Государыня исчезает так же внезапно, как и появилась.
Вскоре после разрешения императрицы и Петербургской Академии в 1768 году профессор Самуэль Георг Готлиб Гмелин отправился в путешествие.
Гмелин ехал из Петербурга через Новгород, Старую Руссу, Валдай, Вышний Волочек и Тверь до Москвы. От старой столицы — через Тулу и Липецк до Воронежа. Из Воронежа — по левому берегу Дона к Волге. Там вниз по матушке-Волге до торговой рыбной Астрахани. А от Астрахани до Персии — рукой подать.
В Воронежской губернии ученый сделал весьма важное открытие. В просторных и безлюдных степях, которые занимали здесь большое пространство, экспедиция повстречала табун диких лошадей. «Крупноголовые дикари» эти вытаптывали и поедали посевы, поэтому крестьяне вели с ними постоянную борьбу, устраивали облавы. В одной из таких грозных облав путешественник принял участие и в своих записях дал подробное описание дикой лошади: «Дикая лошадь ростом ниже домашней, имеет крупную голову, длинные уши и короткую гриву. Шерсть ее мышиного цвета. Бегает она с несказанной скоростью, стадом предводительствует жеребец. Пойманная лошадь трудно приручается к домашним работам. Тяжело переносит неволю и часто погибает, не прожив и года».
Однако на дальнейшее путешествие было необходимо разрешение императрицы. И Гмелин вновь обратился к государыне:
«Имею я счастье первую часть моего путешествия повергнуть к стопам Вашим. Через сии труды надеюсь я показать, что я по ревности моей старался всевозможным образом соответствовать намерению и повелению Императорской Академии, равномерно и моей должности. Но сходство мест, через которые я проезжал, малую подает надежду к многоразличным открытиям. Важнейшие новости уповаю впредь сообщить: особливо, чтобы Ваше Императорское Величество всемилостивейше соблаговолили дозволить мне, чтоб на текущий год объехать западный берег Каспийского моря даже до внутренних пределов. Там я надеюсь открыть неизвестные чудеса естества.
История света прославляет уже теперь имя Вашего Императорского Величества, которое в летописях естественной истории столь же будет бессмертно».
Императрица соизволила дать разрешение, и в 1770 году 8 июля путешественник, с помощью графа Орлова экипировав экспедицию, двинулся в Персию.
Итак, Дербент. Дербент — это уже Персия, загадочная, неведомая страна. Названия ее городов и провинций напоминают названия сказочных цветов, фруктов. Ширван, Дербент, — кажется, слова эти имеют запах. Впрочем... Гмелин оглядывается. И правда, в его каюте цветы. Ширванский хан Фет Али прислал их ему в подарок.
— Шлюпка подана! — с этими словами в каюту входит Охотников.
Гвардейский поручик, он недавно пристал к экспедиции. Знакомые Гмелина очень просили за него. Поручику необходимо было срочно покинуть столицу: любовь, дуэль... Начальник экспедиции пожалел молодца.
— Зачем спешить, Самуэль Готлибыч, авось не на пир, — успокаивает Охотников.
— Кто знает, сударь!
Гмелин торопливо собирает книги и невзначай задевает букет. Алые лепестки, вспорхнув словно бабочки, опускаются на сюртук.
Они выходят на палубу: наконец-то Гмелин увидит персидский город, волшебные дворцы, сады, мавзолеи. Но постепенно радость путешественника гаснет: мрачные башни предстают перед ним, а над башнями и толстой крепостной стеной — горы и серое небо.
Гмелин не спеша обирает с сюртука лепестки, припоминает: «Дербент город каменный, белый. И того города Дербеня, море огорожено каменными плитами, и тут лежат мученики. А басурманы сказывают, что русские и кто ни ездит, ходят к ним прощаться».
Когда-то эту бумагу Гмелин нашел в государственном архиве среди древних пожелтевших фолиантов. В свое время она весьма его поразила. И теперь вновь при виде сих каменных развалин он вспомнил: «Ходят к ним прощаться»...
— Прощаться, — повторяет Гмелин. — Видно, надо проститься с мечтами о прекрасной Персии.
Ученый грустно улыбается. Так же грустно будет он улыбаться, пробираясь по узким и грязным улочкам города. И совсем печально улыбнется в ханском дворце.
Да, ханский дворец походит на волшебный корабль, но чем пышнее дворец, тем беднее кажется остальной город.
Ничто не может потревожить покой хана. Владыка полудремлет. Длинная, изогнутая, как змея, трубка с кальяном дымится в его зубах. Тряхнув головой и прогнав на миг дрему, он с трудом приподнимает синеватые, мглистые веки.
Хан ждет — Гмелин кланяется.
Речь владыки цветиста, медлительна:
— Благословен путник, явившийся в великую страну аллаха. Что желают знать и ведать его душа и сердце?
Гмелин понимает: велеречивость знатного вельможи лишь дань этикету.
Путешественник в подробностях объясняет хану цель своего визита:
— Я имею честь быть посланным ее императорским величеством для изучения местности в географическом отношении, для изыскания и исследования средств к удобрению степей, сыскания способов к размножению скота, к разведению пчел и шелковичных червей. Для исследования и изыскания...
Хан молча слушает, зевает, а сам между тем думает: «Когда же наконец чужестранец кончит?»
Но вот хан не выдерживает: поднятая кверху рука прерывает доклад Гмелина.
— Спроси, спроси! — кричит он толмачу. — Этот сумасброд вправду знахарь? — И, не дождавшись ответа, хан тычет длинным перстом в свою бородатую щеку.
Большая, похожая на яблоко опухоль зреет на ханской щеке. Гмелин пристально смотрит в глаза владыке и, склонив голову, произносит:
— Если хан мне дозволит...
Хан благосклонно дозволяет.
В пестром халате вкатывается слуга, в изумлении раскрывает рот и застывает на месте: «О великий Аллах! Чудеса творятся на свете: голова, несравненная голова Фет Али вертится в руках чужестранца!»
— Пиши! — резко и повелительно бросает хан прислужнику.
Прислужник старательно выводит причудливые восточные письмена.
— Дабы излечить опухоль Фет Али-хана, я, профессор Императорской Академии наук Гмелин, предлагаю... — перечислив все необходимое, что следует делать, чтобы опала опухоль, путешественник умолкает.
Хан милостиво кивает ему на прощание.
Поклоны, поклоны, поклоны... Они сопровождают ученого до самых дверей. Точно большие маятники, качаются головы немых вежливых слуг.
«Болванчики!» — думает Гмелин.
В детстве мать подарила ему на рождество шкатулку, и точно так же, окончив коротенький менуэт, кланялись серебряные танцоры — болванчики. Однако не слишком ли он шутит? Наверное, во время этой тягостной аудиенции он тоже немного походил на одного из таких «болванчиков».
