Мы проехали две станции, не видя ничего, кроме вооруженных путников. Эти вооруженные ездоки очень оживляли дорогу, начинающую утрачивать свое однообразие: равнина приобретала волнистый рельеф; стали появляться заросли ольхи; моря песка казались окончательно преодоленными; диким гусям – обитателям степей и постояльцам соленых озер – пришли на смену те взлетающие куропатки, которых русские называют touratchi – т у р а ч и, и которые казались одетыми в бархат; те самые, которые, скажем в скобках, позволили нашему соколу немного разнообразить нашу пищу. Не доставало лишь воды; более пригодную для питья, мы не находили ее на протяжении двухсот верст с лишним, и только Калино упорствовал – пил чай.
Мы прибыли ; Gortkorchna;a [в Горькоречную] в пять часов вечера. Станционный смотритель, старый солдат, награжденный крестом Святого Георгия – известно, что крест Святого Георгия является самым почитаемым из русских крестов, - попросил нас провести ночь на станции по причине складок местности.
В самом деле, с приближением к Кизляру, всхолмления перерождаются в овраги. В этих оврагах прячутся кабардинцы, чеченцы или, под видом их, банды татар, которые обычно ночью используют преимущества пересеченной местности, чтобы внезапно нападать на проезжающих.
Одно слово о кресте Святого Георгия, которым награждают только солдат – за подвиг; офицеров и генералов – за добытое знамя или захваченную батарею, за штурмом взятый город или выигранное сражение. С крестом Святого Георгия удваивается плата солдату; начальствующим лицам он приносит лишь заслуженную славу. Милорадович, знаменитый генерал от кавалерии, кого за блистательное мужество называли русским Мюратом, находясь на различных военных постах, суммарно получал от двухсот пятидесяти тысяч до трехсот тысяч франков, но, весьма расточительному по натуре, ему никогда не бывало довольно жалования на жизнь. После Русской кампании, в ходе которой он проявил чудеса храбрости, император Александр ему сказал:
- Милорадович, полагаю, я сделал для вас все, что мог; однако, если вы желаете награду, забытую мной, то смело ее просите.
- Sire, - ответил Милорадович, меня всегда обуревала одна прихоть, и если бы ваше величество соблаговолило ее удовлетворить, то все мои желания были бы исполнены.
- Что же это?
- Я хотел бы получить простой крест Святого Георгия, крест солдата.
- Солдатский крест? – удивился Александр.
- Считает ли ваше величество, что я его заслужил?
- Двадцать раз! Но у вас есть высший орденский крест.
- Я и сказал вашему величеству: это – фантазия.
- Завтра вы получите такой диплом.
На следующий день Милорадович его получил.
В конце месяца он явился к казначею, который намеревался выплатить ему месячное жалование, исходя из двухсот пятидесяти тысяч франков годовых, то есть – примерно пять тысяч рублей.
- Пардон, - сказал Милорадович, - вы ошибаетесь, друг мой; это – не пять тысяч, а десять тысяч рублей.
- Как это?
- Я награжден солдатским крестом Святого Георгия, и с ним жалование удваивается; поэтому, если до получения свидетельства [об этой награде] мое жалование составляло двести пятьдесят тысяч франков, то теперь оно составляет пятьсот тысяч.
Об этом случае, показавшемся довольно серьезным, доложили императору, и он тогда понял затею Милорадовича, которую до этого не мог понять.
- Это – закон, - сказал он, - платите.
Столько за солдатский крест Святого Георгия и платили Милорадовичу, пока он не был убит выстрелом из пистолета в 1825 году, во время республиканского восстания в Санкт-Петербурге.
Скажем теперь несколько слов о бравых казаках, которые внушали нам такой ужас в нашей юности, и которые, однако, являются такими славными людьми.
У тех, кто сопровождал нас с двух станций, была своя ztanitza – с т а н и ц а (деревня), справа от Кизляра; их отрывали оттуда на три месяца и отсылали обратно на три следующие месяца, замещая другими. Их поддерживали в текущих расходах; начальник получал двадцать пять рублей в год и тридцать шесть фунтов муки, семь фунтов крупы, шестьдесят шесть фунтов овса в месяц. Простые солдаты получали такое же месячное довольствие, но только тринадцать рублей. На эти тринадцать рублей они были вынуждены одеваться, приобретать оружие и коня. Если коня убивали в сражении, или он погибал в результате несчастного случая на военной службе, то за него выплачивали двадцать рублей (восемьдесят франков).
