Бабушка устало покачала головой.
– Телевизор опять сломался? – он почти обрадовался своему предположению. – Купим новый.
Но бабушка в ответ лишь печально погладила его по лбу своей сухонькой ладошкой.
– Тогда что?
– Пров, – едва слышно, как будто вздохнула, произнесла старушка.
– Что? Кто? – не понял Андрей.
– Неприкаянный он. И нет мне покоя из-за него.
Андрей ошалело помотал головой, стараясь согнать с себя вновь навалившуюся на него сонливость. Нет, он решительно ничего не понимал.
– Душа его неприкаянна. Бродит по свету. Нет сил мне больше терпеть.
– Да объясни ты по-человечески, – развел руки внук. – Что за загадки? Подожди, дай я встану. Мы сейчас…
Он не договорил. Старческое сероватое лицо бабушки стало расплываться. Как будто кто-то стирал толстый слой пыли, осевший на полировке. Затем вся фигура ее осела, точно ссыпавшись с дивана на пол. Андрей хотел наклониться и посмотреть, что же осталось на полу после подобного катаклизма, но не смог. Неведомая сила навалилась на него и повалила обратно на диван, вжав его голову в подушку.
Тревога его все усиливалась. Он чувствовал, что в комнату вот-вот кто-то войдет. Кто-то страшный. Тот, кто уже стоял за дверью, которую бабушка оставила открытой. Нужно сопротивляться. Нужно вскочить с постели. Нужно… Но тело не слушалось его. Сколько ни напрягал он мышцы, стараясь сдвинуться хоть на миллиметр, ничего не выходило. Если бы он смог пошевелить хотя бы головой, чтобы взглянуть на дверь, которая сейчас была ему не видна. Он чувствовал, что неизвестное зло приближается к нему. Сейчас он почувствует его прикосновение: холодные цепкие пальцы у себя на шее.
Нужно сдвинуться с мертвой точки, в которой он замер, точно зависший внезапно компьютер. Нужно попытаться приподнять голову, которая сейчас беспомощно лежала на подушке. Не надо смотреть на дверь. Не следует даже думать о том, что надвигается оттуда. Нужно просто пошевелить головой. Почувствовать это движение. Тогда способность двигаться вновь вернется к нему в полной мере. Он почему-то был в этом уверен.
И он, напрягая все свои силы, стал приподнимать голову. Все выше, выше, выше над подушкой. Еще мгновение, и он увидит свои ноги. Еще чуть-чуть. Все выше и выше. Нужно лишь немного передохнуть. Но только он ослабил свою волю, как понял, что голова его по-прежнему безвольно лежит на подушке. И все ее героическое движение вверх существовало лишь в его воображении.
Все нужно было начинать сначала. Но времени на это явно недоставало. Ему оставалось только кричать. Может быть, Юлька была где-то здесь? Хотя вряд ли. Потому что тогда она была бы с ним в постели. Нет, она явно сегодня ночует у себя. Вернее, ночевала. Потому что яркий свет вовсю бил у него из-за спины, недвусмысленно намекая на давно наступившее утро. Может быть, тогда его крики услышат соседи? Надеяться оставалось только на них.
Но беда состояла в том, что и крикнуть он не мог. Даже рот открыть не получалось. Да и свет этот вовсе не походил на теплый и желтоватый свет утреннего солнца. Нет, этот мертвенный белый свет исходил от того, что приближалось к нему сейчас из-за спины, пользуясь его неожиданной и полной беспомощностью.
Еще мгновение, и оно прикоснется к нему, будет рвать его на куски. А он при этом даже не сможет пошевелиться. Из последних сил Андрей напрягся всем телом, чтобы сдвинуть его с места. Хотя бы руку, хотя бы палец. Да, мизинец на левой руке. Этого было бы сейчас вполне достаточно. Это была бы победа. Он вложил в это движение всю свою волю, всю силу, которая у него оставалась. Но и мизинец не хотел его слушаться. Он скосил глаза вниз, пройдя взглядом по своей руке, и с ужасом увидел, что у него больше нет мизинца. Что от него остался короткий обрубок, из которого сочится кровь. Он снова попытался закричать и… проснулся.
Утерев тыльной стороной ладони горячий пот со лба, Андрей огляделся по сторонам, все еще находясь во власти своего кошмара. В комнате было темно. Из-за плохо задернутой шторы в окно с улицы заглядывал фонарь. Большим и указательным пальцами Андрей, зажмурив глаза, потер веки. Потом потряс головой, чтобы согнать с себя сон. Стоящий на тумбочке будильник показывал половину шестого. Еще слишком рано. Будильник поставлен на семь. Но за оставшиеся полтора часа все равно не уснуть.
Андрей поднялся и, не зажигая свет, прошел в кухню. Глядя в окно, он нервно курил под мурлыканье закипающего чайника. Чашка кофе слегка подняла ему настроение. Ровно настолько, чтобы спокойно и логически задать самому себе главный вопрос: «Что с ним происходит?»
