— За поруганную веру и оскорбленные ее святыни, — говорил Врангель, — за освобождение русского народа от ига каторжников и бродяг. Помогите мне, русские люди, спасти родину! — Врангель склонил перед собравшимися голову, резко вскинул ее, повернулся и вышел. Филатов заметил, у некоторых блеснули слезы.
После приговора есаул Филатов кашлянул и внезапно охрипшим голосом произнес:
— Если б ваши хамские морды попались мне, я бы вас четвертовал!
— Уведите осужденного! — спокойно сказал председатель трибунала.
Есаул Филатов, сохраняя твердую уверенность, что будет отомщен, отправился в камеру смертников ожидать приведения приговора в исполнение. О помиловании он не просил.
3. Без малого — ничего
— Они, брат, в бирюльки с нами играть не собираются, — говорил Николаев, меряя шагами свой кабинет. — Ясно, что эти налеты, ограбления, покушения пока цветочки. Подготовить десант — вот их главная задача. Сколько бы мы ни ловили этих недобитых деникинцев, сколько бы ни разогнали банд, угроза не минует до тех пор, пока существует у нас под носом этот центр, пока у них есть связь с Врангелем.
Николаев остановился перед Федором Зявкиным, сидевшим у стола.
— Вот ты, как председатель Дончека, можешь сказать, что на сегодня среди массы казачества есть антисоветские настроения?
Федор, молодой, широкоплечий, с темными, ровно подстриженными усами, провел ладонью по широкому лбу.
— Нет, — сказал он и отрицательно качнул головой, — нет никаких таких настроений у массы казачества. После отмены продразверстки трудовой казак целиком за нас. И воевать людям надоело.
— Но теперь смотри, — сказал Николаев. — Приезжает в станицу бывший царский генерал, собирает казаков. «Братья казаки, — говорит. — Отечество! Родина!» Всякие высокие слова. Тридцать человек из ста поднимает на коней? Это факт, поднимает!
— Что ты меня агитируешь, Николай Николаевич? Всю эту обстановку я не хуже тебя знаю. У белого подполья опыт, там и контрразведка и охранка. А у нас? Вчера я опять разговаривал с Москвой, — сказал Федор, — с Артузовым. Несколько дней назад он направил нам в помощь из Астраханского ЧК одного опытного сотрудника.
— Об этом я знаю. Не хотел раньше времени говорить тебе, — ответил Николаев. — Не знал, как ты отнесешься. Поручил кому-нибудь встретить этого товарища?
— Миронову поручил. Пусть поселит его где-нибудь в городе. К нам этому товарищу ходить не следует, в городе его не знают, и хорошо.
Николаев согласно кивнул головой.
— Давай расскажи теперь, как у тебя с планом «Клубок»? Есть что-нибудь?
— Без малого — ничего, — вздохнул Зявкин, открывая папку, на которой синим карандашом было написано всего одно слово: «Клубок».
— Смотрели мы снова все дела за последнее время. Как бы где зацепиться. Помнишь убийство на Братской улице?
— Ну еще бы! Это из назаровской банды публика. Или от Маслака. Так ведь их осудили уже?
— Вот тогда во время облавы был арестован некто Попов Юрий Георгиевич. Оружие при нем было, крупная сумма в валюте. Мануфактуру скупал. Выяснилось — бывший сотник, состоит в банде некоего есаула Говорухина и специально послан в Ростов.
— Не томи, — сказал Николаев. — Сейчас-то он где?
— Сидит, голубчик, у нас здесь, во внутренней тюрьме, и пишет покаянные письма. Прочел я их, вот они, — Федор вынул из папки небольшую пачку листов, исписанных неясными карандашными строчками. — Я тебе вкратце расскажу: был он эсером, это еще в студентах. А сам сын здешнего ростовского врача. На фронте был. Потом вернулся в Ростов, по настоянию друзей и папаши примкнул к Корнилову, участник «Ледяного похода». В Деникине, как он сам пишет, разочаровался, верил Врангелю, но и тот, говорит, обманул. Бросили его в керченский десант, и после, считая, что иного хода нет, он примкнул к банде этого Говорухина.
— А в Ростов зачем явился? — спросил Николаев.
— Объясняет, что послали его за мануфактурой, оборвались казачки. Валюту получил от самого Говорухина. Я допрашивал его еще раз. Похоже, что не скрывает ничего. Рассчитывал за границу уйти.
— Ну, за границу — это не так просто, если в одиночку.
— Обещала ему тут помочь одна особа. Некая Анна Семеновна Галкина, — Федор открыл следующую страничку в папке. — Бывшая медицинская сестра в госпитале, где работал папаша Попова. Вот она и сказала сотнику, что есть у нее связи с надежными людьми.
— Так, так, — Николаев заинтересованно присел к столу. — А что за люди?
