– Агхю!.. – по-сурчиному вскрикивал Аникушка, обводя цепь дурашливыми глазами.
Справа от него до слез закатывался Степан Астахов, а слева сердито матил Антипка Брех.
– Брось, гадюка! Нашел час шутки вышучивать!
– Агхю!.. – поворачивался в его сторону Аникушка, в нарочитом испуге округляя глаза.
В батарее красных, вероятно, ощущался недостаток в снарядах: выпустив около тридцати снарядов, она смолкла. Петро нетерпеливо поглядывал назад, на гребень бугра. Он послал двух вестовых в хутор с приказом, чтобы все взрослое население хутора вышло на бугор, вооружившись вилами, кольями, косами. Хотелось ему задать красным острастку и тоже рассыпать три цепи.
Вскоре на кромке гребня появился и повалил под гору густыми толпами народ.
– Гля, галь черная высыпала!
– Весь хутор вышел.
– Да там никак и бабы!
Казаки перекрикивались, улыбались. Стрельбу прекратили совсем. Со стороны красных работало лишь два пулемета да изредка погромыхивали залпы.
– Жалко, батарея ихняя приутихла. Кинули б один снаряд в бабье войско, вот поднялося бы там! С мокрыми подолами бегли бы в хутор! – с удовольствием говорил безрукий Алешка, видимо всерьез сожалея, что по бабам не кинут красные ни одного снаряда.
Толпы стали выравниваться, дробиться. Вскоре они растянулись в две широкие цепи. Стали.
Петро не велел им подходить даже на выстрел к казачьей цепи. Но одно появление их произвело на красных заметное воздействие. Красные цепи стали отходить, спускаясь на днище падины. Коротко посоветовавшись с сотенными, Петро обнажил правый фланг, сняв две цепи еланцев, – приказал им в конном строю идти на север, к Дону, чтобы там поддержать наскок Григория. Сотни на виду у красных выстроились на той стороне Красного яра, пошли на низ к Дону.
Стрельба по отступавшим красным цепям возобновилась.
В это время из «резерва», составленного из баб, стариков и подростков, в боевую цепь проникло несколько баб поотчаянней и гурт ребятишек. С бабами заявилась и Дарья Мелехова.
– Петя, дай я стре́льну по красному! Я ж умею винтовкой руководствовать.
Она и в самом деле взяла Петров карабин; с колена, по-мужски, уверенно прижав приклад к вершине груди, к узкому плечу, два раза выстрелила.
А «резерв» зябнул, постукивая ногами, попрыгивал, сморкался. Обе цепи шевелились, как от ветра. У баб синели щеки и губы; под широкими подолами юбок охально хозяйничал мороз. Ветхие старики вовсе замерзли. Многих из них, в том числе и деда Гришаку, под руки вели на крутую гору от хутора. Но здесь, на бугре, доступном вышним ветрам, от далекой стрельбы и холода старики оживились. В цепи шли между ними нескончаемые разговоры о прежних войнах и боях, о тяжелой нынешней войне, где сражаются брат с братом, отец с сыном, а пушки бьют так издалека, что простым оком и не увидишь их…
XXXIII
Григорий с полусотней потрепал обоз первого разряда заамурцев. Восемь красноармейцев было зарублено. Взято четыре подводы с патронами и две верховые лошади. Полусотня отделалась убитой лошадью да пустяковой царапиной на теле одного из казаков.
Но пока Григорий уходил вдоль Дона с отбитыми подводами, никем не преследуемый и крайне осчастливленный успехом, – на бугре подошла развязка боя. Эскадрон заамурцев далеким кружным путем еще перед боем пошел в обход, сделал десятиверстный круг и, внезапно вывернувшись из-за бугра, ударил атакой по коноводам. Все смешалось. Коноводы вылетели с лошадьми из отножины Красного яра, некоторым казакам успели подать коней, а над остальными уже заблестели клинки заамурцев. Многие безоружные коноводы пораспускали лошадей, поскакали врассыпную. Пехота, лишенная возможности стрелять, из опасения попасть в своих, – как горох из мешка, посыпалась в яр, перебралась на ту сторону, беспорядочно побежала. Те из конных (а их было большинство), которые успели переловить коней, ударились к хутору наперегонки, меряя, «чья добрее».
В первый момент, как только на крик повернул голову и увидел конную лаву, устремляющуюся на коноводов, – Петро скомандовал:
– По коням! Пехота! Латышев! Через яр!..
Но подбежать до своего коновода он не успел. Лошадь его держал молодой парень Андрюшка Бесхлебнов. Он намётом шел к Петру; две лошади, Петра и Федота Бодовскова, скакали рядом по правой стороне. Но на Андрюшку сбоку налетел красноармеец в распахнутой желтой дубленке, сплеча рубанул его, крикнув:
– Эх ты, вояка, растакую!..
