Все-таки почему бы не попытаться уйти? Ведь выход прямо перед ним. Действительно, что заставляет его проявлять подобную нерешительность? Разумеется, коль скоро такое случилось, рано или поздно ему все равно придется представлять доказательства своей невиновности. Но сделать это никогда не поздно, поэтому лучше подождать, что предпримет привратник. Разве не естественнее вести себя так, чтобы всем было ясно, что любые обвинения против него беспочвенны? На отсутствие документов привратник, скорее всего, посмотрит сквозь пальцы, а если повезет, он может даже проявить любезность и помочь в сборе доказательств... Но произойдет ли это на самом деле?.. Действительно ли это самое заурядное событие, о котором можно судить, исходя из множества примеров? Неужели случаи, когда труп совершенно незнакомого человека нежданно-негаданно оказывается в твоей квартире, происходят столь часто, что по этому поводу можно обращаться к властям с официальной жалобой? Нет, такое немыслимо. Случившееся с ним настолько неординарно, что какую бы большую осторожность он ни проявлял, она ни в коем случае не окажется чрезмерной. В данном случае рассуждения о трудности или легкости доказательств неуместны. Сам факт необходимости гарантии свободного выхода говорит о том, в сколь опасную западню он попал.
За дверью послышалось тихое покашливание. А. напрягся. Замер, прислушиваясь. Вибрирующие обручи поползли от ног вверх, стягивая кожу, все глубже впиваясь в тело. Теперь из-за двери никакие звуки уже не доносились. Значит, покашливание то же самое, что происходило неоднократно. Видимо, из-за каких-то конструктивных особенностей дома звуки, возникавшие в соседних квартирах, слышались так, будто они проникали сквозь входную дверь. Причем, не любые звуки, а только такие, которые обычно трудно уловить: шелест разрываемой бумаги, вздохи... Сейчас, наверное, то же самое.
Он немного успокоился и, запрокинув голову и приоткрыв рот, глубоко вздохнул, но тут же поспешно сжал губы и отвернулся от покойника. Ему показалось, что он вдыхает нечто осязаемое, исходящее от мертвого тела. Его вдруг охватил страх: а вдруг труп начал разлагаться? Хотя явных признаков как будто нет. Но рано или поздно он начнет разлагаться. Это лишь вопрос времени. Ему еще никогда не приходилось вдыхать трупный запах, но представить его себе он все же мог. Запах, несомненно, тошнотворен, омерзителен. Продолжаться так до бесконечности не может. Опасность, притаившаяся, возможно, за дверью, совсем не обязательно ограничится бесплотным покашливанием, да и покойник совсем не обязательно надолго останется таким паинькой. Не исключено, что неожиданно может зайти кто-нибудь из сослуживцев... может случиться и что-нибудь похуже... может, наконец, и сам покойник заявить о себе, разнеся вонь по всему дому. Поджать хвост в предвидении опасности, таящейся за дверью, значит отказаться от спасения вообще. Это все равно что загнать себя в порочный круг — превратиться в змею, зажавшую в пасти свой собственный хвост. Змею нужно в каком-то месте разрубить. Но справиться со змеей — порочным кругом не так-то просто. На первый взгляд может показаться: где ни разруби ее, там она и будет разрублена, но нет, совсем не все равно, где разрубить змею. Вот и приходится ходить вокруг нее, вооружившись своим решением, а время безвозвратно утекает. Кольцо змеи сжимается все туже.
Его начало знобить. В квартире становится все холоднее. Пылавшее за окном заходящее солнце неожиданно погасло. Интересно, который час? Заход солнца всегда стремителен. Может быть, прошло совсем немного времени. Но ему кажется, что все это длится бесконечно. Как будто вспомнив, что у него есть часы, он смотрит на них. Десять минут шестого. Почему он сразу же не посмотрел на часы? Запоздалое сожаление. Да, когда случается такое, на сообразительность особенно рассчитывать не приходится.
Скоро, наверное, совсем стемнеет. И тогда придется зажечь свет. Перед его мысленным взором всплыло светящееся окно. В затылке прокатился горячий комочек. Вдруг кто-то обратит внимание на светящееся окно? Тогда его алиби рухнет. Мертвец загонит его в ловушку.
Но сидеть без света — в этом тоже нет ничего хорошего. Начать с того, что в темноте ничем невозможно заниматься. И даже если удастся что-то придумать, чтобы выйти из создавшегося положения, темнота помешает осуществить это. Кроме того, весьма сомнительно, что именно темнота может обеспечить безопасность. В этом доме едва слышные звуки — например, то самое тихое покашливание — разносятся на немыслимо большое расстояние. И всегда найдутся жильцы, которые по таким звукам, как шарканье ботинок, поворот ключа, дерганье ручки, скрип дверных петель, давно поняли, что он вернулся, и сохранят это в памяти. К тому же, не исключено, были и случайные свидетели его возвращения. Им покажется странным, что его окно не освещено, и потом, соединив все эти факты и труп, они смогут построить в своем воображении любую картину...