Его бабушка умерла в Таганроге три года назад. И, собственно говоря, не было бы ничего удивительного, если бы она приснилась ему теперь. Сны вполне объяснимы с точки зрения физиологии, биологии, психологии и прочих естественных наук. Но дело заключалось в том, что она снилась ему все чаще и чаще. Причем сон был всегда один и тот же. Она садилась к нему на постель и заводила разговор о некоем Прове, который не давал ей покоя. Иногда Андрей, как в этот раз, требовал от нее пояснений. Иногда он твердо обещал ей разобраться с этим Провом. Дело не в деталях. Дело в том, что он, похоже, тихо сходил с ума.
А как иначе все это объяснить? Нет, безусловно, он любил бабушку. Когда он учился в школе, а потом в университете, он проводил у нее все летние каникулы. Да и потом часто ездил к ней в Таганрог. Обычно летом. Ничего удивительного: юг, солнце, море.
Он помнил, как в августе они ходили с бабушкой на базар покупать арбузы. Они всегда отправлялись туда вместе. Бабушка умела по одному только внешнему виду отобрать спелый арбуз. Ей не надо было для этого никаких надрезов. А Андрей нужен был ей в качестве тягловой силы. Чтобы донести покупку до дома. И ему приходилось приноравливаться к ее суетливой стариковской походке, то ускоряя шаги, то вновь замедляя их. Он, кажется, до сих пор помнил вкус тех арбузов.
Они шли на базар дворами. Этот маршрут давал сразу два преимущества. Во-первых, они сокращали путь. Во-вторых, избегали жаркого послеобеденного солнца, которое плавило асфальт на улицах, так что каблуки впечатывались в него, как в воск.
Но он снова отвлекся. Да, конечно же, он любил бабушку. Но она ушла из жизни, когда ей было восемьдесят семь. Нет, безусловно, это тоже было горем. И для него, и для его матери. Но подобную смерть нельзя назвать неожиданной. К такому финалу внутренне готовятся заранее. И вряд ли здесь следует говорить о каком-то шоке. По крайней мере, не таком, чтобы видеть покойную из ночи в ночь.
Нет, здесь явно было нечто другое. Какие-то внутренние, не осознанные им самим связи. Ведь сны – это, говорят, отражение нашей дневной жизни. Возможно, речь идет о его собственных житейских проблемах? И в образе бабушки с ним говорит его собственное «я», пытающееся что-то ему подсказать?
Но что? Не знает он никакого Прова. И никогда не знал. Ни одного. Имечко-то какое кондовое. Где сейчас такое встретишь? Хотя, впрочем, нынче стало модным изгаляться. И все же он лично ни одного Прова не встречал.
Разве что бабушка ему что-то рассказывала о каком-нибудь Прове. Да он, быть может, забыл начисто. Но это все равно не объясняло его навязчивых снов. Насовать бы этому Прову в морду. Чтобы бабушка успокоилась. Но только где его найти? Бред какой-то. Наваждение. И это постоянно наваливающееся на него после каждого прихода бабушки нечто. Когда он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он, конечно, материалист, и его кошмарам должно быть какое-то объяснение. Причем желательно, чтобы это была не шизофрения.
Андрей допил кофе и вновь закурил. Снотворное что ли попринимать? Так ведь тоже страшно. А ну как не проснешься вовремя? Говорят, бывает, что люди во сне умирают от разрыва сердца. И вроде бы это может случиться и от кошмара тоже. Если ты не сможешь вовремя проснуться. Бывают же у людей сердечные приступы во время киносеансов. Когда какое-нибудь страшилище кидается на главного героя из-за угла. Так почему бы, спрашивается, не околеть от своего же собственного ночного кошмара?
Рановато ему, конечно. Сердце молодое. Что за глупости лезут в голову? Тут не сердце, тут, похоже, эту самую голову и надо лечить. Сходить к психиатру? Боязно. Наших психиатров он знает. Впрочем, откуда ему их знать? Ладно, не знает. Но может предположить, зная других врачей. Это на Западе психоаналитики спокойно выслушивают лежащих у них на кушетках истеричек и неврастеников, помогая пациентам добрым словом и сочувственным пониманием их проблем. И не сообщают потом на работу и «куда следует».
А у нас тебя чем встретят? «Ваше полное имя? Точная дата рождения? Сколько полных лет? На что жалуетесь?» Пожалуйся тут на сны об умершей бабушке и каком-то Прове. Чем тебе помогут люди, которые, зная дату твоего рождения, даже не могут сами посчитать, сколько тебе лет?
«Идите, – скажут, – молодой человек, к чертовой матери со всеми своими комплексами. У нас вон безногие с язвами на ягодицах прут табунами. А вы к нам с неврозом!» А начни-ка тут настаивать. Да тебя повяжут в смирительную рубашку и вгонят в вену кубов двадцать какого-нибудь лошадиного транквилизатора. Тут-то этот Пров и явится во всей красе. А эти шарлатаны в белых халатах еще и на работу сообщат. И начальство тебя вмиг вышвырнет. Кому хочется быть искусанным собственным сотрудником?
