несколько десятилетий до его приезда на Мезень былина
«Дюк Степанович» была здесь сравнительно популярной. Ему же удалось зафиксировать лишь единственный фрагментарный текст, по содержанию и стилю близкий к кулойским. Более поздние по времени записи подтвердили бытование в этих регионах единой редакции сюжета, заметно отличающейся от печорской. Оба варианта старины
«Иван Годинович» принадлежат к той же версии, что и традиционные тексты с Кулоя, Зимнего берега и Печоры. Герой силой увозит невесту, она с самого начала относится к нему враждебно; почти все сказители сохраняют архаичный мотив расправы у воды. В деталях повествования мезенские варианты примыкают к кулойским и золотицким, заметно отличаясь от печорских.
Сюжет «Исцеление Ильи Муромца» бытовал на Мезени в стандартной общерусской редакции этого сюжета, на формирование и распостранение которой большое влияние оказали печатные источники. Зависимость от них обнаруживается уже в записях Григорьева (см. прим. к № 354). Из цикла старин о главном герое русского эпоса центральное место занимает сюжет «Илья Муромец и Сокольник». Все тексты принадлежат к единой для Архангельско-Беломорского края версии, для которой характерно подробное описание богатырской заставы на подступах к Киеву (в мезенских вариантах перечень богатырей не столь обширен, как в печорских или золотицких), активное включение в действие матери юного героя, устойчивое имя сына Ильи Муромца — «Сокольник» или «Подсокольник». Местные певцы, как и сказители с Кулоя, подробно излагали предысторию юного богатыря. Устойчив по вариантам мотив узнавания сына по именному перстню или кресту.
Былина «Илья Муромец и Соловей-разбойник» занимает в местном репертуаре сравнительно скромное место. Преобладает тот же композиционный тип, что и на Печоре: подробно рассказывается о столкновении богатыря с родственниками Соловья, обычно не упоминается об освобождении осажденного врагами русского города. В качестве вставного эпизода в этой старине нередко используется сюжет «Илья Муромец и разбойники», который не зафиксирован на Мезени в качестве самостоятельной эпической песни.
Как и в сопредельных районах, сюжет «Илья Муромец и Идолище» обычно входит в состав контаминированных былин; единственное исключение — № 322. Содержание и композиция большинства вариантов устойчивы, варьирование проявляется лишь в деталях повествования. Все тексты примыкают к архангельско-беломорской редакции сюжета (запрет просить милостыню ради Христа или «для всех богов», упоминать имя Ильи Муромца; подробности унижений, которым подвергаются князь Владимир и его жена). На Мезени не зафиксировано никаких следов «цареградской» версии сюжета, распространенной в Прионежско-Каргопольском крае и изредка фиксировавшейся на Пинеге, Зимнем берегу и в Архангельском уезде. Влияние данного сюжета ощущается в ряде былин о татарском нашествии на Киев (перебранка Ильи с вражеским царем и расправа с ним).
Сравнительно редкая былина «Камское побоище» на Мезени обычно контаминировалась с сюжетами о татарском нашествии; в композиционно-стилистическом плане местные варианты примыкают к записям из сопредельных регионов. Повествование нередко осложняется эпизодами ссоры и последующего примирения Ильи Муромца с князем Владимиром. Гнев небесных сил вызван хвастовством двух богатырей, как правило, не участвовавших в первой битве с врагами. Второе сражение также завершается победой богатырей или прекращается Ильей ввиду бессмысленности борьбы («живым с мёртвыма не наратитьсе»); возмездие настигает лишь братьев-хвастунов. Зафиксирован на Мезени и трагический финал (№ 304 и некоторые более поздние по времени записи).
Несмотря на сравнительно большое количество записей, былина «Козарин» не занимает в эпическом репертуаре Мезени столь заметного места, как в Поморье и особенно на Пинеге. В большинстве текстов мотивы социально-бытового характера играют скромную роль или вообще отсутствуют, лишь в одном варианте, записанном Григорьевым, возникает опасность инцеста (№ 380). Как правило, не развернут конфликт сына с родителями, а в двух текстах с нижней Мезени (№№ 328, 347) отношения богатыря с ними вполне благополучны. Гораздо устойчивее мотив неблагодарности родителей в финале былины — почти все варианты, в том числе и один нижнемезенский, завершаются отъездом героя из дома. О плаче полонянки обычно упоминается, но лишь однажды приводится его текст (№ 328); в половине мезенских записей нет эпизода с вещим вороном. Наибольшее разнообразие наблюдается в том, какую судьбу предрекают полонянке «на делу́»; соответственно варьируется и развязка этого эпизода — от уничтожения всех трех татар до помилования одного из них, обещавшего отпустить девушку на родину.
Все варианты сравнительно редкой былины «Михайло Данилович» по содержанию и стилю близки к записям из соседних регионов и принадлежат к единой общерусской редакции сюжета. В мезенских текстах «Михайла Потыка», как и в сопредельных районах, используются разнородные мотивы и эпизоды, позаимствованные из других былин («Иван Годинович», «Дюк Степанович», «Добрыня и Змей», «Дунай-сват» и др.), из сказочного эпоса (спасение героем змеенышей и помощь благодарной змеи; подмена супруга превосходящим его по силе побратимом и укрощение жены-богатырши; колдовские действия героини и т. п.). За исключением мотива благодарной змеи, встречающегося в большинстве северо-восточных записей, все эти заимствования по-разному комбинируются друг с другом. Многие популярные в Прионежье эпизоды опущены или сохраняются в редуцированном виде. Такая пестрота содержания приводит к образованию самостоятельных редакций сюжета, иногда представленных одним-двумя текстами.
На рубеже XIX и XX веков былина «Соловей Будимирович» не входила в активную часть репертуара сказителей Архангельско-Беломорского края. Практически все тексты либо дефектны, либо зависимы от книги. В единственном мезенском варианте повествование обрывается, не получив логического завершения.
Северо-восточные записи былины «Соломан и Василий Окулович» образуют особую редакцию сюжета, которая по содержанию близка к принежско-кенозерской, отличаясь от нее оформлением отдельных эпизодов, меньшей насыщенностью метафорическими и символическими образами. В них нет вещего сна Соломаниды и его толкования, испытания воинов перед походом. В царство Василия Окуловича Соломан с дружиной плывет на кораблях, что выглядит логичнее, так как похитители увезли его жену морем. Соломанида прячет бывшего мужа под перину, а не в сундук или ларь; она выдает Соломана, как только убеждается, что ему не сносить головы. Василий Окулович не понимает иносказаний Соломана и удивляется его мнимой глупости.
Архангельско-беломорские тексты образуют единую редакцию сюжета «Сорок калик», специфические элементы которой наиболее полно представлены в былинах Кулоя и Мезени. Главным героем обычно является Михайло Михайлович, Касьян иногда упоминается как один из его спутников. Паломники начинают свой путь «от того от озера Маслеева»; в «заповеди великой» специально оговаривается, что калики не признают над собой царского или княжеского суда. По просьбе князя Владимира они исполняют «Еленьской [то есть эллинский, греческий] стих»; от их громогласного пения «потрясается» земля, колышется море, Добрыня и Алеша валятся со своих мест. Задетые бесцеремонностью Алеши, паломники не только отказывают ему в праве на обыск, но и подвергают богатыря унизительному наказанию. Только в кулойских и мезенских записях княгиня уговаривает героя навсегда остаться в Киеве, нанявшись в услужение к князю