В общем, положение довольно скверное. Если сделать попытку освободиться от трупа, то возможны лишь два пути — либо представить дело так, будто он еще не возвращался домой, либо уничтожить труп. А что предпринять, если оба эти пути окажутся неприемлемыми? Может быть, заявить в полицию?..
Ни в коем случае. Это будет только на руку преступнику. Ведь неизвестно, какую ловушку он подстроил. Полицейский же, скорее всего, иронически улыбнувшись, спросит: «Совершенно незнакомый? В самом деле?» Ответ может быть каким угодно, поскольку доказать ничего невозможно, ведь доказательств у него действительно нет. Добиться, чтобы ему поверили, не удастся: когда речь идет о знакомом человеке, доказать свою невиновность сравнительно легко, когда же речь идет о незнакомце, сделать это бесконечно трудно.
Вокруг его тела снова кольцами обвилась змея.
В углах комнаты начала сгущаться тьма. Труп тоже стал почти черным. Неожиданно он вспомнил, что так и не удосужился как следует рассмотреть лицо покойника. Именно сейчас нужно убедиться, что это незнакомый ему человек. Вообще-то, в этом он был абсолютно уверен, но, возможно, покойник и живой человек выглядят по-разному.
До чего же противно дотрагиваться до трупа. Ему хотелось сделать всё одним движением. Нужно, взявшись за волосы, приподнять голову. И одновременно потянуть ее влево... Тогда все получится как надо — повернется только голова. Он попробовал проделать это со своей головой. Как будто получается, но все-таки не совсем так, как хотелось бы. Видимо, нужно будет одной рукой поднять голову, а другой повернуть ее. Это, наверное, будет нелегко, и придется приложить некоторые усилия. Прикасаться к трупу было противно, поэтому А. снял висевшее у окна полотенце и обернул им правую руку. Потом выброшу, решил он. Встав на колено у трупа, он устроился поудобнее. Нужно проделать всё разом, не отнимая рук.
Шея совсем окаменела. Повернуть ее, правда, удалось, но сделать всё разом, как он предполагал, не получилось. Начать с того, что он не рассчитал своих сил и по инерции чуть не свалился на труп. Труп был точно каменный. Может быть, уже наступило обычное после смерти окоченение.
Какой тяжеленный, — преодолевая сопротивление мертвого тела, он стал медленно, чуть ли не со скрипом поворачивать его. Волосы холодные и липкие. Наконец он увидел лицо. У покойника был брезгливо скривлен рот. За полуприкрытыми веками виднелись темные глаза. Выдающиеся скулы, но лицо скорее удлиненное. У носа залегли насмешливые морщины. Доброе мертвое лицо, на котором застыло выражение, будто ему стыдно, что он так долго спал.
А. с беззвучным криком отпрянул назад. И замер — ноги и руки не слушались. Он расправил полотенце и прикрыл им лицо мертвеца. Не очень аккуратно, но все же лица стало не видно.
Он испугался, но вовсе не потому, что увидел нечто неожиданное для себя. Лицо, разумеется, не было ему знакомо.
Просто он не ожидал, что у мертвеца может быть такое индивидуальное выражение лица — он был наказан за недостаток воображения. А. застонал. Волоча ноги, обошел труп, пересек комнату и ничком упал на стол. Опершись на него локтями, он стал большими пальцами тереть виски.
Он тер их долго. Потом внезапно выпрямился. Видимо, то, что пришло ему на ум, было не менее внезапным. Да, труп нужно куда-то унести... То, что он лежит в его квартире, знают лишь два человека: преступник, который приволок его сюда, и он сам... если знает еще кто-то, то не молчал бы до сих пор, моментально примчался бы сюда и здесь поднялся бы страшный переполох... Стоит лишь унести труп, и можно не опасаться, что подозрения падут на него; преступник же, разумеется, будет молчать.
Как бы то ни было, змею где-то надо разрубить. Мысль унести труп не просто означала, что он нашел решение, она избавляла его от страха, заставлявшего колебаться, выйти наружу или нет. Казалось, лопнула туго натянутая пружина и теперь исчезнут и противоречия выхода, и следы случившегося. Во всяком случае, так ему представлялось. О чем он все это время размышлял? Пытаясь что-нибудь придумать, он, можно сказать, ни о чем не думал... Но сейчас всё иначе. Вполне обоснованные рассуждения, реалистические выкладки стройной чередой выстраивались в его мозгу. План унести труп нельзя было назвать глупой аферой, продиктованной отчаянием, нет, он вполне обоснован и реалистичен.
