скобелевым.
Струков отдал честь и вышел вместе с Тахиром. В первой комнате по-прежнему толпились офицеры и по-прежнему плавали облака табачного дыма.
— Командующий сдал свою саблю, — сказал начальник штаба. — Прошу вас пройти к частям и обеспечить порядок сдачи оружия.
Сказав это, Тахир-паша вышел из караулки, и Струков последовал за ним. У входа стоял конвой Ганецкого. Распорядившись о караульных командах, генерал отозвал корнета и приказал разыскать Скобелева. Корнет вскочил на коня и помчался в Плевну, а Струков поспешил за Тахиром, который быстро поднимался на холм. Поднявшись, он повернулся к войскам и, воздев руки к небу, начал что-то кричать, а Струков всматривался в угрюмые лица аскеров. Исхудалые, истощенные голодом и боями, они оставались по-прежнему грозной силой, по-прежнему горели решимостью сражаться, и Александр Петрович впервые за этот день ощутил не только восторг победы, но и огромное облегчение. Самая боеспособная, сплоченная и опытная армия противника сдавалась русским войскам во главе с лучшим полководцем Османской империи.
Но сдавалась эта армия крайне неохотно. Глухой рокот пробежал по толпе, кое-где вновь упрямо взметнулись винтовки. Тахир-паша вырвал из ножен саблю, выкрикнул что-то и бросил ее к ногам Струкова. За ним стали бросать оружие офицеры, что-то объясняя аскерам, выталкивая из рядов самых несговорчивых и силой отбирая у них винтовки. Медленно началось разоружение; многие солдаты в знак протеста разбивали о камни свои прекрасные многозарядки, ломали штыки и ятаганы, разбрасывали патроны, рвали патронташи, сталкивали в воду орудия и зарядные ящики.
