В ноябре 1913 года газета «Эхо» так писала о ситуации в столице Амурской области со слов местных корреспондентов: «На Амуре нарождается целое народное бедствие – развитие среди населения морфинизма. Увлечение морфием уносит едва ли меньше жертв, чем любая эпидемия… В Благовещенске наркомания принимает характер такого же легального явления, как и пьянство. На любой улице можно видеть морфинистов, откровенно на глазах у публики продающих, покупающих и впрыскивающих дозы морфия. Несколько учреждений и лиц, известных чуть ли не всему городу, открыто продают опий, морфий, кокаин…»
![]()
Лишь в 1915 году царь подписал указ «О мерах борьбы с опиекурением». На всём Дальнем Востоке вдобавок запретили сеять мак, как исходное сырьё для опиума. Уличённых в торговле наркотиками отныне стали сажать в тюрьму на 1 год и 4 месяца. Опиумный бизнес стал полностью нелегальным, вот тут-то он и привлёк пристальное внимание самых высших чинов дальневосточной полиции.
Контрразведка против полиции
К тому времени уже вовсю шла Первая мировая война – люди и экономика Дальнего Востока активно участвовали в этом конфликте, гремевшем за тысячи вёрст к Западу. Большая война порождала массу раненых, которым, помимо иных лекарств, требовалось обезболивающее – в ту эпоху им чаще всего являлся морфий, производимый из опиума.
И вот в июле 1916 года полицмейстер Владивостока выдал разрешение на строительство в городе завода по производству для фронтовых лазаретов обезболивающих препаратов, того самого морфия. Завод получил официальное разрешение закупать за границей необходимое для производства сырьё – опиум. Быстрое получение всех разрешений было не удивительным, ведь среди фактических акционеров нового предприятия числились уважаемые лица – отставной жандармский генерал Семёнов, городской полицмейстер Хабаровска полковник Баринов и начальник «сыскного отделения» (уголовного розыска) владивостокской полиции Мажников.
Фёдор Климентьевич Баринов, с 1914 года возглавлявший полицию Хабаровска, и ранее был замечен во взяточничестве с нелегальных опиумокурилен. Глава же владивостокского «сыска» Мажников, прибывший на работу в столицу Приморья из московской полиции, ранее отличался успехами в борьбе с «хунхузами», но в итоге тоже не смог устоять перед коррупционными соблазнами…
Завод еще не приступил к работе, но, согласно выданным разрешениям, закупил в Иране и привёз во Владивосток большую партию опиума. Закупки наркотика обошлись в 22 рубля за фунт, тогда как на чёрном рынке Приморья он стоил свыше 100 рублей, а в китайском Шанхае цены доходили до 500 рублей за фунт. Завод официально открыли в декабре 1916 года, по случаю открытия приветственную телеграмму прислал сам Приамурский генерал-губернатор, поблагодаривший за «благое дело для нужд лазаретов и госпиталей действующей армии».
Однако у хозяев нового завода параллельно имелось и куда менее благое, но более прибыльное дело – нелегальная перепродажа опиума. Этим вопросом, в доле с хабаровским полицмейстером и начальником владивостокского угрозыска, занимался некто Джафаров, известный в криминальной среде по кличке «Дуст». Часть опиума продавали во Владивостоке, в притоны на Миллионке, а честь переправляли в Шанхай, где первую партию сбыли китайскому криминалу за 200 тысяч рублей, огромные по тем временам деньги.
Следующую партию опиума во Владивостокском порту случайно задержал полицейский «пристав» с литературной фамилией Собакевич. Он быстро вскрыл связь наркотрафика с новым заводом и почти сразу… был уволен из полиции по обвинению во взяточничестве.
