Он рубит жердь натрое, обрубок подлиннее обтачивает с одного конца под клин и вбивает между средними бревнами плота. Двумя другими подпирает мачту спереди и сбоку. Затем разматывает штормовку с табачного ящика и смотрит на небо — дождя не предвидится. Спрыгивает еще раз на косу, приносит набрякшую палку и привязывает ее к мачте в качестве реи. Пора поднимать паруса.
Он надевает штормовку рукавами на оба конца реи, а капюшон закидывает на верхушку мачты. Парус выглядит как распятие, но под ним плотовщик освобождается от своего креста.
Можно продолжать путь. Он садится к рулю и подзывает собак особым, только им ведомым свистом. Пронзительный лай доносится с дальней гари: судя по их надрывному лаю, они вспугнули глухаря. А уж коли так, то они не слышат даже собственного лая, не говоря о далеком свисте хозяина. Что ж, догонят, пробегутся за ним вдоль берега.
Он отталкивается веслом от косы, длинная тощая тень оживает и, настигаемая плотом, уходит вперед.
Порыв ветра теребит гладь реки, она становится шероховатой, словно покрывается гусиной кожей. От ничего нечего и ждать. Ветер почти ничто, но он движет к цели.
Над плотом нависает крестом чугунно-серая птица. Сложив крылья, она пикирует, выходит в горизонтальный полет и по спирали взвивается вверх. Маневр повторяется.
Самодельный парус сначала безвольно полощется, затем понемногу наполняется ветром. Отказав поначалу в помощи, течение торопится теперь предложить свои услуги, так что плот идет приличным ходом. Вода за кормой вскипает, носовое бревно, догоняя волну, осыпает ее сверкающими брызгами.
Дующий в затылок вечерний ветер — словно теплое дыхание друга.
Небо, освещенное закатом, бросает блики на его руки, вещи, на парус, на клокочущий впереди перекат.
Река миновала плато. Она устремляется теперь в коридор скалистых берегов. На скалах, омытых дождем и отшлифованных ветром, ни пылинки. Только карликовые сосны-скалолазы держатся в расселинах, растопырив пальцы корней. Седые выветренные скалы с врезанными в камень морщинистыми ликами, крошево и плитка у подножья — остатки древней мозаики.
В поисках прохода между скалами река вьется бесчисленными излучинами. От паруса теперь толку мало, наоборот — он мешает следить за рекой. Течение здесь особенно бурное. Быстрины, бурые тюленьи спины камней — управлять плотом невозможно. Тут он прибегает к испытанному приему — отдает себя на попечение стихии. Отскакивая от валуна к валуну, покружив немного в последнем водовороте, плот, слегка покачиваясь, успокаивается наконец в свежем мощном течении.
Преодолев пороги, он всякий раз тщательно осматривает плот… На поперечном бревне оторвались скобы, он снова их забивает. Килевое бревно и диагональный брус тоже надо укрепить. Теперь плот кажется достаточно надежным, чтобы дотянуть в Долину Колокольчиков.
Он еще раз пересматривает вещи, снова и снова вещи. Для крепления реи он использовал веревку от спального мешка. Развернувшийся мешок полон воды. Он его сворачивает: к ночи успеет высохнуть у костра. Металлические части карабина и тозовки порыжели, он протирает их масленой тряпкой. Включает транзистор — голоса сипловатые, и не мудрено: вода-то еще холодная. Мука, курево, охотничьи припасы под брезентом. Прочий скарб непромокаем. На этот раз потери его устраивают.
Опять он вынужден признать: ему не у кого одолжить рассудка или хотя бы осторожности. Надо было следить за рекой, а не возвращаться к этим гиблым зарастающим тропам, не таращиться на эти дурацкие скалы. Тогда бы весь его провиант и снаряжение остались в целости и сохранности, а беспечное житье в течение долгой зимовки обеспечено.
Река резко сворачивает к югу. Скалы — это рубеж, за которым ветер из циника превращается в безвольного подпевалу. Влажный теплый воздух убаюкан берегами. Тишина такая плотная, что из нее можно кроить пиджаки. Рядом промелькнула стая хариусов, точно выпущенная разом охапка стрел. Тень от плота редеет и скоро совсем теряет очертания.
Узкая песчаная отмель посреди реки. Русло проходит то слева, то справа от нее. Приходится все время менять курс. Миновав отмель, плот снова набирает ход. Теперь он наверняка успеет к перепаду дотемна. Оттуда до его охотничьего угодья, Долины Колокольчиков, еще один день пути.
