– Это ж вы опять принесёте его, – рассуждал он как бы сам с собой, – будете действовать мне на нервы. Нет, давайте я вам его подпишу, чтобы только никогда вас больше не видеть.
Получив размашистый автограф, я почти упала на свой стул. Не каждому везёт так сдать ТММ!
…А вот и моя родная дверь. Перед ней я всегда сбрасывала с себя эмоции, впечатления и всё остальное, что можно было принести с собой из внешнего мира. В нашей квартире властвовала бабушка, только она и решала, кому и о чём говорить, что должно нравиться, что – не нравиться, чему надо радоваться, а чему – огорчаться.
Возвращаясь домой, я непременно должна была сказать: «Добрый день, бабушка!», поцеловать её в щёчку, потом справиться о том, каково её самочувствие, как прошёл день. Только после этого неизменного многолетнего ритуала мне разрешалось переступить родной порог. Мне обязательно напоминали помыть руки и звали к столу. Садиться за трапезу надо было только в самой лучшей одежде, иначе бабушка за стол не пускала. А подойдя к столу, надо было спросить разрешения сесть за стол. Ну и само собой – столовые приборы. Разнокалиберные вилки, ножи, бокалы для разных напитков, тарелки различных диаметров – всё это было освоено мною ещё в детстве.
Пока я усаживалась на своё место, расстилая на коленях белоснежную салфетку, бабушка гремела тарелками и сообщала последние новости:
– Большой театр опять на гастроли в Англию поехал. С хлебом ешь. На заседании Политбюро ЦК КПСС обсуждали выполнение Продовольственной программы. Ольга, ты рыбный нож к мясу взяла, срам какой! Выступил Юрий Владимирович Андропов по поводу укрепления трудовой дисциплины…
Я не сразу услышала паузу в её словах. А когда поняла, что она молчит, подняла глаза и увидела, куда она смотрит. Чёрт, забыла смыть лак с ногтей! Сегодня Нинка мне их накрасила на лекции по ВСИТИ – всесоюзной стандартизации и техническим измерениям.
– Та-ак…
Я положила нож, вилку, поджала пальцы и приготовилась слушать. Я уже привыкла к бабушкиным нравоучениям. Смысл их сводился примерно к одному: как я со своими недостатками буду жить в обществе, которое, конечно же, состоит сплошь из кристально честных граждан, абсолютно гуманных и человечных, прямых и открытых… И стоит мне выйти в большую жизнь, я, как слон в посудной лавке, нарушу гармонию этого мира. Именно этого и боялась моя дорогая бабушка. Поэтому каждую минуту, каждую секунду она старалась посвятить моему воспитанию. Однако стоило ей открыть рот, как моё сознание тут же отключалось. Эту драгоценную привычку я выработала в детстве, и она очень мне пригодилась в институте на лекциях. Я абсолютно ничего не слышала, зато могла заниматься чем угодно: писать письма, разгадывать кроссворды, решать семестровые, списывать конспект работ Владимира Ильича Ленина, мечтать о заморском принце или читать журнал «Юность». А в среду на большой перемене я бежала в близлежащий киоск, покупала там «Литературную газету» и на лекции по первичной обработке лубоволокнистых материалов, не смущаясь, переворачивала страницы, шелестя ими на всю аудиторию. Преподавательница Воронцова красноречиво взглядывала в мою сторону поверх очков, но замечаний не делала. Очевидно, приберегала эмоции на экзамен.
– …Бесстыдница! – долетело до сознания откуда-то издалека. Судя по тому, что далее ничего не последовало, бабушка закончила свою речь.
– Теперь мне можно выйти из-за стола?
До скольки лет я буду просить разрешения выходить из-за стола?
– Иди, – буркнула бабушка.
С облегчением я ушла в свою комнату. Теперь, когда я осталась одна, можно предаться пороку. Мой порок – это синяя общая тетрадь, почти вся исписанная. Меня не приняли в Литературный институт, поэтому я с горя пошла в политехнический. Но тяга к ручке и бумаге осталась. Сейчас я писала роман «Вероника» о роковой женщине, женщине-вамп. В неё, ослепительную красавицу, влюблялись все без исключения мужчины. Она же позволяла быть возле себя лишь избранным: принцам, шейхам, премьер-министрам, миллионерам, мафиози и международным террористам. Моя героиня ездит по всему миру, но стоит её избраннику хотя бы посмотреть в сторону другой женщины, как Вероника тут же с ним расправляется. Сейчас она с дружком находилась в Гималаях.
Я нашла то место, на котором вчера закончила, и мне мучительно захотелось продолжить. Но история КПСС! ДМ и ПТУ! Бабушка, в конце концов! Она могла войти в любой момент. Она крайне не одобряла моих литературных экспериментов, считая, что неразумно тратить время на то, что никогда не будет востребовано. К тому же, бабушка всегда говорила, что буйная фантазия и чрезмерно развитое воображение – это нехорошо. В реальной жизни это не нужно и даже опасно.
Поборовшись с собой секунд 15, я, не выдержав искушения, схватила ручку и начала писать: «Гомес приник к скале. Он ещё не верил в реальность происходящего, считая всё шуткой. Но Вероника молчала. Она стояла наверху, на скале. По её лицу он понял, что улыбка здесь неуместна. Гомес перестал улыбаться. Он заискивающе попробовал попросить прощения, но даже не договорил. Вероника по-прежнему молчала и смотрела куда-то вдаль. Гомес попытался подняться вверх, туда, где стояла она, но неожиданно её ноги в изящных модных сапожках из парижского бутика на Елисейских полях оказались на его руках. Он почувствовал хруст собственных пальцев.
– Вероника! – вскричал он, уже забывая о гордости. – Ты забыла обо всём, что между нами было!
Она не ответила. Сегодня, здесь, она была особенно красива. Её тонкий стан изящно смотрелся на вершине горы, а лёгкий шарфик развевался на ветру. Она была неповторима. Такой он её ещё не видел. Поэтому все чувства к ней вспыхнули в нём с новой силой. И он снова предпринял попытку взобраться к ней на гору. Но она брезгливо топтала его уже израненные руки своими сапожками – новинкой этого сезона, им же, Гомесом, и подаренные ей.
– Вероника! – завопил Гомес, чувствуя, что больше не может держаться за скалу. – Что ты делаешь, родная? – он уже отделялся от скалы. – Вероника! А-а-а…»
– …Ольга! Да слышишь ты меня или нет? – бабушка едва вернула меня к действительности. – Поднимись в 98-ю квартиру, там Мирон Павлович Стародубцев живёт, одинокий пожилой мужчина. Он на работе целый день, а у него язва. Я ему купила молочных продуктов, ему ведь недосуг по очередям стоять.
Через несколько минут я уже звонила в дверь 98-й квартиры.
– Ах, да-да, проходите, – Мирон Павлович открыл дверь. – Право же, мне так неудобно, Но я стеснялся обратиться к соседям с подобной просьбой, а вот ваша бабушка сказала, что ничего особенного тут нет, и она теперь всегда будет брать молочное себе и мне. Всё равно в очереди стоять. Заходите, я сейчас деньги верну.
Конец ознакомительного фрагмента.
