Что касается собственно «пушки» – ракетной установки, то ее в отделе К.К.Глухарева делала группа И.И.Гвая: А.П.Павленко, А.С.Попов, В.Н.Галковский, В.А.Андреев, Н.М.Давыдов, С.А.Пивоваров, С.С.Смирнов, И.В.Ярополов, Н.Г.Белов, но и в этом списке Костикова нет! Поговаривали, что заслуга Андрея Григорьевича в том, что именно он предложил поставить реактивную пушку на автомобиль, но об автомобиле еще в 1935 году писали в своей книжке «враги народа» Лангемак и Глушко.
Когда после ареста Клейменова и Лангемака Костиков был назначен главным инженером института, он волей-неволей должен был заниматься будущей «катюшей» по должности, и он ею занимался. В этом смысле его можно назвать автором, если в списке авторов человек 15-20. Но ведь Золотую Звезду получил он один!
Все это выглядело очень некрасиво, неуклюже, весь институт знал, что и геройское звание, и авторство – липа. Подхалимы говорили, что сам Андрей Григорьевич абсолютно ни при чем, что ему самому неловко, ведь все неожиданно для него решили наверху.
– А если ему так неловко, – заметил тогда Щетинков, – пускай он пойдет и скажет, что ко всему этому делу он никакого отношения не имеет и Золотую Звезду сдаст в фонд обороны.
Надо сказать, что все эти годы после ареста Клейменова, Лангемака, Глушко и Королева одна мечта Андрея Григорьевича никак не могла осуществиться – все время что-то мешало, никак не назначали его начальником института. После Слонимера очень недолго был Фоменко, его сменил Монаков, и только в 1942 году административное рвение Костикова было оценено надлежащим образом, и он стал, наконец, начальником НИИ-3. Вот тут-то, видно, и закружилась у него голова: Андрей Григорьевич написал в Государственный комитет обороны, что за год он берется построить невиданный ракетный истребитель-перехватчик.
Сталин запретил заниматься опытным конструированием, считая, что все силы авиапрома должны быть брошены на массовое производство уже апробированных самолетов. Туполева, например, он отчитал за попытку начать работу над новым бомбардировщиком. Но Костикову строить ракетный перехватчик разрешил. Наверное «катюши» убедили вождя в невероятной талантливости Андрея Григорьевича.
На что надеялся Костиков, берясь за это дело, никто в институте не понимал. Это была чистая авантюра. Сам Костиков в самолетах не разбирался, но это – полбеды. Беда в том, что никто в институте ими тоже серьезно не занимался. Было несколько человек, которые строили планеры в молодые годы, но одно дело построить планер, другое – никому неведомый ракетный истребитель-перехватчик.
Костиков привлек к своей афере Бисновата. Матус Рувимович Бисноват был человеком талантливым, но не пробивным, в сравнении с таким «хищником» как, скажем, Яковлев, абсолютно «травоядным». Начинал он в КБ Всеволода Константиновича Таирова, у которого учился строить истребители и, видно, неплохо выучился, потому что в 1938 году выделился в собственное маленькое КБ, в котором создал три истребителя, но конкуренции с Яковлевым, Микояном, Лавочкиным выдержать не смог, машины его не приняли на вооружение. Бисноват самолет Костикову сделал, точнее, не самолет, а планер, который должен был превратиться в самолет, когда Костиков поставит на нем свой ракетный двигатель. Но двигателя у Костикова не было!
Летчик-испытатель Сергей Николаевич Анохин попросил своего коллегу Виктора Леонидовича Расторгуева прицепить планер Бисновата к бомбардировщику СБ и «вывезти» его в небо, чтобы проверить аэродинамику и управление. Расторгуев отбуксировал Анохина, тот 9 октября 1943 года летал в течение 27 минут и благополучно приземлился, начав и одновременно завершив «небесную» часть истории истребителя-перехватчика Костикова.
«Земная» же часть этой истории имела для Андрея Григорьевича грустное продолжение. Год прошел, перехватчика не было, а Сталин не любил, когда его обманывали. Он поручил заместителю наркома Александру Сергеевичу Яковлеву собрать комиссию, разобраться и доложить. Яковлев собрал солидных людей: начальника лаборатории № 2 ЦАГИ академика Сергея Алексеевича Христиановича, начальника летно-технического института НКАП169 Александра Васильевича Чесалова и других опытных специалистов. Комиссия пришла к выводу, к которому могла прийти и за год до этого: Костиков не обладает достаточными познаниями для выполнения такого задания, срок, за который он обещал построить перехватчик, необоснован и нереален. 18 февраля 1944 года постановлением ГКО генерал-майор Костиков с поста директора института был снят, а Прокуратуре СССР было поручено расследовать «невыполнение Костиковым особо важного задания». 15 марта Костикова арестовали.