Они устраиваются, как могут. Это водится за ними – выпутываться из чего-нибудь б е з г р е х а.
Россия – страна неразрешимых арифметических задач. Например, повар императора получает сто рублей в месяц и из этих ста рублей обязан платить своим помощникам. У него два помощника; первому он отдает сто пятьдесят рублей, второму – сто двадцать!
Мы проехали около ста лье по степям и единственное, что нашли на последней станции, было немного уксуса и двадцать яиц!
Примечательное явление в этом крае – долголетие мух. В ноябре, словно летом, мы увидели мух. Мухи – одно из бедствий России. Когда рассказывают, что в наших хорошо содержащихся домах нет мух, русские не верят.
Хотя небо было серым, а утро туманным, воздух стал теплым; чувствовалось, что больше и больше мы выдвигаемся к югу.
Мы выехали de Korkarichna;a [из Горькоречной] на рассвете. С нами было десять человек эскорта и воинское знамя - воинское знамя Святого Георгия. Это когда полк отличается в массе, и не могут наградить всех его солдат, им вручают Знамя Святого Георгия. Знамя удваивает денежное содержание полка, как крест удваивает жалование солдата. Очевидно, благодаря приросту почета и достатка, наши люди были лучше одеты и более веселы, чем каждый из тех, кого мы уже видели. Их полная парадная форма – красная, с серебряными галунами патронташа [газырей] – стоит пятьдесят рублей.
Тремя днями раньше была остановлена почтовая карета; два казака ранены, один убит.
Один человек из нашего эскорта сражался против нас в Крыму и рассказал соратникам о шестизарядном пистолете, что они сочли неправдоподобным.
Он обратился к Калино, чтобы тот спросил нас, не существует разве во Франции такого расточительного оружия. У меня был именно такой револьвер; я его показал этим людям и произвел шесть выстрелов, один за другим.
Всю первую половину дороги револьвер был предметом обсуждения и восхищения всего эскорта. Потом, когда мы приблизились к оврагам, словесная джигитовка прекратилась, двух человек отправили вперед, чтобы обследовать дорогу, двух других оставили позади, и шестеро со знаменем окружили три экипажа. С отъездом нас предупредили: держать оружие наготове. Наш калмык, который со своим верблюдом мало беспокоился относительно кабардинцев и чеченцев, уехал раньше, чтобы поохотиться вдоль дороги.
Для наибольшей безопасности охрана из двенадцати человек была выдвинута на три или четыре сотни шагов от дороги, на холмы, откуда можно просматривать всю равнину и броситься, куда необходимо.
При ружейных выстрелах наших людей и, главным образом, по напоминанию от часового, который прохаживался перед дверью, казаки вышли из помещения поста, построились в шеренгу и салютовали оружием своему знамени.
К полудню, без происшествий, мы прибыли ; Touravnovski [в Тарумовку]. Опасность миновала, Тарумовка – станция перед Кизляром.
Прежде чем расстаться, я приготовил последний сюрприз нашему эскорту – мое ружье от Лефоше [Lefaucheux]. Никогда они не видели ружья лучше, чем от Лефоше, как и револьверов.
Полет куропаток-турачи обрывался в кустарнике; я сошел с тарантаса и направился к ним; они вырвались оттуда. Я убил одну и подбил другую; но мне удавалось так быстро менять патроны, что едва она пробежала десяток шагов, как я послал ей заряд третьего выстрела из ружья.
Казаки спрашивали меня тогда, трехзарядное ли у меня ружье, наподобие моего шестизарядного револьвера. О ружье я сказал, что оно стреляет непрерывно, и показал казакам сам механизм. В нем помещалось двенадцать патронов, но, принося их в жертву, я оставил в станице след, который, верю в это, не изгладится из памяти никогда.
Мы нашли нашего калмыка ; Touravnovski [в Тарумовке] с тремя куропатками-турачи. Только там ему разрешалось расстаться с нами. Он попросил у меня справку, удостоверяющую, что он хорошо выполнил возложенную на него миссию. Это мне представлялось более чем справедливым.
Калино извлек перо, и я засвидетельствовал, что если мы не умерли от голода в пути из Астрахани в Кизляр, то этим обязаны нашему сокольничему и его соколу. Я приобщил к справке десяток рублей, и мы разъехались, сокольничий, сокол и я, очень довольные друг другом, - надеюсь на это, по меньшей мере.
