Он закурил и с блаженством ощутил, как утренний колкий холодок сменяется теплом от одежды, начинающей постепенно прогреваться от солнечных лучей.
Спешить было некуда — впереди его ждали, если брать по максимуму, долгие семьдесят два часа…
Глава 1
Рулетка
После известия о том, что самозванец, именующий себя царевичем Дмитрием, чудесным образом спасшимся в Угличе от неминуемой гибели, выступил в поход на Русь, дабы забрать власть из рук подлого царя-узурпатора, покоя от Годунова я не знал ни одного дня.
Что любопытно, утаскивая меня к себе в Думную келью, он поначалу практически ни разу не заговорил со мной о самозванце, обсуждая темы, не имеющие к нему ни малейшего отношения, разве что косвенное, поскольку по большей части они касались… мести Сигизмунду III.
Исходя из этого, я сделал вывод, что попытки царя договориться по-доброму о выдаче Лжедмитрия не принесли положительного результата.
Нет, само слово «месть» не прозвучало ни разу, но уж больно агрессивно был настроен в своих планах царь. К примеру, он не раз обсуждал со мной затеянные им не далее как летом переговоры с австрийским императорским домом о ведении совместных действий против Речи Посполитой.
Борис Федорович не поскупился, предложив австрийскому эрцгерцогу даже трон короля. Правда, не над всей страной — предполагалось, что Литва отойдет к Руси.
Более того, узнав о том, что шведский король Карл IX — кстати, родной дядюшка Сигизмунда — тоже хочет согнать польского короля с его трона, Годунов соглашался на объединение усилий. Эдакий тройственный союз.
При этом он брал на себя военные издержки и даже шел на то, что Литва не перейдет к Руси, образовав немецкое княжество, подчиненное Габсбургам.
Получалось, никакого прибытка с этой затеи страна вообще не поимеет — только голые расходы без какой бы то ни было компенсации. И если слово «месть» не подходит, то как назвать и как объяснить столь нелогичное поведение жесткого прагматика, каковым являлся Борис Федорович?
Правда, при этом он выдвигал обязательное условие — Ксению должен взять в жены кто-то из Габсбургов. Вообще-то сам император Рудольф II ходил в холостяках, да и его младший брат Матвей тоже, но царь, как реалист, о них не заикался, выискивая кандидатурку попроще, хотя тоже из герцогов или, на худой конец, из графьев.
Как ни удивительно, таковых в Европе насчитывалось изрядно — имеется в виду холостяков. Тайные эмиссары Годунова не зря исколесили всю Германию, не поленившись заглянуть и во Францию.
Список своему государю они предоставили изрядный. И даже после того, как над ним в поте лица потрудился думный дьяк и глава Посольского приказа Афанасий Власьев, в нем все равно осталось более двух дюжин имен. Представляете себе?
Разумеется, в столь серьезном деле, как супружеское счастье своей единственной дочери, одна голова хорошо, а полторы куда лучше, то есть вновь без меня не обошлось.
Тут нет излишней скромности.
Моя голова и впрямь тянула не более чем на половинку, поскольку в таких вещах, как внешняя политика, я дуб дубом — во всяком случае пока что. Да тут еще всякие княжества, графства, пфальцграфства и прочие, о которых я и слыхом не слыхивал.
Потому и не мог я полноценно рассуждать о выгодах Руси, извлекаемых из того или иного выбора, поскольку любой из браков автоматически становится союзом.
То есть все мои размышления не имели ни малейшего государственного обоснования и касались лишь одного — самой Ксении. Будет ли, к примеру, счастлива царевна, если выйдет замуж за сына графа Ольденбургского Антона Гюнтера?
Да черта с два!
Сынку-то всего ничего — недавно исполнилось двадцать лет.
— Ну куда это годится, чтобы невеста была старше жениха на целый год, — высказал я свою точку зрения.
— Всего-то годок один, — парировал Борис Федорович. — Вон Катерина Ягеллонка, сестрица Жигмонта, прежнего короля ляшского, своего супруга Ягана[1] на цельных восемь годков постарее, ан жили душа в душу. К тому ж енти графья — ближние родичи датских королей. Получается двойная выгода. А можно еще за кого-нибудь оттуда. Нынче выбор богат — у родного дяди нынешнего короля ажно трое неженатых сынов, да и сам Христиан[2] братца родного имеет, тако же неженатого.
Я пожал плечами, мол, поступай, как знаешь, но тут же спохватился. А как же Квентин? Вдруг царевич ошибается и Ксения все-таки влюблена в шотландца?
