- Чтобы там ни было между нами в прошлом, - Павел Петрович отложил сигару и встал из-за стола, так как счел нужным прояснить свою позицию относительно упомянутых событий, — лондонские colleagues рекомендовали вас наилучшим образом и просили отнестись к вашим словам со всевозможным вниманием, а потому, господа, - он со свойственным ему изяществом поклонился в сторону старца, - можете быть уверенными, что на мое мнение это не повлияет.
Николай Петрович вздохнул с облегчением и, завидев с любопытством замершего у открытых дверей слугу, поспешил организовать для гостей чаепитие
- Приготовь нам, Петр, чаю. - Николай Петрович ненадолго задумался. - Что-нибудь из улунов. Тегуаньинь, стало быть.
Васильев осмотрелся в поисках стула и, выбрав один из числа стоявших у стены, выдвинул его на середину комнату и уселся так, чтобы видеть и старца, и братьев.
- Что ж, господа, если с представлениями покончено, полагаю, мне следует перейти к сути дела. Я собрал вас здесь, чтобы обсудить некоторые вопросы, касающиеся будущности России и нашего сообщества.
Васильев выдержал театральную паузу, но ожидаемого эффекта от своих слов не дождался.
- Как вы знаете, английские друзья уполномочили меня представлять их интересы на территории Российской империи, и я надеюсь, что мы сможем принять здесь окончательное решение по тому предложению, которое...
Старец откашлялся, и чуткий Николай Петрович попросил перейти к сути дела.
- А дело, господа, заключается в том, что нам нужно решить, какое будущее мы хотим для нас и для России. Из Англии грядут большие перемены. Там был недавно опубликован научный труд, содержание которого произвело большое впечатление на английское общество, и даже породило некоторые идеи, которые коренным образом изменят наше положение. И идеи эти я всецело разделяю…
- Об этих идеях мы с братом уже вдоволь наслушались. – Павел Петрович стряхнул пепел с сигары в стоявшую перед ним серебряную пепельницу в форме мужицкого лаптя. — Нигилист вы известный.
- Нигилизм предполагает отрицание, — Васильев помрачнел лицом, - а все, что я отрицал, умерло вместе со мной. Я дарвинист, причем убежденный.
На до сих пор безучастном лице старца отразилось непонимание, и Николай Петрович, на правах хозяина, попросил разъяснений.
- Суть дарвинизма, господа, заключается в том, что все живые существа на Земле, включая и человечество, и нас с вами, прошли тщательный природный отбор, который удостоверил наш статус лучших и наиболее приспособленных. Сильнейших.
И сейчас мы находимся на верхней ступени scala naturae, являя собой совершеннейшие создания. Мы венчаем ту пирамиду, в основании которой мизгирь ловит мух в свои тенета, и сам становится обедом для расторопного воробья.
- А на воробья, стало быть, охотится кошка, - продолжил мысль довольный собой Николай Петрович. - Складно у вас выходит.
Васильев кивнул ему и продолжил:
- Загвоздка заключается в том, что природные процессы продолжаются и появлению все более совершенных, удивительных форм живых существ не будет конца. Уже в следующем веке или тысячелетии может появиться новый вид, который бросит вызов нашему господству.
- И на этот вызов мы непременно ответим. – В серебряный лапоть упала еще горстка пепла. – Если таков закон природы.
- Закон этот нам невыгоден и даже для нас опасен, а потому должен быть отменен, - Васильев увлекся и едва уже мог усидеть на стуле. – Зашоренное у вас мышление, так новых перспектив вам не увидеть.
- Вот вы нам эти перспективы, Евгений, и растолкуйте. – Николай Петрович, памятуя о прошлом, поспешил сгладить острые углы.
Васильев оглядел собравшихся, позволяя им проникнуться торжественностью момента.
- Если мы являемся в некоторой степени результатом природных воздействий, то, может быть, есть возможность и для воздействия обратной направленности. - Васильев возвысил голос и сам впечатленный величием замысла. – Природа не храм, а мастерская. И что, если нам перестроить ее под себя? Создать условия, оптимальные для нашего существования. Увеличить численность нашего вида.
- Перспективы, как я вижу, заманчивые - не поспоришь. – Павел Петрович кивнул, выражая крайнюю степень согласия, и отпил поданного лакеем чаю. – Вы, должно быть, Васильев, ждете вопросов о том, как нам этого добиться. И я вам, пожалуй, подыграю. Что же нам надлежит предпринять?
Васильев отставил чашку на край стола, за которым сидел Павел Петрович:
- А нам почти ничего делать и не придется. Сила, что под нами, сама все сделает. Если мы лишь немного ослабим ее узы.
