— Как же нет? А я? Выходит… — Но я должен все закончить идеально! Чтобы от Вселенной вашей даже пшика не осталось! И вот нате: раскрасавец наш — как был, так и трепещет. И на все ему плевать!
— Нет, не на все, — угрюмо возразил Пифуня Юк.
— Конечно! Но, пойми ты, есть закон: все или ничего. Порушить все и лишь тебя оставить — не могу. Запрещено. Ты мне как кость поперек горла. Слушай, по-хорошему — уйди. Дай миру умереть. Немножко ведь…
— А шиш! — сказал торжественно Пифуня Юк и показал в пространство шиш.
— Ну ты подлец! — загоревал не в шутку бес Луны. — Я так старался. Главное, никто и не противился, как будто сами ждали… Я, конечно, все восстановлю — порядки надо соблюдать, но это будет дьявольский прокол. Заметь, я никогда еще, ни разу…
— На ошибках учатся, — презрительно изрек Пифуня Юк. — Так обещаешь все восстановить?
— Ну, а куда же мне деваться! Все восстановлю, чтоб ты сгорел!.. И улечу. Мой срок у вас тут, во Вселенной, вышел. Миллионы новых дел. Но только знаешь что… Уйти-то я уйду, да временами буду навещать — а вдруг?.. — Валяй, — сказал Пифуня Юк.
— Я человек не гордый.
— Ты — придурок.
— Нет, я попросту влюблен. Ты никогда не пробовал влюбиться?
— Я? Влюбиться?! — взвизгнул бес Луны.
— Да ты… Да ты… И он пропал совсем. И тотчас же не стало мрака, этой беспредельной леденящей пустоты, и вновь Пифуня Юк увидел, что стоит под старым буком, там, где сходятся дороги, и вдали сияют тускло фонари, а в небе — полная Луна, и свет ее приятен и нисколько не ужасен. По дороге быстрыми шагами приближалась та, которую он столько дожидался… Машинально он достал свои старинные часы. Невероятно! Они тикали, но стрелки часовой Пифуня Юк не увидал. Наверное, и вправду отвалилась. Что ж… И это было все, что смог ему оставить в память о себе наивный бес Луны.
Но все-таки порою он приходит. Вместе с лунным светом проникает он сквозь штору и садится рядом, подле изголовья.
— Здравствуй, — тихо шепчет он. — Ну как?
— Никак, — сердито говорит Пифуня Юк. — Отстань.
— Ты все еще не разлюбил?
— Конечно, нет!
— Вот мне б твою уверенность. Послушай, а когда?
— Да никогда! Я вечный, понимаешь?
— Понимаю, — говорит со вздохом бес Луны. — Ты — вечный, понимаю… Это я на всякий случай. Может, все-таки решишься? Полетаем?
— Да пошел ты! — яростно кричит Пифуня Юк.
— Ох, и зануда ты. Ну ладно. Дел еще хватает… И, неслышно полетав по комнате, печальный, одинокий, бес Луны куда-то исчезает.
— Что, опять он приходил? — с тревогой говорит жена и жалобно глядит на мужа.
— Да, но он назад ушел. Ты не волнуйся. Он безвредный. Я ж с тобой… А он — бог с ним, пускай. Уж вот кто редкая зануда!.. После этого Пифуня Юк спокойно засыпает до утра. И в мире — хорошо.
Александр Силецкий. Скворечник
Дебри кончились. Бэр Лактион, устало приминая траву, вышел на опушку. Прямо из-под ног с протяжным криком выпорхнула птица. После ливня все вокруг сверкало, распрямлялось, словно вырастая на глазах. С листвы деревьев, что остались за спиной, с хрустящим звоном падали на землю капли. Тучи уходили. Солнце из полуденных высот сияло мощно, ровно и пекло нещадно. Мир вокруг, умытый и как будто иззолоченный открывшимся светилом, пел, гудел, жужжал на мириады голосов. Вот благодать-то! А еще какой-то час назад Бэр Лактион сидел, спиной прижавшись к мшистому стволу, до нитки мокрый, злой, усталый, и молил богов, чтоб этот окаянный ливень прекратился наконец, чтоб мрак ушел, чтоб сырость, от которой беспрестанно бил жестокий кашель, сгинула к чертям, навек, и можно было продолжать свой путь. Недолго уж идти: до звездолета, если по прямой, — часа четыре, самое большое.
«Ты дурак, Бэр Лактион, — сказал он сам себе тогда. — С твоим-то опытом, в твои-то годы… Ведь и так понятно, видно за версту: жизнь на планете есть, отличнейшая жизнь, а разума вот — нет. И не было. И, как знать, может, и не будет… Нет следов. Пятнадцать экспедиций до тебя планету прочесали вдоль и поперек. Все ясно. Так чего же ты поперся в эти дебри, заблудился под конец, чуть не пропал?! Зачем? Ей-богу, как мальчишка… Ты же ас, экстрапилот, Бэр Лактион! Неужто старость незаметно подкатила? Нет уж, знаешь, рановато». Так, рассуждая сам с собой, он вышел на опушку, огляделся и… внезапно замер. Чуть поодаль, на открытом месте, возвышалось исполинского размера дерево, немного походившее не то на корабельную сосну, не то на древнюю секвойю. Мощный и шершавый, тронутый лишайниками ствол кончался наверху ветвями с листьями, как длинные кинжалы, — на ветру они тихонечко звенели, и протяжный этот звук тревожил, непонятно почему. Таких деревьев на планете он встречал немало. Впрочем, не размеры дерева заставили Бэр Лактиона замереть в благоговейном изумленье, нет! Он заприметил нечто, отчего на миг себя почувствовал нехорошо.
«Не может быть!» — твердил рассудок.
«Да ведь вот, перед тобой», — с усмешкой возражали широко раскрытые глаза. Там, наверху, под толстыми корявыми ветвями, на стволе висел… скворечник. Самый заурядный. Разве что размерами побольше всех своих земных собратьев… «Это ж надо, — с горечью мелькнуло в голове Бэр Лактио-на, — неужели брежу? Вот и доигрался…» Но приборы в ранце за спиною тотчас подтвердили все в порядке — есть скворечник. Не галлюцинация, не бред. Тогда откуда, для чего? И — главное: кто тут его повесил? Ведь скворечник на Земле не птичка себе строит, это, так сказать, прерогатива «хомо», да еще такого, кто чего-то там соображает… Перво-наперво Бэр Лактион перепутался. И понять его нетрудно. Все пятнадцать прежних экспедиций утверждали: на планете разумом не пахнет, хищники, конечно, есть, но если б только хищность и была единственным критерием!.. И вот теперь… Так что же, вышла грандиозная ошибка? Ничего себе!..
Бэр Лактион тревожно огляделся. Всюду — дикая природа, ни намека… А скворечник — вон, висит. Такой весь аккуратный, крепкий, ладный. Сумасшедшая загадка! По своей натуре и по воспитанию Бэр Лактион был в лучшем смысле изыскатель и педант. Хоть и с заскоками, конечно. Впрочем, все ученые, способные на новые открытия, — немножечко такие. Словом, долго рассуждать Бэр Лактион не стал. Надев поверх ботинок вакуум-присоски, он деловито принялся карабкаться наверх, резонно положив: уж если что и может проясниться, то, несомненно, там, в скворечнике, а не на травке, у подножия ствола. Скворечник был большой и очень чистый. Много света и на удивление уютно и тепло. Бэр Лактион устал, карабкаясь сюда, и потому как должное воспринял, что в углу скворечника стояло кресло, мягкое, удобное и прямо-таки завлекавшее в свои объятия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