Вероятно эта история осталась бы нам неизвестной, не заработай в годы Первой мировой войны на Дальнем Востоке ещё один очень специфический правоохранительный орган – военная контрразведка. Её создали по итогам неудачной для нас русско-японской войны, когда агентура «Страны восходящего солнца» слишком свободно действовала в Приморье и Приамурье. Военные контрразведчики внимательно отслеживали ситуацию в регионе, в том числе зафиксировали и вышеприведённые факты полицейской коррупции.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
22 января 1917 года «начальник владивостокского контрразведывательного пункта», чиновник для особых поручений Воеводин составил доклад о крышевании наркоторговли высшими чинами дальневосточной полиции. «Опиум выписывался в большом количестве на ещё не существующий завод и сбывался здесь китайцам, а также отправлялся в Шанхай…» – докладывал контрразведчик в штаб Приамурского военного округа.
Реакции свыше последовать не успело – через месяц страну накрыла революция, прекратившая историю и царской полиции, и царской контрразведки, но не историю криминала.
Глава 87. «Рынок разврата…» – из истории легальной проституции в царской России
![]()
Проституцию не зря называют одной из древнейших профессий – этот сомнительный с моральной точки зрения «бизнес» сопровождает всю историю человечества, начиная от античности и древнего Вавилона. В истории нашей страны был период, при последних четырёх царях, когда проституция являлась легальной.
Расскажем об этой сфере дореволюционной экономики – как «рынок разврата» регулировался юридически, какие города лидировали по числу профессиональных «жриц любви» на душу населения и даже как один из классиков русской литературы оказался в японском борделе, работавшем по законам Российской империи.
«Когда из любопытства употребляешь японку…»
Дореволюционной проституции в каком-то смысле повезло – её в самом практическом аспекте невольно описал один из талантливейших классиков русской литературы. Летом 1890 г. Антон Павлович Чехов пересёк всю Россию, чтобы добраться на каторжный Сахалин. По пути к острову писатель задержался в Благовещенске, столице Амурской области, и – ничто человеческое ему не было чуждо – посетил местный «дом терпимости». Собственно дальневосточная экзотика начиналась уже здесь – «дом» был японским и работали в нём исключительно японки…
По полицейской статистике того года, накануне приезда Чехова, в Благовещенске на 20 тысяч населения насчитывалось шесть легальных «домов терпимости», и треть их работниц приехали на заработки из Японии. «С Благовещенска начинаются японцы, или, вернее, японки, – писал Чехов в одном из интимных писем приятелю, – Это маленькие брюнетки с большой мудреной прической… Стыдливость японка понимает по-своему: огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, она отвечает прямо и при этом, плохо понимая русский язык, указывает пальцами и даже берет в руки, и при этом не ломается и не жеманится, как русские. И всё время смеётся и сыплет звуком “тц”. В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы. Кончая, японка тащит из рукава зубками листок хлопчатой бумаги, ловит вас за “мальчика” и неожиданно для вас производит обтирание, при этом бумага щекочет живот. И все это кокетливо, смеясь…»
Конечно же, это описание японского борделя в российском городе не предназначалось для публикации. Более столетия данное письмо в собраниях сочинений классика печатали без самых пикантных строк. Фраза «Когда из любопытства употребляешь японку…» так же содержится именно в этом интимном послании из Благовещенска, датированном 27 июня 1890 г. Чехов далее поясняет, что только это «употребление» позволило ему понять одного из знакомых журналистов, который, вопреки всем нормам приличия той эпохи, даже не постеснялся сфотографироваться с японской проституткой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Словом, экзотический бордель классика русской литературы впечатлил. Не нам, спустя век с лишним, осуждать его – тем более, повторим, во времена Чехова проституция в Российской империи была абсолютно легальна.
«Правила для публичных женщин и содержателей борделей…»
«Непотребство», как наши предки в прошлом именовали проституцию, в России запрещали и при Иване Грозном, и при Петре I, и при Екатерине II. Фактически проституцию легализовал император Николай I, утвердив в 1844 г. «Правила для публичных женщин и содержателей борделей». Спустя еще два десятилетия при Александре II из уголовного законодательства упразднили наказание за «непотребство» и сводничество, и с 1864 г. уголовное преследование полагалась не за проституцию вообще, а лишь за уклонение от полицейского и врачебного надзора в данном сомнительном бизнесе…