- Это вы о крестьянском вопросе? Мужиков нам предлагаете освободить? – Павел Петрович, придерживающийся не столь либеральных взглядов, как его брат, изменился в лице.
- Не мужиков, народ. Все вы не хуже меня знаете, как нас кормит уставший, закабаленный, безропотный крестьянин. А дайте ему свободу, позвольте накормить себя досыта – и наш рацион незамедлительно улучшится. Снимите с него напрасные тяготы и покажите лучшее будущее для его детей, и он настрогает их целую кучу. Прирост же кормовой базы позволит в разы увеличить нашу численность. Разве не этого мы хотим?
- Дать мужику волю? – Федор Кузьмич окатил громким басом всю залу. – Еще бунтов не хватает нашей многострадальной России и царствующей династии!
- Идеи эти сулят нам не бунты, а лишь усиление могущества и власти, – ответил Васильев. - Да и нет нужды иметь в собственности людей, если мы владеем и управляем их желаниями и помыслами. А это дело нам вполне по силам. Помяните мое слово, еще в героях у них окажемся. На то мы и отцы отечества, чтобы пасти народы и невидимой рукой управлять людскими массами.
- Отец нашелся! Больно молод для отцовства! – горячился старец. – Да вы не знаете русского мужика. А на уме у него лишь пить да воровать. Хотя дай мужику волю, и он воровать перестанет - начнет грабить да жечь все вокруг. И ни своей, ни чужой крови он не боится. Вам такие потрясения нужны?
- Да что ему остается, кроме чарок да стопок? - всколыхнулся было Васильев.
- Ваши идеи русскому человеку чужды. Всю жизнь крестьянин только и делает, что ищет, кому подчиниться. И чем строже барин взыщет, тем милее мужику. - Павел Петрович заговорил хорошими эластическими словами. – В жизни он бессмысленно трепыхается, словно мошкара в солнечном луче. А раз своего смысла в его жизни нет, пусть нам послужит.
- Смысл ведь через свободу обретается, – сказал Васильев. - Хотя, что они вам? Пустяк, мертвые души. А кто на самом деле мертв-то? Помещики богатство свое не земельными угодьями, а в душах меряют. А позаботиться об основе своего благосостояния им ни милосердия, ни ума не достает.
- Что же, вы их до последней капли крови защищать будете? - полюбопытствовал Павел Петрович. - Овцы они по природе своей. Смотреть не надо, что они упираются и чего они хотят. В качестве высших созданий мы имеем право действовать в своих интересах, без сострадания.
- Овцы сделали Англию великой европейской державой, - заметил Васильев. - И ради пользы дела пренебрегать ничем не следует.
Тем временем Федор Кузьмич взял себя в руки и примиряюще заявил:
- Вы меня поймите, я не сторонник крепостного рабства. В долгосрочной перспективе. Но сейчас это невозможно, недопустимо, преждевременно. Немедленное освобождение крестьян грозит России величайшими социальными катаклизмами и кровавой смутой. Мы должны воспитать в нашем крестьянстве моральное чувство и долг перед нами, и лишь тогда стоит нам задуматься об их освобождении. А до той поры предпочитаю видеть их в качестве овец, нежели убийц. Радоваться должны, что мы с них шерсть стрижем, – могли бы и на шубы пустить.
- Из романовских овец шубы хорошо делать, — блеснул практической сметкой Николай Петрович.
- Вы, вероятно, знаете, что и в высших кругах власти есть персоны, нам симпатизирующие. Отмена крепостного права неминуема. Так что перемены будут. Да, они будут постепенными, продуманными, поэтапными. Но неуклонными и последовательными, – твердо заявил Васильев. - Мы будем действовать - прагматично, последовательно и терпеливо – и создадим новую Россию. Мы все преодолеем, и будущее будет принадлежать нам. А если кто — да хоть никем не правящие правители - нашей работе будет пытаться мешать…
- Знаете что? – Федор Кузьмич перебил Васильева, и его рука нарисовала в воздухе загогулину неопределенной формы и устрашающего вида. - А давайте на время прекратим наш спор. Опасным вольнодумцем вы себя уже отменно зарекомендовали. Спишем это на дорожную усталость. Мне сдается, что разговора у нас сегодня уже не получится. Я думаю, что разговор этот нам сейчас и не нужен. Вы ступайте, Николай Петрович, распорядитесь, чтобы нашего гостя покормили ужином. Вы ведь, Евгений, так и не ели с дороги? А вы, Павел Петрович, будьте любезны остаться. Есть у меня к вам дело весьма деликатного свойства.
