Русские атаковали по крутому склону, откуда ветер давно сдул рыхлые снега. Карабкаясь наверх, солдаты сапогами и прикладами пробивали наст, чтобы упереть ногу. Убитые, раненые и просто сорвавшиеся кубарем катились вниз, убивая тех, кто поднимался следом. На высоте пяти тысяч футов воздух, сухой и колючий при двадцатиградусном морозе, оказался настолько разреженным, что дышать было почти нечем. Надсадный хрип вырывался из глоток, солдаты и офицеры обливались потом, атакуя в одних мундирах. От неимоверного напряжения не только ружья, но и сабли точно налились свинцом.
— Это безумие! — задыхаясь и сплевывая кровь, сказал командир стрелков Бородин, сорвавшийся со ската к ногам хмурого Сосновского. — Даже если мы и взберемся на эту чертову гору, у солдат не хватит сил на штыковой удар. Отзывайте части, атака немыслима.
— Возьмите резервную роту и повторите штурм, — сухо сказал подполковник.
— Мы погубим солдат!..
— Исполняйте.
Турецкий огонь и ледяные кручи остановили первую атаку на половине горы. Залечь было негде, и солдаты скатывались вниз. В скалах остались лишь стрелки, пробравшиеся туда ранее, да кое-кто из атакующих — в основном донцов, — сумевших вцепиться в лед. Стрелки еще вели разрозненную пальбу, но казаки ждали подкреплений. Напряжение боя упало, и опытный Цеко Петков тут же уложил гайдуков в снег.
— Ждем второй атаки, — тихо пояснил Отвиновский.
— Сколько нам идти? — задыхаясь, спросил капитан.
— Версты четыре.
— А прошли?
— Десятую часть.
— Значит, нашим придется атаковать всю ночь?
— Игра стоит свеч, Олексин.
— Ну, эта игра стоит жизней, — буркнул Гавриил.
Отвиновский промолчал. Такая игра действительно оплачивалась жизнями, но выхода не было. Турки умело приспосабливались к местности, а здесь, на Траяне, их позиции можно было взломать только с флангов. Олексин понимал это, но гибель людей, верящих, что они и вправду могут именно в этом месте ворваться в укрепления противника, угнетала его.
Через час Сосновский повторил отчаянную атаку обледенелого склона, крутизна которого местами достигала шестидесяти градусов. Вновь со стонущим «Ура!» лезли солдаты, вновь скатывались вниз, и вновь начальник штаба с непонятным упорством слал наверх новые резервные роты. И опять турки отбили их; опять замер бой, и гайдуки попадали в снег.
— Я не понимаю вашего упрямства, — задыхаясь, говорил Бородин. — Объяснитесь, если не желаете, чтобы я считал вас…
— Считайте кем угодно, — вздохнул Сосновский. — Ровно через час — атака.
Еще четыре раза русские бросались на штурм: в последние атаки их вел Сосновский. Осунувшийся, почерневший, как после тяжелой болезни, он лез впереди всех, и слезы замерзали на некогда круглых, а теперь дряблых, мешками обвисших щеках. Уже роптали офицеры, уже в голос, не стесняясь, ругались казаки, но подполковник был непреклонен.
— Вперед! — визгливым, пронзительно неприятным голосом кричал он. — Именем отечества!
Он искал смерти, боялся ее, плакал, но упрямо лез первым. Он очень любил жизнь, и жизнь баловала его, пожаловав карьерой, красивой и состоятельной женой, тремя детьми, благосклонностью начальства и дружбой офицеров. Но в эту страшную ночь безумного ледяного штурма благосклонная судьба предъявила подполковнику Сосновскому счет без всяких условий: он должен был, обязан был посылать товарищей своих на бессмысленную гибель. И при этом не имел права погибнуть в первой атаке: на эту льготу он мог рассчитывать только в конце. И теперь упорно карабкался вверх, рыдая и визгливо крича перехваченным от ужаса горлом:
— Вперед! Вперед! Вперед!
Пули жужжали вокруг, с шорохом вспарывая синий ледяной наст. Скатывались вниз убитые и раненые, а Илья Никитич был по-прежнему цел и невредим. Но только когда противник отбил последний, шестой по счету безумный натиск русских, он отдал приказ прекратить атаки. И жалко улыбнулся Бородину:
— Вы просили объяснений, Федор Алексеевич? Извольте. Это была всего лишь демонстрация: пока мы катались по этой горке, четники Цеко Петкова обошли турок, — он неожиданно захохотал хриплым, лающим смехом. — А я, представьте себе, жив. Жив курилка!
Бородин молчал, странно глядя на подполковника. На усах смерзлась кровь.
— Сына убили, — сказал он наконец. — Мальчишка, сопляк семнадцати годов. Под пулю угадал в последней атаке.
