Неувядаемая прелесть горско-еврейских волшебных сказок выражается также и в описании величественной природы Кавказа, что свидетельствует о высоком напряжении творческой и поэтической фантазии: «В этом саду цветок с цветком перекликается, соловей -ссоловьем. Каждое дерево своего цвета, и у каждого цветка свой аромат...». Очень часто в наших сказках встречаются и такие выражения, которые по своему построению больше подходят к литературным произведениям: «Приближался вечер»; «Солнце успело дойти до середины неба»; «А день был по-летнему жаркий и душный» и т.д.
При рассмотрении национальной специфики и колорита горско-еврейских волшебных сказок следует принять во внимание тот факт, что горско-еврейский народ был непосредственным участником почти всех событий в Иране, а позднее в Дагестане. Глубокий анализ того, какие элементы встречаются чисто еврейского или библейского происхождения, требует изрядного труда специалистов, хотя очевидно, что во многих сказках сюжетная канва и вытекающая мораль повторяют библейские события. «Горские евреи, живущие с незапамятных времен между горскими племенами Кавказа, – обращает наше внимание И. Черный, – отличаются весьма резко от всех своих европейских соплеменников нравами и обычаями, которые они позаимствовали у своих соседей – горцев, живя между ними в течение веков и даже тысячелетий»[3]. Характерной чертой для горско-еврейских волшебных сказок являются пересказы действия или какого-нибудь факта. Подобные повторы делаются для того, чтобы обратить внимание читателя (слушателя) на что-то главное.
Итак, в чем же заключается национальная специфика горско-еврейских волшебных сказок? Вопрос этот может рассматриваться в комплексе признаков: история и судьба народа; обычаи, нравы и бытовые реалии; политические и религиозные воззрения; окружающая обстановка и соприкосновение с ней; влияние и преемственность культуры соседних народов; логика и здравый смысл мышления данного народа; родство и наличие в сказках других видов устного народного творчества; достоверные факты и образы действующих лиц; своеобразие языка и художественные средства; типизация образов и композиция; персонажи и их взаимосвязь; идейно-тематическая направленность и содержание произведения; сюжетные линии и манера рассказчика повествовать; географические и природные условия; архитектурные сооружения и многие другие факторы.
Еще раз отметим, что «для еврейской сказки характерно и заимствование огромного количества прямых и скрытых цитат, использование мотивов и сюжетов из письменной литературы, прежде всего библейской и талмудической. Более того, зачастую логика развития сказочного сюжета подражает логике Библии или традиционных комментариев. Еврейская сказка, даже сохраняя стандартный набор сказочных мотивов и сюжетов, в то же время отличается специфическими персонажами, особой мотивацией их поступков, победителя ждет особая награда. Еврейская сказка часто содержит в себе мораль, поучение, апологию религиозных ценностей, что в целом нехарактерно для народной сказки. Часто происходит слияние таких далеких друг от друга жанров, как волшебная сказка и притча»[4].
Бытовые или, как их иногда называют, реалистические сказки у горско-еврейского народа считаются очень распространенным и живучим жанром. Дело в том, что в основе бытовых сказок лежат достоверные факты, события, случаи, происшествия, которые из уст одного человека переходят в уста другого и постепенно, отойдя на неопределенное расстояние, превращаются из были в бытовую сказку. Репертуар бытовых сказок пополняется постоянно. И часто «виновниками» этого пополнения бывают гости – кунаки, приехавшие из других мест. Это они за рюмкой сухого вина и вкусного хинкала, что считается у горцев самым любимым блюдом, рассказывают о каком-то интересном случае, имевшем место в их ауле или городе, т.е. рассказывают о каком-то жизненном материале.
Уважение и внимание к гостю – черта общая всех горцев – считается у горских евреев священной обязанностью. Еще в 1888 году И.Ш. Анисимов в своей исследовательской работе писал о том, как, «завидев какого-либо приезжего, горские евреи собираются вокруг него, спрашивают, откуда он едет и куда, к кому и зачем, какие новости. Горцы вообще очень любят слушать приезжего, что бы тот ни говорил, верят словам его и передают новости друг другу и всему аулу, сделав, по обыкновению, из мухи слона. Нередко они приглашают с местного гадыкана (площади) к себе гостей, если те не имеют еще кунаков в ауле, и завидуют тому, кто имеет приезжего гостя с массой новостей...»[5].