На счастье Андрюшки, за плечами его болталась винтовка. Шашка, вместо того чтобы секануть Андрюшкину, одетую белым шарфом шею, заскрежетала по стволу, визгнув, вырвалась из рук красноармейца и распрямляющейся дугой взлетела в воздух. Под Андрюшкой горячий конь шарахнулся в сторону, понес щелкать. Кони Петра и Бодовскова устремились следом за ним…
Петро ахнул, на секунду стал, побелел, пот разом залил ему лицо. Глянул Петро назад: к нему подбегало с десяток казаков.
– Погибли! – кричал Бодовсков. Ужас коверкал его лицо.
– Сигайте в яр, казаки! Братцы, в яр!
Петро овладел собой, первый побежал к яру и покатился вниз по тридцатисаженной крутизне. Зацепившись, он порвал полушубок от грудного кармана до оторочки полы, вскочил, отряхнулся по-собачьи, всем телом сразу. Сверху, дико кувыркаясь, переворачиваясь на лету, сыпались казаки.
В минуту их напáдало одиннадцать человек. Петро был двенадцатым. Там, наверху, еще постукивали выстрелы, звучали крики, конский топот. А на дне яра попáдавшие туда казаки глупо стрясали с папах снег и песок, кое-кто потирал ушибленные места. Мартин Шамиль, выхватив затвор, продувал забитый снегом ствол винтовки. У одного паренька, Маныцкова, сына покойного хуторского атамана, щеки, исполосованные мокрыми стежками бегущих слез, дрожали от великого испуга.
– Что делать? Петро, веди! Смерть в глазах… Куда кинемся? Ой, побьют нас!
Федот заклацал зубами, кинулся вниз по теклине, к Дону.
За ним, как овцы, шарахнулись и остальные.
Петро насилу остановил их:
– Стойте! Порешим… Не беги! Постреляют!
Всех вывел под вымоину в красноглинистом боку яра, предложил, заикаясь, но стараясь сохранить спокойный вид:
– Книзу нельзя идтить. Они далеко погонют наших… Надо тут… Расходись по вымоинам… Троим на эту сторону зайтить… Отстреливаться будем!.. Тут можно осаду выдержать…
– Да пропадем же мы! Отцы! Родимые! Пустите вы меня отсель!.. Не хочу… Не желаю умирать! – завыл вдруг белобрысый, плакавший еще и до этого, парнишка Маныцков.
Федот, сверкнув калмыцким глазом, вдруг с силой ударил Маныцкова кулаком в лицо.
У парнишки хлынула носом кровь, спиной он осыпал со стенки яра глину и еле удержался на ногах, но выть перестал.
– Как отстреливаться? – спросил Шамиль, хватая Петра за руки. – А патронов сколько? Нету патронов!
– Гранату метнут. Ухлай нам!
– Ну а что же делать? – Петро вдруг посинел, на губах его под усами вскипела пена. – Ложись!.. Я командир или кто? Убью!
Он и в самом деле замахал наганом над головами казаков.
Свистящий шепот его будто жизнь вдохнул в них. Бодовсков, Шамиль и еще двое казаков перебежали на ту сторону яра, залегли в вымоине, остальные расположились с Петром.
Весной рыжий поток нагорной воды, ворочая самородные камни, вымывает в теклине ямины, рушит пласты красной глины, в стенах яра роет углубления и проходы. В них-то и засели казаки.
Рядом с Петром, держа винтовку наизготове, стоял, согнувшись, Антип Брехович, бредово шептал:
– Степка Астахов за хвост своего коня поймал… ускакал, а мне вот не пришлось… А пехота бросила нас… Пропадем, братцы!.. Видит Бог, погибнем!..
Наверху послышался хруст бегущих шагов. В яр посыпались крошки снега, глина.
– Вот они! – шепнул Петро, хватая Антипку за рукав, но тот отчаянно вырвал руку, заглянул вверх, держа палец на спуске.
Сверху никто близко не подходил к прорези яра.
Оттуда послышались голоса, окрики на лошадь…
«Советуются», – подумал Петро, и снова пот, словно широко разверзлись все поры тела, покатился по спине его, по ложбине груди, лицу…
– Эй, вы! Вылазьте! Все равно побьем! – закричали сверху.
Снег падал в яр гуще, белой молочной струей. Кто-то, видимо, близко подошел к яру.
Другой голос там же уверенно проговорил:
– Сюда они прыгали, вот следы. Да я ведь сам видел!
– Петро Мелехов! Вылазь!
На секунду слепая радость полымем обняла Петра. «Кто меня из красных знает? Это же свои! Отбили!» Но тот же голос заставил его задрожать мелкой дрожью:
– Говорит Кошевой Михаил. Предлагаем сдаться добром. Все равно не уйдете!
Петро вытер мокрый лоб, на ладони остались полосы розового кровяного пота.
Какое-то странное чувство равнодушия, граничащего с забытьем, подкралось к нему.
И диким показался крик Бодовскова:
– Вылезем, коли посулитесь отпустить нас. А нет – будем отстреливаться! Берите!
– Отпустим… – помолчав, ответили сверху.