Подбородок у него задрожал, он резко повернулся и пошел куда-то, загребая снег усталыми ногами.
6
На последних сотнях сажен до вершины, на которой предполагалось установить орудия, полковник Потапчин приказал запрягать в каждую волокушу по сорок восемь волов, которым помогали по две роты пехотинцев подошедшего второго эшелона и все отряженные бай Георгием болгары. И опять волы лишь удерживали тяжесть на крутизне: тащили ее по-прежнему люди, без сил падая на снег после каждого стоившего неимоверных усилий аршина. Но каких бы трудов это ни стоило, а к вечеру 26 декабря Потапчин доложил Карцову, что орудия доставлены, собраны и готовы к открытию огня. Одна неожиданность уже ожидала противника.
Четникам Цеко Петкова надо было не только просочиться в считанных шагах от передовых секретов турок, не только спрятаться от них, отдохнуть и изготовиться к бою. Им предстояло взобраться на почти отвесный горный кряж, пересечь его и по столь же крутому обрыву спуститься вниз, в леса, примыкающие к правому флангу противника — редуту Картал. На кряже не было турецких секретов, и все же осторожный и многоопытный воевода приказал идти ночью.
Даже бывалым гайдукам, большинство из которых выросло в горах, этот ночной подъем давался с огромным трудом. Шестеро четников сорвались при восхождении, но только один вскрикнул: остальные пятеро безмолвно приняли смерть на дне пропасти. Две ночи в две очереди чета брала подъем и переваливала через кряж. И когда спустился последний, оставшийся на кряже Митко зажег костер, сушняк для которого волокли четники на себе.
Подполковник Сосновский с нетерпением ожидал этого сигнала, еще в сумерках приказав своему ординарцу не спускать глаз с кряжа левее Курт Хиссара. В полночь там вспыхнуло далекое пламя.
— В семь утра — общая атака, — сказал Карцов, узнав о сигнале. — Первым через Траян шагнет русский солдат.
К моменту, когда рокот барабанов и призывные звуки труб далеко разнеслись по горам, чета Петкова сосредоточилась на опушке леса. Перед нею расстилался заснеженный пологий склон, на вершине которого отчетливо виднелся правый угол редута Картал. Здесь у турок не было артиллерии, но снег оказался глубоким и рыхлым, и воевода понимал, что атаковать будет нелегко и что залповый огонь турок способен не только нанести значительный урон, но и сорвать атаку. Кроме того, редут седлал дорогу на Карнари, где стояли турецкие резервы; следовало не допустить их, отрезать от редута, зажать на узкой горной дороге. Поэтому еще до боя он выслал в обход редута сотню четников во главе с Меченым.
— Держи дорогу. Если османы не примут боя и отойдут, ударишь по редуту с тыла.
Внезапный грохот орудий потряс морозный воздух: заняв высоты, полковник Потапчин начал обстрел Курт Хиссара. Под прикрытием огня роты ингермандландцев и спешенные донцы начали атаку, и в редуте Картал сразу задвигались турки.
— Пора, воевода, — сказал Отвиновский.
— Еще не пора. Меченый должен успеть перерезать дорогу, а турки — втянуться в бой.
Прошел час мучительного ожидания, наполненного грохотом орудий, далекими криками «Ура!», стрельбой и тревогой, прежде чем воевода отдал приказ. Четники дружно выбежали из леса, но бег их сразу замедлился, едва они вырвались на простор. Они уже не бежали, а ломились через глубокий рыхлый снег.
Цеко Петков, Олексин и Отвиновский стояли на опушке, наблюдая за атакой. Гавриил каждое мгновение ожидал встречного залпа, но турки пока не стреляли, то ли подпуская поближе, то ли не ожидая опасности с этой стороны. Так продолжалось недолго: противник начал частый, но бессистемный огонь. Пальба не остановила атакующих и даже не принесла существенного вреда, но черед некоторое время огонь турок стал прицельным, залповым и явно по команде. Гайдуки не выдержали его и упали в снег.
— Здравко, подними их, — не оглядываясь, сказал воевода. — Ты должен ворваться в редут. Должен!
— Я понял вас, воевода.
Чуть пригнувшись, Отвиновский побежал к залегшей цепи. Гавриил видел, как пули вспарывали снег вокруг него, но поляк продолжал тяжело бежать. Поравнявшись с четниками, он остановился, что-то сказал им и, вынув из кобуры револьвер, не оглядываясь, побрел через сугробы навстречу залпам. И упал через несколько шагов. И почти тотчас же послышалась стрельба левее, за редутом. Гавриил рванулся вперед.
— Останься здесь, капитан, — негромко сказал Цеко Петков.
— Там гибнут мои друзья, воевода!