— Попов говорит, у него осталось впечатление, что Галкина связана с какой-то организацией, тем более однажды встретил у нее есаула Филатова, про которого слышал, что тот состоит в каком-то подпольном штабе.
В дверь постучали. Секретарь Николаева заглянула в кабинет.
— Здесь товарищ Миронов, — сказала она. — Я ему сказала, что вы заняты, но он… — секретарша пожала плечами.
За спиной у нее уже виднелась кудрявая голова начальника разведки Дончека Павла Миронова. Николаев махнул рукой:
— Ну заходи, что там стряслось?
Павел Миронов втиснулся, наконец, всей своей могучей фигурой в кабинет. Был он в штатском пиджаке, гороховых новеньких галифе английского покроя. Крепкие ноги бывалого кавалериста туго схватывали кожаные краги цвета спелой вишни.
— Это что же, — сказал он без всяких предисловий, — вроде насмешка над нами получается? Встретил я сегодня этого нового сотрудника, думал, действительно товарищ опытный, а это, я не знаю… — Миронов на секунду остановился и решительно сказал: — Хлюст какой-то, и только! К тому же птенец, я его пальцем одним задену…
— А вот это не рекомендую, не задевай, — вдруг перебил его Зявкин. — Себе дороже будет. Тебе самому-то сколько лет?
— Двадцать пять.
— Ну, значит, вы с ним почти годки. Я Лошкарева немного знаю, — сказал Николаев. — Где поселили его?
— На Торговой улице.
— Сам-то хоть не появлялся там?
— Обижаете меня, Федор Михайлович.
— Ну хорошо. А что касается Лошкарева, то внешность его тут ни при чем. Тебе, как разведчику, пора бы понимать.
— Да ведь обидно, значит, мы вроде своими силами не можем справиться, не доверяют нам? — криво улыбнулся Миронов.
Николаев решительно поднялся со своего места.
— Ты вот что, товарищ Миронов, — сказал он, — говори, да не заговаривайся. Ежели бы тебе не доверяли, так ты бы здесь и не был.
Миронов в сомнении покачал головой.
— Не знаю, — сказал он, — только очень уж он какой-то хлипкий, интеллигент, одним словом. И вообще, не внушает…
— Чего он тебе не внушает? — спросил Зявкин. — Этот парень с малых лет на конспиративной работе. Ты вот что, Павел, для связи (с нами) назначь ему Веру Сергееву. Ни сам, ни твои ребята около Лошкарева вертеться не должны. Он пусть пока с дороги приводит себя в порядок. Веру я проинструктирую сегодня. Встретимся с ней за Доном. Обеспечишь это дело. Ну, а сейчас пока садись послушай.
Они просовещались еще минут сорок. Миронов почти не вмешивался. Только один раз, когда он услышал, что за Галкиной не следует пока устанавливать наблюдения, запротестовал:
— Так она сбежит, скроется!
— Вот ежели установим наблюдение, го непременно сбежит, — сказал в ответ Николаев. — Учти, что вокруг нее не гимназисты ходят, а господа контрразведчики, этих на мякине не проведешь, клевать не станут. Уверен, что они и за тобой наблюдают не первый месяц.
— Вот мы и дадим им не мякину, а зернышко, — вставил Зявкин, — пусть клюнут.
— Но помяните мое слово, эта мадам смотается, — угрюмо сказал Миронов.
На том разговор и закончился.
4. Корнет Бахарев — невольник чести
Через четыре дня чекистам действительно пришлось вспомнить слова Миронова. Под вечер он пришел угрюмый и злой в кабинет Зявкина.
— Так вот, сбежала мадам Галкина, и вещички оставила, Федор Михайлович.
— Сбежала? — Зявкин широкой ладонью потер щеку. — И далеко?
— Адреса, к сожалению, не оставила. Ведь говорил я! Наблюдения не установили.
— Ой, Павел! — Зявкин хитро подмигнул Миронову. — А мне что-то кажется, что не сдержал ты слова.
Зявкин был прав. Миронов действительно за два дня до неожиданного исчезновения Галкиной послал своего сотрудника Петю Ясенкова выяснить некоторые подробности. Ясенков был парень толковый и разузнал, что Анна Семеновна живет во флигеле на Малой Садовой, имеет возраст лет под тридцать, одинока и миловидна. Ведет себя тихо, скромно, с соседями дружбы не водит, но и не задается.
— Она, вишь ли, кубыть не из простых, — говорила Ясенкову бойкая дворничиха. — То колечко золотое продаст, то серьги. Все ноне живут как могут, — вздохнула она в заключение. — Бывают и знакомые, как не бывать, женщина она видная. Только это все из госпиталя, барышня-то раньше в госпитале была милосердной сестрой.
