со всем вниманием. Допрос продолжался около часа, как вдруг Роза, не скрываясь, зевнула, и язык от усталости у нее стал заплетаться. Фон Кляйн понял, что ничего существенного больше он от нее не узнает, а все, что она ему рассказала, он и так знал или об этом догадывался.
– Благодарю вас, – закончил он. – Вы останетесь на борту корабля. Здесь скоро может быть опасно, поскольку я собираюсь выйти в море навстречу британским военным судам. Но я считаю, что для вас так будет лучше, чем попасть в руки германской администрации на берегу. – Он секунду помолчал, глядя на комиссара Флейшера. – В каждом народе есть и злодеи, и глупцы, и настоящие варвары. Но не судите нас всех на примере одного человека.
С чувством отвращения к собственному предательству Роза подумала о том, что ненавидеть этого человека она больше не в состоянии.
– Вы очень добры, – с усталой улыбкой произнесла она.
– Лейтенант Кайлер проводит вас в лазарет. Простите, что не могу предоставить вам лучших условий, здесь у нас несколько тесновато.
Когда Роза ушла, фон Кляйн закурил сигару и, наслаждаясь ее успокаивающим ароматом, обратил взор на портрет двух женщин с золотистыми волосами. Потом выпрямился в кресле и заговорил с человеком, который в ленивой позе раскинулся на диване, и голос капитана теперь утратил всю свою мягкость:
– Герр Флейшер, я не могу в полной мере выразить вам свое крайнее недовольство тем, как вы проявили себя в этом деле…
После ночи беспокойного сна Роза лежала на лазаретной койке за ширмами и думала о муже. Если все прошло хорошо, Себастьян должен был уже установить часовой механизм и покинуть крейсер. Возможно, он уже в пути к месту встречи на реке Абати. Если это так, она его больше никогда не увидит. Это единственное, о чем она сожалела. Роза представила себе Себастьяна в его нынешнем смешном наряде и слегка улыбнулась. Милый, дорогой ее Себастьян. Узнает ли он о том, что с ней приключилось? Узнает ли, что она погибла вместе с теми, кого ненавидела? Нет, лучше бы не узнал, она очень на это надеялась, а также на то, что он не станет терзаться совестью, зная, что именно он, собственными руками, установил орудие ее убийства.
«Жаль, что я не увижу его хоть разок, – думала Роза, – чтобы только сказать, что моя смерть – это пустяк по сравнению со смертью Германа Флейшера и уничтожением германского крейсера. Как хотелось бы посмотреть на это своими глазами. Жаль, что мне не дано знать точного времени, когда все произойдет, чтобы за минуту до взрыва, когда бежать уже будет поздно, сообщить об этом самому Герману Флейшеру и посмотреть при этом ему в глаза. Увидеть, как он в отчаянии рыдает или кричит от страха. Очень бы этого хотелось. Очень».
Ненависть ее была так велика, что лежать больше не было сил. Она села, завязала ремешок халата. Ею овладело какое-то беспокойное, зудящее возбуждение. Это случится сегодня, она с уверенностью чувствовала, что именно сегодня она утолит свою жгучую жажду мщения, которая так долго мучила ее.
Роза опустила ноги на пол и отодвинула ширму. Охранник отложил журнал и приподнялся со стула, рука его потянулась к кобуре с пистолетом.
– Я ничего вам не сделаю… – с улыбкой сказала Роза, – пока…
Она показала рукой на дверь, ведущую в душевую и туалет. Охранник успокоился и кивнул, правда без особой охоты. И двинулся вслед за ней.
Не торопясь, Роза прошла меж коек, глядя на лежащих страждущих.
«И вы все тоже вместе со мной, – радостно думала она. – И вы все тоже!»
Она задвинула щеколду и осталась в туалете одна. Разделась, наклонилась к висящему над раковиной зеркальцу. Вгляделась в отражение своей головы и плеч. Увидела темно-красный кровоподтек, идущий от шеи к правой груди. Осторожно коснулась его пальцами.
– Герман Флейшер, – злорадно проговорила она, – сегодня тебе конец, я тебе обещаю. Сегодня ты умрешь.
И вдруг Роза расплакалась.
– Одного только я хочу: чтобы ты горел так же, как горела моя девочка. И задыхался, болтаясь в петле, как мой отец.
По щекам ее текли и капали в раковину крупные слезы. Она стала всхлипывать, судорожно задыхаясь от горя и ненависти. Потом слепо прошла под душ, открыла до конца оба крана, чтобы шум воды заглушил ее рыдания. Не хотелось, чтобы враги это слышали.
Немного позже, помывшись, причесавшись и снова одевшись, она щелкнула задвижкой, открыла дверь и вышла. И вдруг застыла на месте, сквозь покрасневшие и распухшие веки глядя на то, что происходит в помещении лазарета.
А в нем уже было полно народу. Врач, двое санитаров, четыре матроса и молодой лейтенант. Все они суетились вокруг носилок, с трудом протискивая их между коек. На носилках лежал человек, он был накрыт серым одеялом, но спина лейтенанта Кайлера заслоняла видимость, и Роза не могла разглядеть лица этого человека. Одеяло было испачкано кровью, на рукаве белого кителя Кайлера тоже виднелось бурое пятно крови.
Роза двинулась вдоль переборки и, вытянув шею, заглянула за фигуру Кайлера, но как раз в эту секунду над лежащим наклонился санитар, чтобы белой тряпицей вытереть ему губы. И эта тряпица закрыло лицо раненого. Сквозь материю проступило яркое пятно пенящейся крови, и при виде ее Розе вдруг стало дурно. Она торопливо отвела глаза и пошла в другой конец лазарета, к своей койке. Дошла до ширмы, задвинула ее, и тут вдруг послышался стон. Тихий, горячечный стон, но, услышав голос, Роза сразу остановилась. К горлу подкатился твердый комок, и она чуть не задохнулась. Медленно, боязливо она обернулась.
Раненого перекладывали с носилок на койку. Голова его свесилась в сторону, и под темной, пропитанной отваром древесной коры кожей Роза разглядела столь дорогое, любимое лицо мужа.
– Себастьян! – вскричала она.
Роза бросилась к нему, оттолкнула в сторону Кайлера, припала к накрытому одеялом телу, пытаясь обвить его руками.
– Себастьян! Что они с тобой сделали?!
82
– Себастьян… Себастьян… – шептала Роза на ухо мужу. – Себастьян! – тихо, но настойчиво произносила она родное ей имя.
Роза притронулась к его лбу губами. Он был холодный и влажный.
Себастьян лежал на спине, простыня закрывала его по пояс. Грудь обмотана бинтами, дыхание хриплое, в горле что-то булькало.
– Себастьян… Это я, я! Это я, Роза. Очнись же, Себастьян. Очнись, посмотри на меня, это же я, твоя Роза!
– Роза? – преодолевая боль, хрипло прошептал Себастьян, когда звук этого имени наконец дошел до его сознания, и свежая кровь вновь окрасила его губы.
А Роза