О гостеприимстве горцев нередко упоминается и в некоторых сказках: «Проходящий мимо путник, если ты не зайдешь ко мне в дом и не поешь моего чурека, ты мне не друг»; или же другой пример, где на вопрос хозяину дома: «Гостей принимаешь?» следует ответ: «К врагам в дом пусть не приходят гости!» Именно с новыми хабарами (вести, новости) приехал как-то в дом моих родителей известный сказитель Бирорле Назаров и рассказал о том, как некий горский еврей-кожевник по имени Хамекук из селения Эндерей обработал и продал кожи, принадлежавшие не ему, а тому, кто дал ему их на обработку. Чтобы заказчик не избил его, Хамекук притворился мертвым. А когда те, по адату горцев, сказали покойнику: «Халал», – значит: «Да простится» – и ушли, лжепокойник встал. Но случилось такое. Кожевник и хозяева кожи встретились в одном из переулков селения, и последние в недоумении спросили его: «Ты разве не умер?!» – на что тот ответил: «Да, я умер, но когда вы простили мне долги мои и сделали "Халал", Бог услышал и тут же вернул мне душу...»
Горско-еврейские бытовые сказки по своему поджанру делятся на авантюрные, повествующие о каких-то похождениях и происшествиях; назидательные, в которых даются советы, нравоучения; сатирические, высмеивающие общечеловеческие или общественные пороки, и на сказки-побрехушки, цель которых сводится к тому, чтобы развеселить человека.
Особую нагрузку несут назидательные бытовые сказки, которые как вид изустного творчества даже древнее волшебных. Еще авторы древней литературы щедро пользовались этим видом повествования, чтобы различными нравоучениями действовать на ум и на чувства народа: сообщать ему, с одной стороны, нормы, по каким надлежит жить, и побудить его, с другой стороны, подчиниться этим нормам. Бесспорно, за время своего существования этот тип сказок накопил огромный опыт в освещении почти всей человеческой деятельности, вобрал в себя широкий круг явлений жизни с ее многообразным содержанием, свидетельствующим о меткой наблюдательности, сметливости и сообразительности народа. В сказках назидательного плана ярко отразились быт, нравы, психология, семейные отношения, общественно-трудовая практика, национальный характер, идеалы и жизненный материал, который рождается самой жизнью и на основе этого делает выводы с идейно-познавательными качествами. Пословицы и поговорки в этих сказках используются как средство аргументации в речи, как нравоучительный пример, как притча. Так, например, из фабулы сказки «Отец и сын» вытекает назидание: за добро отца надо платить тем же. В ином случае – «Какую тяжесть сын даст отцу, такую же тяжесть от сына своего получит».
Если в зарождении других видов бытовых сказок немаловажная роль отводится жизненному материалу, то в сказках-побрехушках (махсерегьо) бытовые подробности почти никакого значения не имеют. Здесь главное то, что основываются они на веселых выдумках во время какого-нибудь увеселения (кайфа). Цель данных сказок не в назидании, не в критике, а в желании развеселить, рассмешить собравшихся. Чтобы эффект был больше, рассказчик в качестве действующего лица использует общего знакомого или всем хорошо известного персонажа, например жившего в военные и послевоенные годы в Хасавюрте (Дагестан) Малахима-арбечи... По своему размеру эти сказки небольшие. Они напоминают анекдоты и были-небылицы; некоторые истории и вправду могли бы иметь место, но превращаются сказителем в фейерверк смешных казусов. Увеселительная сила этого вида бытовых сказок не столько в сюжетной ткани произведения и факте повествования, сколько в интонации, своеобразно интерпретирующей текст и придающей ему юмористическое звучание.
Даром овсунечи махсерегьо обладал Папа Алхазов – человек невысокого, если не сказать совсем низкого роста, полный, чем-то похожий на Колобка из русской волшебной сказки, с большими толстыми губами и голубыми-голубыми, совсем неподходящими его внешности и комплекции глазами, которые таили в себе и лукавство, и одновременно человеческое достоинство. Стоило только ему начать рассказывать свои сказки, как мы – все присутствующие – превращались в единый хохочущий, доселе не придуманный музыкальный инструмент. Нужно было видеть, как этот низкорослый, пучеглазый человек превращался в живой смешной моноспектакль, рассказывая нам такие случаи из жизни, в которые можно и верить, и не верить. Но смеяться до слез, до коликов в животе становилось сутью нашего присутствия.