— Королей, говоришь?.. — нерешительно протянул я. — А тебе мало Иоганна, который в Москве скончался? Сдается мне, здоровье у них к русским морозам чересчур чувствительно. Вдруг опять все повторится, и что тогда?
Годунов задумался, а затем решительно отложил листок с датчанами в сторону, но… тут же взял второй.
— А вот лотарингские герцоги. Сын Карла Хенрик прошлую зиму овдовел. А женат был на родной сестрице тамошнего французского короля Хенрика[3]. Ежели королю было незазорно сестру за него замуж отдавать, то и мне, выходит, тоже. Лета, правда, у него изрядные — за сорок перевалило, ну да это дело житейское.
«Ничего себе! — возмутился я. — Тут, можно сказать, судьба единственной дочки решается, а он — „дело житейское“! Тоже мне Карлсон выискался».
Я вспомнил темный, почти черного цвета, любопытный глаз, задумчиво глядевший на меня сквозь ячейку решетки, и твердо приказал себе не уступать.
— В такие лета его даже сварить нельзя — мясо жесткое, — заметил я царю. — Конечно, иногда и годы не помеха, но сам посуди, царь-батюшка: с чего бы у него сестра короля Генриха умерла? Может, он так сурово себя вел по отношению к ней, что бедняжка захирела, несмотря на юные лета? И не жаль тебе Ксении Борисовны?
Годунов призадумался, вновь заглянул в список и заметил, что помимо этого вдовца в их роду имеются еще четыре Карла, а два из них вовсе ровесники Ксении Борисовны.
«Вот расплодились-то! — возмутился я. — И все на одного Квентина. Нет уж, ребята, так нечестно!»
— Ты, государь, про Варфоломеевскую ночь слыхал? — спросил я. — А ведь герцоги Лотарингские самые заводилы в ней были.
Борис Федорович небрежно заметил:
— То давно было.
— А я мыслю, что и сейчас их всевышний[4] по-прежнему обретается в католиках, — упрямо заметил я. — И сколько бы лет ни прошло, а ненависти у латинян к протестантам не убавилось, прежняя она. И если они так относятся к родственной вере, то сам подумай, станут ли они терпеть православие царевны. Я бы всех этих лотарингских князей отмел. Не пара они твоей дочери.
И еще один лист полетел в сторону.
Мне на секундочку даже стало жаль тех денег, которых, скорее всего, ухлопали не одну сотню, добывая эти сведения, но я твердо решил стоять на своем.
В конце концов, чем я хуже гоголевского Кочкарева? Если уж он умудрился отшить всех женихов, оставив только своего протеже[5], то мне с моим высшим университетским образованием грех не проделать точно такой же трюк.
Правда, он там хаял невесту, а у меня иное, но ничего. Главное, чтобы совпал конечный результат.
Сказано — сделано.
И листы с перечнем графов и пфальцграфов, герцогов и князей один за другим откладывались загадочно улыбающимся царем в сторону — не то.
А что? Кто там знает этих загадочных ландграфов Гессен-Кассельских или герцогов Саксен-Лауэнбургских? Я лично, к примеру, вообще и слыхом не слыхивал про них.
И зачем ей такая радость, как наследник герцогства Савойского?
Ну и пускай Амадей, так ведь не Моцарт же!
— Ему кукла в семнадцать лет нужна, а не твоя красавица, государь, — ворчал я.
А этот фон унд цу Лихтенштейн? Помнится, у некоего егеря в одной из наших кинокомедий территория, как два Лихтенштейна. Или три, не помню.
Короче, одна кликуха, что князь, а на деле глянешь, так этот «ундцуфон» имеет пяток верст вширь и семь с половиной вдоль.
— Всего и земель, поди, столько, сколько твои стольники имеют, а то и меньше, — мрачно заметил я.
Последние, кто угодил мне под горячую руку — или правильнее сказать под язык? — оказались сыновьями герцога Брауншвейг-Люненбургского.
Было их то ли пять, то ли шесть штук, но к тому времени я окончательно распоясался и не стал критиковать каждую из кандидатур в отдельности, охаяв разом всех.
— Ты сам вдумайся, государь. Сдается мне, что неспроста все они до сих пор не обзавелись женами. Учитывая, что самому старшему из них уже сорок, это наводит на раздумья и предположения, что все они имеют некий порок. Причем он не мелкий, тайный, а такой, который известен всем, иначе кто-нибудь непременно выдал бы за одного из них свою дочку…
И вновь был поражен странной реакцией Бориса Федоровича. Лист был последний, не охаянных мною больше не осталось вообще, то есть с женихами вновь сплошной завал, а он… смеется.