Вита замолчала, и в комнате наступила глубокая тишина. Тихо таяли в воздухе вызванные ее рассказом призраки. Ей казалось, что она говорила несколько часов, хотя, на самом деле, прошло не так уж много времени. Она откашлялась, чувствуя, что успела сильно охрипнуть, и тыльной стороной ладони вытерла мокрые от слез щеки, потом вытащила из кармана сигарету и начала мять ее, рассыпая по полу золотистые табачные завитушки. Только сейчас Вита осознала, что больше не слышит стука в первую дверь. Наверное, это было плохо. Скоро приедет Баскаков, двери откроются и… Значит нужно успеть… Но теперь в плане ее действий стояло жирное многоточие.
Литератор смотрел в окно, полузадернутое синей шторой, и Вита не видела выражения его лица и глаз. Тонкие пальцы подрагивали над клавиатурой, точно вспоминая фигуры некого воздушного танца. Потом они резко порхнули вниз.
Я ведь могу передать все это ему.
— Это уже не важно, — сказала Вита, глядя на повернувшееся к ней лицо. Уже в который раз она отметила, что Литератор везде старательно заменяет имя Баскакова безликим местоимением. — И еще неизвестно, вернется ли он.
Он жив. Я это чувствую. Я всегда чувствую. Родственные связи — вещь почти мистическая, верно?
Вита молча смотрела на него, чуть приоткрыв рот. Губы Литератора растянулись в ухмылке — горькой и в то же время надменной.
Не поняла? Ну, это не удивительно. Я мало похож на своего отца. Больше всего я похож на тролля.
— Баскаков твой отец?! — ее голос от изумления стал визгливым, сварливым. — Твой отец?
А почему, ты думаешь, я так старался?! Только ли для собственного удовольствия?! Я все делал для него — все, что могло принести ему хоть какую-то пользу. Я ничего не жалел. Я себя не жалел. Я знал, что он никогда не сможет даже на йоту полюбить меня, как сына, я знал, что он притворяется, но мне было уже достаточно, что я хотя бы необходим ему. Да, он мой отец. И очень заботливый, надо сказать. Видишь, как он меня устроил. Все есть. Кроме жизни. А ты сейчас рассказала о стольких жизнях… Я бы продал душу дьяволу, чтобы прожить хотя бы час одной из них. К сожалению, души сейчас сильно упали в цене. Жаль, моя душа ему бы понравилась. Не могла бы ты все-таки пересесть в кресло. Так удобнее, да и пол, наверное холодный.
Забота, вложенная в последнее предложение, вызвала у Виты ужас. Все еще ошеломленная, шокированная узнанным, она подошла к креслу и села. Черчилль устроился под столом возле ее ноги.
— Чудовище, — прошептала она. — Боже, какое чудовище!
Литератор не видел ее слов, но если бы и увидел, наверняка понял, что замечание относилось не к нему.
На улице холодно?
Вита удивленно посмотрела на выпрыгнувшую строчку, потом поняла. Существо, сидевшее за другим концом стола, никогда не покидало этой комнаты, смотрело наружу через стекло и даже было лишено возможности открыть окно.
Да, холодно. Недавно прошел дождь, и теперь там пахнет мокрым дымом и листьями.
Я уже не помню ни дождя, ни листьев, ни ветра. С тех пор, как он привез меня сюда, я не выхожу. Я ничего здесь не знаю. Я не видел даже реку. Я хотел сравнить ее с Иртышем. Иртыш — красивая река. Хотя и это я уже плохо помню. Четыре года. Знаешь, чем купил меня Кирилл? Он принес мне сосновую ветку. Настоящую сосновую ветку, мокрую от снега. Я до сих пор помню ее запах. Одна из медсестер потом нашла ее и забрала. Сюда нельзя приносить ничего подобного. Ветки, цветы, животные — табу. Таковы правила. Потому что все это улучшает настроение.
Я не понимаю.
Поймешь. Если успеешь. Знаешь, чего я больше всего боялся? Не дожить. Не дождаться, когда кто-то из вас придет за мной. По всем медицинским прогнозам я должен был умереть еще в феврале. По сути дела, я фактически одна большая раковая опухоль. Но я жив до сих пор. Наверное, мое желание было слишком сильным. Одно плохо — боль. Я чувствую ее постоянно. Лекарства уже давно не спасают. Я говорю это не из желания вызвать жалость, я лишь констатирую факт, о котором тебе, наверное, будет приятно знать.
Я — не ты, Литератор.
Это верно. Ты совсем другая. Но тоже, как все, смотришь только глазами. Ты отыскала человека в своем убийце, но смогла бы ты полюбить его, будь у него мое лицо? Вряд ли. Такое лицо может вызывать только омерзение, даже если за ним скрывается суть ангела.
А чем мы виноваты? Тем, что не родились такими, как ты?
Ее вопрос долго оставался без ответа, и выглянув из-за монитора, Вита увидела, что Литератор скорчился в своем кресле, вцепившись пальцами в столешницу, и скрежещет зубами от боли. Покрытое крупными каплями пота лицо подергивалось, словно от удушья.
— Я позову сестру! — Вита вскочила, даже не отдавая себе отчета в том, что собирается помочь человеку, которого, собственно говоря, пришла убить. Но ладонь Литератора взмыла в воздух и повелительно качнулась, заставив ее опуститься обратно в кресло.
Бессмысленно. Проклятое тело, ненавижу его! Я заперт в нем… Природа сыграла со мной бoльшую шутку, чем ты думаешь. Этому телу четырнадцать лет, но мой мозг намного старше. Я обладаю умом, желаниями и потребностями тридцатилетнего, мой мозг развивался с огромной скоростью, так что не делай скидок на мой кажущийся нежный возраст. Я отнюдь не ребенок. В год я уже читал и анализировал, в четыре я бы мог потягаться знаниями со способным студентом филфака. В шесть я понял, что единственное верное чувство в этом мире — ненависть. А в десять я впервые убил человека. Это была женщина, и мне очень понравилось смотреть, как она умирала. Родись я человеком с обычной внешностью, я, вероятно, стал бы совсем другим. Я и был другим вначале. Я очень долго не переставал читать сказки. Я мысленно путешествовал в чудесные страны. Я спасал народы. Я мечтал о прекрасной принцессе. Я представлял, что меня заколдовала злая ведьма, но скоро появится некий чародей и расколдует меня. Но этого не произошло.
Откуда ты?
Ты, конечно, слышала о Семипалатинском полигоне?
О нем мало кто не слышал. Значит, ты там родился?
O Ну, не на самом полигоне, конечно. Абайский район. В период ядерных испытаний люди в течение года получали дозы в десятки, иногда сотни бэр. Милое место. Наполненное болью и страхом. Болезни. Смерть. Аномалии. Люди кончали с собой постоянно. Женщины боялись иметь детей, и, глядя на меня, понимаешь, почему. Думаешь, я был такой один? Просто мало кто дотянул до моего возраста. И кроме меня, никто не покинул своей земли. Их изучали, наблюдали, как они умирают, и писали об этом отчеты. Было такое место — якобы противобруцеллезный диспансер. Я бы мог оказаться там — чудная подопытная свинка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