Трудно сказать, почему он каждый раз останавливается на ночевку у перепада. Наверно, это место связано с представлением о стоянке, которая по сравнению с прочими все равно что воскресенье по сравнению с буднями. А он пытается так устроить свои дни, чтобы выходило побольше воскресений. Он надеется встретить там одного из редких своих друзей, охотника-эвенка. Одного из тех людей, которые интересней собственного имени.
Берега расплываются, отдаляясь друг от друга, плот посреди реки — как тень большой птицы. С правого берега сползает в воду скала, словно полузатопленная гигантская лодка.
Впереди раздается всплеск, мало чем напоминающий собственный говор реки… Немного ниже, за крутым обрывом, к водопою должна выходить звериная тропа.
Он осторожно опускает весло на плот. Не отрывая глаз от берега, нащупывает карабин, спускает предохранитель, кладет на колени стволом к берегу. И ждет, когда плот поравняется с водопоем.
Обостренное чувство звука почти никогда не обманывало его воображения. Едва заслышав всплеск воды, он уже видел эту картину: сохатый на водопое. Передние ноги вязнут в речном песке, задние расставлены на гальке берега. Он пьет затяжными глотками, и его песчаный бок округляется прямо на глазах. Этот молодой сноб от хвоста до кончиков рогов переполнен свободой. По всему видно, он доверяется свободе. Настолько верит в нее, что происходит метаморфоза — белая отметина на его лбу превращается из мишени в стальную лату, о которую расплющится любая пуля.
Последний перекат перед стоянкой. Он полог и вроде бы доброжелателен. Слишком полог и слишком доброжелателен, чтобы принимать его за перекат. Его лепет глохнет в тумане, для плотовщика его попросту нет — и не было никогда.
Его мысли уже на перепаде. Далекое падение воды доносится сюда, словно шум ливня над ржаным полем.
Берега сужаются, растущие по краям кедры сдвигают кроны. Округлившиеся в тумане карликовые березки скатываются с обрыва, словно отрубленные головы.
Тайга с мудрой доброжелательностью сильного уступает место реке. Между ними ничейная земля камышовых зарослей и болотины.
Деревья растут здесь густо, ветви сплелись, словно в каком-то танце братства. Вой моторной пилы еще не вселил в них чувство безнадежности и страха. Многое достойное внимания сохранилось только потому, что не удостоилось ничьего внимания.
Сейчас ему некогда следить за берегом. Но он в любое время может сказать, что все здесь так, а не иначе; его глаза переполнены знакомыми пейзажами, дружелюбными людьми, привычными вещами.
Теченье реки и грохот перепада спешат друг другу навстречу. Русло все круче уходит вниз, река словно летит под гору. Налегая боком на рулевую жердь, он направляет плот к берегу. Затем рывком оттягивает весло на себя, и плот мчится к другому. Маневрируя так поперек реки, он стремится притормозить. Напрасный труд — нет ничего лучше знания, что у тебя нет тормозов!
Теченье выносит плот на плес, принявший здесь форму капли, в узком перешейке которого их приветствует громыхающим маршем перепад.
Он встает на середину плота, вынимает из вилки жердь, заносит ее над левым бортом и замирает в напряжении, будто сосредоточиваясь перед гребком…
Он все еще недвижим. Ватник расстегнут, напрягшаяся шея охвачена выцветшим воротником рубашки, с лица пропали невесть куда две жесткие складки, рот приоткрыт, невидящий взор обращен внутрь.
Он снимает шапку, как перед входом в собор.
Порыв ветра, долетевший с южного берега, доносит звон привесок эвенкова оленя. И тут же раздается двухголосый лай собак: пронзительный — рыжей и приглушенный — черной.
Жердь в его руках доводит начатое движение до конца. Вытащив весло из воды, он орудует им за другим бортом. Плот медленно приближается к берегу. Гребки его упруги, но не торопливы; тем, кто всегда в пути, торопиться некуда.
Чем ближе он к берегу, тем больше старания изображают псы. Они виляют хвостами с невиданной быстротой. Причем рыжая крутит хвостом справа налево, а черная слева направо. Поди знай, как тут крутить, чтобы избежать взбучки. Такое сверхусердие напоминает ему иное сверхдолгое рукопожатие. Но на этот раз они зря беспокоятся — хозяин кидает им по сухарю и приказывает заткнуться.
С берега дует сильный ветер. Чтобы плот не отнесло, он забивает в дно две сваи. Так плот будет надежно стоять на приколе. Затем он сходит на землю. Катается по молодой траве, точно медведь, у которого занемели мышцы от долгой засады. Он лежит некоторое время на траве, заложив руки под голову, с закрытыми глазами. Потом встает, стряхивает с одежды прошлогоднюю траву и начинает перетаскивать вещи с плота на берег.