На следствии Костиков признал, что ввел в заблуждение правительство, нанес вред стране, но объяснил все это не злым умыслом, а лишь «желанием прибавить себе славы, завоевать в стране положение конструктора-монополиста в области ракетной техники».
Отсидел он по тем временам срок короткий: одиннадцать с половиной месяцев, после чего был прощен, остался при генеральских лампасах и Золотой Звезде.
Костиков нужен был Сталину, ибо являлся одним из носителей сталинского миропорядка. В книге немало говорится об уничтожении талантов. Но ведь параллельно и неразрывно шел другой процесс – незаслуженного возвышения, конструирования псевдоэталонов, надувания пустотелых авторитетов. Подмены действительного мнимым происходили везде – в политике (Бухарин – Жданов), в армии (Тухачевский – Буденный), в науке (Н.Вавилов – Лысенко), в литературе (Платонов – Павленко), во всех областях жизни это было. Посадив Костикова, Сталин нарушал правила собственной игры.
К моменту отъезда Королева в Германию Андрей Григорьевич был уже на свободе, насколько мне известно, после войны они не встречались, но Королев все эти годы сохранял стойкую неприязнь к Андрею Григорьевичу. Сын Михаила Сергеевича Рязанского рассказал мне случай, который вспоминал отец:
– Когда нам в Берлине выдали личное оружие, Королев, уж не помню по какому поводу, вспомнил Костикова. Дергая затвор пистолета, он процедил:
– Пусть я снова сяду, но эту б... я пристрелю!
И в голосе его было столько ненависти, что Рязанский понял: действительно может пристрелить...
Костиков умер 5 декабря 1950 года от сердечного приступа. Королев в это время находился на полигоне. На сообщение о смерти Костикова он откликнулся в письме к Нине Ивановне: «Мне позвонили о смерти АГК (а вчера в газете прочел). Так судьба развела нас навек, и эта черная строчка навек зачеркнута. Ну пусть спит с миром – старое надо забыть и простить». Это было написано в Капустном Яре 12 декабря 1950 года. Может быть и надо забыть и простить. Но он не сумел ни забыть, ни простить. И не простил до самой смерти. В 1965 году заехал Сергей Павлович навестить вдову расстрелянного Ивана Терентьевича Клейменова. Сидели, беседовали. Маргарита Константиновна вспоминала Печерский лесоповал, Сергей Павлович – прииск Мальдяк, им было что вспомнить. И Костикова вспомнили.
– Сергей Павлович сразу помрачнел, – рассказывала мне Маргарита Константиновна. – Вы же знаете, он человек суровый, но не злой, а тут говорит: «Таких, как Костиков, добивать нужно! Его счастье, что он умер... Я бы его скрутил в бараний рог...»
Да, Сергей Павлович был человек взрывной, резкий, но никто, включая недоброжелателей, не мог сказать, что он был злым и злопамятным. И, если через всю жизнь пронес Королев такую ненависть к человеку, трудно поверить, что человек этот чист перед ним...
Теперь же, в 1957-м, получив сообщение о реабилитации, Королев быстро пишет Нине Ивановне: «Очень меня обрадовало твое сообщение о решении Верхсуда. Наконец-то и это все окончательно закончилось. Конечно, я здесь невольно многое вспомнил и погоревал, да ты и сама можешь себя представить, как печальна вся эта кошмарная эпопея.
Прошу тебя в очередном письме напиши мне дословную формулировку из справки Верхсуда. Прошу тебя снять в нотариальной конторе 3—4 копии этой справки, они мне будут нужны по приезде. Что они (Верхсуд) говорили о пересмотре дела? Они предлагали его пересмотреть? Это было бы очень интересно и поучительно...»
Много раз перечитывал я эти строки и всякий раз не мог отделаться от ощущения, что слышу в них не только радость («наконец-то...»), но и какую-то загоняемую вовнутрь тревогу («Что они говорили?.. Они предлагали?..»).
Одна милая старая женщина, дважды по много лет сидевшая в сталинских лагерях, на вопрос: не боялась ли она попасть туда в третий раз, когда ее выпустили в 1954 году, призналась с грустной улыбкой:
– А я и сейчас, через тридцать лет, боюсь...
Тревоги свои Королев не выпускает наружу, но они никогда, даже в дни самых громких фанфар, очевидно, не покидают его. Думаю, что это постоянное тайное унижение питало пламя его презрения к доносчикам и не разрешало забыть лжеотца «катюши» до самой смерти...
