решение о встрече с отцом и о посещении города, в котором ее зачали. Мать сама отвезет ее туда, когда учебный год закончится.
Другими словами, мать (сука!) ей врала.
Учебный год заканчивался только через месяц, и никто не имеет права так долго не давать дочери увидеться с родным отцом. Уж не говоря про пятнадцать лет и сколько там еще дней.
Джейни шла по городу, по Центральной улице с ее поддельными старинными фонарями и закрытыми магазинами, хотя было еще только семь. Она взвалила сумку на плечо, как грабитель, и следовала мерцающей карте в телефоне. Нужный адрес обнаружился позади домов и торжественных нарядных лужаек, в одном из двух идентичных многоквартирных зданий из унылого серого кирпича. Домофона не было, поэтому она просто поднялась по лестнице к двери номер 209 и постучалась. “Эгегей! – позвала она смешным не своим голосом, чтобы было не очень заметно, как он дрожит. – Пивка не найдется?” Вообще-то она была не из тех, кто любит глупые шуточки, но вот пожалуйста. Она быстро поправила волосы.
Прежняя Джейни (лента дороги связывала их как веревка с двумя консервными банками или как игра в испорченный телефон: передаваемые сообщения искажались, почти лишались смысла, рассыпались в труху) сейчас, наверное, уже вернулась в Бруклин, говорит, что сегодня не ее очередь мыть посуду. Мать прежней Джейни, наверное, сидит перед компьютером и говорит, что мыть посуду всегда ее очередь. Мать новой Джейни как раз в этот момент звонила ей по телефону. Джейни услышала, как завибрировало в сумке. И тут же увидела, как поворачивается ручка на двери 209. Замок щелкнул, и за секунду, пролетевшую между щелчком и появлением отца, новая Джейни почувствовала, как откуда-то из самых глубин ее естества взметнулась надежда, отчаянное желание, такое знакомое и задавленное, боль прежней Джейни.
Она отшатнулась, увидев в дверях испуганное лицо. Спешно растянула рот в улыбке.
– Сюрприз! – воскликнула она, разведя руки в стороны. – У вас девочка.
Кожа у него была белая, как у Фреда Флинтстоуна, а мощными плечами и осанкой он напоминал быка.
Джейни услышала, как он (ее отец?) сказал:
– Ты рано.
Она притворно надула губы.
– Надо было дождаться тридцатилетия?
Новая Джейни улыбнулась с напускной отвагой прежней Джейни (той Джейни, которой хватило смелости отослать новую Джейни из дома, собрать сумку, пока мать на работе, помахать на прощанье из окна) и шагнула в квартиру.
Джейни сидела на одном конце дивана. Отец – на другом. Она чувствовала себя нелепо женственной, даже в своей далеко не девчачьей одежде: казалось, сама женственность кровью просочилась в эту смертельно-мужскую квартиру. Они разговаривали, вот так:
Он (избегая ее взгляда): Я думал, автобус приходит в восемь.
Она: Все нормально. Я люблю ходить пешком.
Он: Я собирался тебя встретить.
Она (часто-часто кивая и оглядываясь по сторонам): Нормально. Так, значит, вы здесь живете?
Он: Это временно, перекантоваться.
Она: Да? А дальше куда?
Он (утыкается в телефон): Подожди. Надо матери твоей позвонить.
Она: У нас диван почти такой же. Так чем вы занимаетесь?
Он: Ну, я в эсха.
Она (понятия не имеет, что это такое, и продолжает увлеченно кивать): Классно.
(Тишина. Кивание не прекращается.)
Даже его телевизор казался ей пережитком прошлого. У нее телевизора никогда не было. Все ее экраны были компьютерами разных форм и размеров. Она чувствовала себя так, будто в поисках отца совершила путешествие во времени, и он оказался кем-то с диорамы в Смитсоновском институте, до того устаревшим, что уже даже почти футуристским. И, что ужаснее всего, вид у него был такой, будто ему смертельно хочется уйти, будто он предпочел бы не иметь ни малейшего отношения к тому, что тут происходит. Он уже превысил сегодня свой лимит общения. Он не думал, что все будет вот так.
Он: Так ты говоришь, будешь пиво?
Она: Мне пятнадцать.
Он: Точно. Позвоню твоей матери (нажимает на кнопку). Гудки. (Поднимает палец.) Привет, она тут… ага… ага… (взгляд на Джейни) Э-э, да не, вряд ли… ладно… (Протягивает телефон.) Хочет с тобой поговорить.
Последнее, что крикнула Джейни матери в приступе ярости после того, как та сообщила ей, что все это время знала, кто ее отец, и после того, как Джейни потребовала объяснить ей, как можно было врать все эти годы, как можно было скрывать от нее человека, которому даже шанса не дали побыть ее отцом, как вообще это кем надо быть, чтобы такое сделать, да ведь только самым ужасным человеком надо быть, и вот после всего этого она прокричала: “Я больше никогда ни слова тебе не скажу!” (знала бы она тогда), и на следующее утро спросила у телефонной трубки: “Как дешево добраться до Айовы?”
И вот она сидит на диване своего отца (?), с непреклонным видом скрестив руки на груди. Мать отныне даже голоса ее не услышит.
Он (возвращая телефон к уху): Э-э, я попрошу ее тебе перезвонить.
Положил трубку.
– Она говорит, тебе надо поесть.
Качнувшись взад-вперед, поднялся с дивана и поплелся на кухню.
Теперь-то понятно, почему донор спермы был белым – потому что у матери был с ним секс, а не потому что она поставила в анкете галочку рядом с вариантом “белый”. Дедушка Джейни был из Мексики, и они с матерью обе носили его фамилию. Флорес. Почему ты не выбрала латиноамериканца? – вечно докапывалась Джейни. Хотя бы с этим все прояснилось.
– Газировку будешь? – крикнул он из кухни. – Она всегда говорила, что когда-нибудь ты захочешь меня найти. Если бы ты еще немного подождала, я бы успел получше устроиться.
– Ничего, – отозвалась она, готовая выразить признательность за… за… – Ничего, все и так нормально. Тут…
Она огляделась по сторонам, чтобы найти что-нибудь такое, что можно было бы похвалить. И вдруг замерла.
– Подождите, что? – проговорила она. – Когда?
Он вернулся в комнату с банкой неизвестной апельсиновой газировки.
– Что – когда?
– Когда она всегда говорила?
– Говорила? Вчера.
В голове загудело.
– Нет, когда она сказала вам, что я вообще есть?
У него был растерянный вид.
– Да она всегда мне говорила, что ты есть. С тех пор, как ты появилась.
К горлу подступил внезапный приступ тошноты. К Джейни впервые пришло осознание: мать ведь не упоминала, что он о ней не знал. Гул в голове усилился. Дыхание перехватило. Она осознала, что вынуждена прикладывать неимоверные усилия, чтобы не разрыдаться. Удалось выдавить из себя лишь:
– И вам ни разу не захотелось найти меня самому?
Он прокашлялся.
