— Дрова денег стоят, княже. Чего их зря палить, коли не живет никто? Посему и грела через день, токмо чтобы изморозь не пробралась, — отчиталась ключница. — Ты ступай, Андрей Васильевич, отдыхай.
— Тут ныне только снеговику отдыхать впору, — хмыкнул князь. — Сходи лучше о бане распорядись. Печи я уж сам, дурное дело нехитрое.
— Так топится уже банька-то, — улыбнулась Варя. — Я об том первым делом Андрюше наказала.
— Тогда снедью займись. Путь долгий получился, люди устали. Накормить надобно вкусно и сытно. И хмельного чего им налить. Кроме тебя с этим никто не разберется. А с печами я сам. Ступай.
— Как скажешь, Андрей Васильевич, — отступив, низко, в пояс, поклонилась женщина и, громко постукивая деревянными подошвами, ушла на кухню. Князь же, поиграв косарем «мельницу», отправился выполнять взятую на себя обязанность.
Дворец вскоре начал наконец-то согреваться. Первая закладка прогорела. Андрей совершил круг, снова наполняя топки, и не поленился сходить к поленнице, принести свежих дров.
Холопы тоже не скучали: лошадей расседлать и почистить, воды наносить, сена задать, все подворье от снега расчистить. Пока управились — уже и баня поспела. Да и смеркаться начало. Слегка перекусив, добры молодцы отправились мыться, а вернулись уже распаренные, хмельные и полусонные. Сытный ужин в трапезной за княжьим столом стал последним ударом — ребята явственно заклевали носом. Андрей не стал томить заслуживших отдых людей и отправился к себе в покои, предоставив им допивать вино и укладываться, кому где покажется удобным.
Но, поднявшись в светелку, он, к своему удивлению, обнаружил в ней яркую масляную лампу на три фитиля. Печка снова трещала сосновыми поленьями, на открытой крышке бюро лежали три спрятанных в конверты письма. Из опочивальни доносился слабый шум. Даже не задумавшись о своем поступке, просто из въевшейся в плоть и кровь осторожности, Андрей положил руку на рукоять сабли, чуть вытащил клинок, бесшумно скользнул к двери — но увидел всего лишь хлопочущую у постели Варю.
— Я думал, ты в трапезной осталась. — Князь отпустил саблю, снял пояс и повесил его на стену в изголовье.
— И рада бы, да хлопот еще изрядно. В доме ведь вроде и тепло, ан стены, шкафы и постели еще не отогрелись. Простыни, перина, одеяло, какими были, такими и остались. Не класть же тебя на сырые простыни, батюшка. Вот угольницы собрала. — Приказчица приоткрыла край одеяла и показала широкую медную грелку, похожую на две плотно сложенные друг на друга сковородки.
— Какой я тебе «батюшка»? — хмыкнул Андрей. — Уж кто бы так называл.
— Письма до тебя приносили, Андрей Васильевич, — отвернувшись, снова расстелила одеяло приказчица. — Я их там, на стол писчий выложила.
— Ты, никак, обиделась на что-то, Варя? — подступил к ней ближе Андрей. — Голос сухой, как астраханская вобла.
— Не мне, простой холопке, на князя своего обиду держать… — с невероятным смирением ответила та.
— Холопке, — вскинул брови князь. — Нечто и надпись закупная есть? А я и запамятовал!
Андрей шагнул вперед, норовя сгрести женщину, но та вывернулась, отскочила:
— Не тронь! И думать не смей! Я тут одна уже полгода, ровно тать в порубе, сижу, каждую копейку тебе считаю, каждое полено берегу, а ты зараз меня в том же и попрекаешь! И дом тебе холодный, и двор не чищен! А кому чистить? Нечто не ведаешь, что серебра от тебя уж не помню, когда получала? Нечто не ведаешь, что княгиня холопов всех и дворню в имение отозвала?
Андрей только рассмеялся:
— Вижу, вижу. Послушание холопье со всех щелей так и прет.
— А что? Неправду сказываю? — несколько сбавила тон Варвара.
— Правду, правду, — признал Андрей, уходя обратно в светелку, к бюро. — И забрали, и берегли на всем, на чем могли. Два года последних, Варя, словно обиделся Господь на нас всех. И весна поздняя выходила, и дожди все лето хлестали, и заморозки ранние. Хлеба, почитай, не уродилось вовсе. Токмо репу и гречиху собрать получилось. И в лесах ягода вся погнила и грибов почти не выросло. Тут не то что прибытка — с голоду не опухнуть, и то счастье. У нас в княжестве хорошо хоть озер много. Смердам рыбу ловить позволили невозбранно. Что в Ладоге, что на лесных малых протоках. Тем и продержались до сей зимы. У отца же таковой отдушины нет, ему и холопов своих кормить нечем оказалось, ко мне всех отослал. Крепостные людишки голодают, оброка нет. Кто бессемейный — так в бега ударились. Прочие пухнут, кору и лебеду жрут, нового урожая дожидаясь. Еще и мор в Лисьином случился… Теперь, похоже, половина удела вовсе непаханой останется. Тут, сама понимаешь, не до дворца столичного. Души бы, что под моей рукой оказались, не сгубить, и то хорошо. Большего и не надо. Еще и нынешний год столь же ненастным станет. Но теперь я хоть упредил, чтобы рожь не сеяли. Только репу да брюкву. Она летних заморозков не боится, с ней погреба по крышу забьем. Не сладко, да хоть не голодно.
