— Да вѣдь сначала надо, чтобы кто-нибудь пришелъ.
— Кто пришелъ? — раздался возгласъ.
Княгиня вздрогнула и обернулась.
— Ахъ, милый попочка! — проговорила она. — Его-то мы и забыли! На, милый, сахарку…
Княгиня поднялась изъ-за стола и направилась къ мѣдной клѣткѣ, гдѣ сидѣлъ большой зеленый попугай.
— Чистила-ли ты, Еликанида, у него сегодня въ клѣткѣ? — спросила она.
— Еще-бы не чистить! Само-собой чистила. Что это вамъ вздумалось спрашивать? — обидчиво проговорила Еликанида. — Неужели я забуду!
Въ кухнѣ звонокъ. Княгиня встрепенулась и сказала:
— Иди, иди… Отворяй скорѣй. Это должно быть генералъ… Да припри дверь-то сюда изъ кухни и потомъ доложи мнѣ.
Княгиня отошла отъ клѣтки и усѣлась къ столу, поправивъ рукой на лбу рѣдкіе сѣдые волосы. Еликанида удалилась, но черезъ нѣсколько времени вернулась:
— Никаноръ пришелъ васъ съ ангеломъ поздравить, — проговорила она.
— Какой такой Никаноръ? — спросила княгиня.
— А бывшій выѣздной вашъ лакей.
— Ахъ, да, да… Помню… помню… Ну, впусти его… Пусть поздравитъ.
Вошелъ старикъ съ сѣдыми бакенбардами, лысый, высокій, въ сѣромъ сюртукѣ и, поклонясь княгинѣ, произнесъ:
— Честь имѣю съ ангеломъ поздравить васъ, ваше сіятельство, и пожелать вамъ всего хорошаго.
— Спасибо, спасибо, Никаноръ, — отвѣчала княгиня. — Ты гдѣ теперь служишь, Никаноръ?
— Да нигдѣ, матушка, ваше сіятельство, нигдѣ. Старъ сталъ, да и рана на ногѣ… Опять-же видѣть сталъ плохо, такъ дочка къ себѣ взяла жить. Дочка у меня портниха.
— Что? говори громче. Не слышу, — пробормотала княгиня.
— Дочка у меня портниха, замужемъ за слесаремъ на желѣзной дорогѣ, такъ вотъ…
— Ты громче говори. Я плохо слышу.
— Чего-съ? Что изволите? Я, ваше сіятельство, на ухо-то тугъ, такъ вы извините…
— Ничего не слышу. Ну, да Богъ съ тобой. Сутпай. Спасибо тебѣ, что не забылъ, Еликанида! Дай ему рубль! — крикнула княгиня.
Никаноръ откланялся.
Прошло болѣе часа. Княгиня по прежнему сидѣла въ креслѣ у стола, но спала и клевала носомъ. На дворѣ раздался крикъ какого-то разносчика. Княгиня очнулась и повела рукой по глазамъ.
— Еликанида! Ты гдѣ? — крикнула она.
— Здѣсь, здѣсь, матушка-княгинюшка, — послышался голосъ изъ кухни.
— Который часъ?
— Третій часъ, матушка, ваше сіятельство, сорокъ минутъ третьяго, да часы наши отставши.
— Генералъ не былъ?
— Не былъ, не былъ, ваше сіятельство.
— И никто другой не-билъ?
— Да кому-же быть-то, ваше сіятельство.
— Ты можетъ быть спала и не слышала звонка? На грѣхъ и я-то задремала.
— Нѣтъ, нѣтъ. Точно, что я прикурнула, но сонъ у меня чуткій. Я все слышу.
— И шоколадъ еще не варила?
— Да для кого-же варить-то, ваше сіятельство?
— Вари, вари… Все равно вари.
Прошло еще съ часъ. Княгиня занималась съ попкой, потомъ покормила морскихъ свинокъ, сидѣвшихъ въ ящикѣ, которыхъ она, очень любила. Еликанида доложила, что шоколадъ готовъ.
— Ты отставь его, Еликанидушка, но держи, чтобы онъ не простылъ. Можетъ быть кто-нибудь подъѣдетъ, — сказала княгиня.
— Кому теперь подъѣхать! Теперь ужъ никто не подъѣдетъ. А мы вотъ что… Вы снимите съ себя бѣлое-то платье, да и садитесь за столъ. Кушать пора. Я вамъ обѣдать подамъ.
— Какой-же обѣдъ, если я гостей жду!
— Да никто ужъ теперь не пріѣдетъ. Пятый часъ. А вы, ваше сіятельство, шутка-ли это, съ утра ничего не кушали, кромѣ просвирки. Пойдемте, княгинюшка, я васъ раздѣну.
— Нѣтъ, нѣтъ. Я подожду. Если не генералъ, то Ольховская старушка должна пріѣхать! Я у ней была въ Катерининъ день, — упрямилась княгиня.
Пробило пять часовъ.
— Кушайте, ваше сіятельство, — снова предложила ей Еликанида. — У насъ сегодня супъ куриный и манная кашка отъ вчерашняго осталась. А потомъ шоколадомъ чашечкой запьете. Шоколадъ-то ужъ перепрѣлъ, поди, совсѣмъ.
Княгиня больше не упрямилась.
— Ну, накрывай на столъ, — сказала она и въ голосѣ ея слышались слезы. — Но все-таки, я думаю…
Она хотѣла что-то прибавить и не могла, Еликанида накрыла ей на столъ и поставила приборъ и миску съ супомъ.
— Садись вмѣстѣ со мной, — сказала ей княгиня. — Сегодня я именинница.
— Зачѣмъ-же я съ вами-то сяду? Я послѣ васъ могу…
— Садись… Раздался звонокъ.
— Ну, вотъ и генералъ Аглашовъ! — оживилась княгиня. — Не говорила-ли я тебѣ!..
Еликанида пошла отворять дверь и вернулась съ телеграммой.
— Телеграмма, — сказала она. — Очки подать вамъ?
— Давай…
Поданы очки. Княгиня раскрыла телеграмму, надѣла очки.
— Отъ Ольховской… Поздравляетъ… — проговорила она.
— Вотъ перышко. Распишитесь… — совала ей Еликанида перо, обмокнутое въ чернила. — Распишитесь, что телеграмму-то получили.
— Хорошо, хорошо… Дай разсыльному пятіалтынный… — бормотала княгиня, расписавшись. — Но удивительно, что генералъ…
Въ голосѣ ея дрожали слезы.
Княгиня взяла ложку, зачерпнула супу, хотѣла ѣсть и не могла.
Она расплакалась.
— Никто, никто… Рѣшительно никто… — шептала она, плача.
1908