Он переставил лампу на крышку бюро, поднял один из конвертов, сломал печать.
— О, про меня вспомнил барон Тюрго! Интересно… — Андрей пробежал письмо глазами. — Похоже, у них смута случилась, и он своих обещаний исполнить не сможет. Знамо дело, соседи. Коли у нас неурожай — стало быть, и у них голод. А это матушка… Благодарит за возвращение отца. Господи, как же давно это было? Я ведь с нею даже встречался после того, как она о его приезде отписала. Кто еще про меня вспомнил? Надо же, князь Воротынский! Вел себя так, ровно немилость царская ему безразлична, ан о моем обещании все же напомнил. Это славно. Я ведь как раз ради него в Москву и отправился.
— В Москве хлеб за последние два года тоже втрое вздорожал, — из-за самой спины добавила Варя. — Неурожай.
— Потому холопов и отозвали, — повернулся князь, — что в имении их прокормить проще. Каша, репа, рыба свои, да еще и ловить помогут. В столице же все за серебро покупать приходится. А доходов без урожая нет. Токмо государево жалованье и спасает.
— У тебя ведь, сказывал, корабельщики трудятся?
— А все едино… — Сложив письмо, спрятал его обратно в конверт Андрей. — Коли в землях неурожай, так и на товары спроса нет. Нет спроса — ладьи и струги без надобности. Без работы сидят мои корабельщики. Чего-то продали минувшим летом, но и им только концы с концами сводить хватает.
— Ой, горит что-то!!! — метнулась Варя в опочивальню, отшвырнула в сторону одеяло, ловким движением сгребла сразу все грелки: — Нет, вроде обошлось. Нигде не обуглилось.
— Зачем так с одеялом-то? — с усмешкой попрекнул Андрей, подбирая его с пола, кинул на постель. И так получилось, что лица их в это мгновение сблизились так, что он даже ощутил дыхание приказчицы. И даже коснулся ее губ своими губами. Равновесие было окончательно нарушено, и оба вместе упали на горячую и влажную постель…
…Впрочем, когда они стали способны это заметить — белье уже успело и остыть, и просохнуть.
— С приездом тебя, боярин, — с улыбкой поцеловала его Варя спустя пару минут после окончания бурной и сладкой схватки. — А то ведь и не узнать поначалу было.
— Здравствуй, Варенька… — Андрей перекатился на нее, топя в перину, посмотрел в глаза, медленно склонился, крепко поцеловал в губы. — Сокровище мое.
— Уж какая есть, — усмехнулась та. — Теперь пусти, княже. Идти мне надобно. Хлопот много.
— Какие у тебя могут быть хлопоты, коли я здесь? — укоризненно поцокал языком Андрей. — Али не мне ты служишь?
— Малой хитростей сих не разумеет, княже, — покачала головой женщина. — Он мамку первый завсегда требует. Подать ее сюда, и все тут!
— Что за малой? — отодвинулся князь.
— Сын у меня по осени родился, боярин. — Приказчица села, оглянулась по сторонам. — Эк одежду-то разметало. Ровно ураган.
— Он и был. Чей сын-то?
— Знамо дело, мой, — оглянулась через плечо женщина, поднялась, взяла с подоконника и встряхнула, расправляя, платье. — То вам, мужикам, сего не в жисть не угадать. Мы же своих детей завсегда точно знаем.
— Ну да, ну да… — Разумеется, это был дурацкий вопрос. Но Андрей все же попытался наскоро посчитать в уме: «Осень, минус девять: получается зима…»
Это где же он тогда был? Мог — в Москве. А мог — и в дороге. Стараниями царскими о прошлом годе поноситься по городам и весям пришлось изрядно. Но зиму вроде бы он пару раз застиг здесь… Или нет?
Знать бы заранее — хоть метку бы какую в бумагах поставил!
Варя уже забралась в платье и завязывала платок.
— Подожди! — отбросил одеяло он. — С тобой хочу сходить. Хоть гляну, кто от меня первую любовь отнимает.
Варя вздрогнула, резко повернула к нему голову… И промолчала. Жизнь успела научить ее и смирению, и разумности, и фатализму. Теперь она даже не пыталась намекнуть на то, кто именно является отцом ребенка. Приказчица хорошо понимала, что родовитый князь никогда не признает своей связи с холопкой. И не получится ничего хорошего, если раздувать конфликт там, где проросли семена искреннего чувства.
