Глебов вышел на платформу совершенно один из последнего вагона. Фонарь, висящий у него прямо над головой, с трудом дотягивался желтоватыми своими как бы пыльными лучами до платформы. А дальше Глебов увидел в квадратах горящих окон электрички, что из переднего вагона действительно вышло человек шесть-семь народа. Ну и надо их догнать подумал Глебов. Дорога то в поселок была одна.
Тут он заметил, что на левой кроссовке развязан шнурок.
Его первым порывом было догнать людей из головного вагона. Однако он тут же представил себе, как бежит по темной платформе едва ли не в третьем часу ночи да еще с незавязанным шнурком. Он слишком хорошо умел представлять.
- И ему сделалось стыдно. Не торопясь, он наклонился под фонарем, стал завязывать шнурок. И тут увидел под лавочкой тускло белевший кусок трубы, такой весьма удобный обрезочек алюминиевый сантиметров в шестьдесят.
Глебов поднял его. Погоди, а, что это значит «весьма удобный»? Я, что боюсь, подумал он? Он шел по платформе, представляя, как ударит вышедшего ему навстречу уголовника. И точно зная, что никого он не встретит, а главное - никого он не ударит. Сзади ему из последних сил еще подсвечивал фонарь.
Спускаясь по лесенке, Глебов сунул трубу под пиджак потому, что если кто-нибудь попадется навстречу, то как раз Глебова и могли принять за бандита. Прошел мимо фонаря у переезда. Потом еще шагов двести.
- Минуточку!
Голос показался Глебову хриплым грубым прокуренным. Не останавливаться пронеслось в голове, они как раз рассчитывают, что я остановлюсь. Не останавливаться нарушить их планы. Но почувствовав, что сейчас побежит Глебов пересилил себя и остановился.
- Деньги!
А деньги у него как раз были почти триста рублей отпускные. Перед ним стоял мужчина - в темноте, в ужасе Глебов не мог рассмотреть ни лица его, ни роста, ни возраста.
При инцидентах противники всегда казались Глебову выше его. Из этого нетрудно сделать вывод, что Глебов не любил драться. Да и не умел. Проще говоря, он боялся драк. Впрочем, многие их боятся!
Прошла короткая секунда. И в продолжение ее Глебову ничего не сделали. Словно его противник сам не знал, как действовать дальше.
- Дайте мне пройти! - сказал Глебов давя в голосе дрожь.
Есть категория людей, которые сперва бьют, а потом разбираются. Но Глебов был совсем не таким. Для него драка была чем-то непоправимым и ужасным.
- Деньги!
В живот ему уперся продолговатый предмет. Даже со стопроцентной скидкой на страх Глебов мог бы поклясться, ему угрожали настоящим оружием револьвером.
И тут же он понял вдруг перед ним мальчишка. То ли зрение стало работать лучше, то ли жест грабителя был излишне театрален. Рука слишком далеко выдвинута вперед - не, чтобы удобнее было стрелять, а, чтобы эффектней смотрелось. Тогда и он Глебов словно вспомнив как это делается в кино выхватил из-под пиджака свое оружие и ударил по руке - куда-то между кистью и локтем.
Уже пробежав несколько шагов он вспомнил, что услышал довольно тонкое именно мальчишеское: «Ай!»
Он бежал прямо к переезду прямо под фонарь, то есть из темноты был виден как мишень силуэт на стрельбах. И сообразив это Глебов прыгнул в сторону, почувствовал, как почти по колено, вляпался в какую-то жижу. Но тут же легко выдернул ногу побежал, впервые поняв, какие удобные на нем кроссовки.
Выстрела в спину ему так и не последовало.
Кабинет у начальника отделения милиции был невелик, да еще вытесняя пространство стояли два могучих шкафа да еще сейф. Люба вошла и остановилась у двери ожидая, либо короткого распоряжения, либо приглашения сесть.
- Здравствуй товарищ капитан.
- Здравия желаю, Николай Егорович! - так она ответила и в меру официально и по- дружески. С первых дней в милиции она служила под началом этого человека. Не представляла себе никого другого на его месте не представляла, как могла бы жить дальше, если б он вдруг ушел. К счастью майор Зубов в обозримом будущем никуда уходить или переводиться не собирался.
В их отделении милиции работали в основном все скалбинские коренные. Свой поселок и близлежащие окрестные леса, и окрестные поля и само, быть может, небо над Скалбой знали они наизусть. По крайней мере это полностью относилось к Любе Марьиной.
В милиции людей наивных и восторженных не держат. В милиции нужны люди мыслящие трезво. Наверное Люба такой и была. Только если нормальный средний человек, думая об окружающих обычно несколько занижает свою оценку, то Люба ее обычно завышала. Как ни странно это помогало ее службе. Николай Егорович считал Любу Марьину вдумчивым способным работником и похваливал на совещаниях.
- Давай садись, - сказал Зубов. Он надел очки, пробежал какой-то листок протянул его Любе. А сам взял со стола другой листок похожий, кстати, на первый и принялся его читать. И Люба стала читать.
«Уважаемые товарищи! К вам обращается военнослужащий моряк Северного морского флота старшина второй статьи Лаптев Николай Васильевич. Следуя на скором поезде номер 17 «Москва-Мурманск - я в ноль часов пятьдесят две минуты проезжал мимо вашей станции Скалба. На платформе я заметил трех ребят. У одного из них в руке был револьвер примерно системы наган (с барабаном)»
Дальше было зачеркнуто, но разобрать все-таки можно: «Я военнослужащий. Ошибка думаю, исключена». А вместо зачеркнутого было написано так: «Возможно, я ошибаюсь. Но на вашем месте я бы проверил». Подпись и адрес - почтовый ящик номер такой-то.
Люба подняла глаза. Оказывается Зубов уже некоторое время смотрел на нее.
- Какое мнение?
Люба в ответ пожала плечами.
- Вот именно, - кивнул Зубов. - На нашем месте он бы проверил! - и подал Любе вторую бумажку, которая действительно была похожа на первую - школьный листок в линейку. Можно даже было подумать, что листки были недавно детьми одной тетради. Почти автоматически Люба приложила их друг к другу. Да нет, без всякого увеличительного стекла было видно края разные и здесь линейки бледней здесь гуще.
- Я тоже провел этот эксперимент, - сказал Зубов.
А Люба уже читала.
«Довожу до вашего сведения, что в ночь с двенадцатого на тринадцатое августа на меня совершил нападение подросток вооруженный револьвером. Нападение произошло примерно в ста метрах от переезда на Школьной дороге».
Все. Ни подписи, ни обратного адреса. Штемпель. Он как это часто бывает, поставлен был кое-как.
«Школьная дорога» - так мог сказать только местный. Лет тридцать назад школьники поселка Скалба решили построить дорогу, чтобы родители, идя со станции не месили грязь.
Стали возить песок и гравий на отремонтированной собственными силами древней полуторке. В общем, было дело! Боевая страница в жизни школы. А там и взрослые подключились. Организовали несколько воскресников.
Люба уже застала эту дорогу заасфальтированной.
- Сперва пришло письмо от моряка, - сказал Зубов. - Оно в Александрове брошено. А сегодня второе.
- Местное. - Люба все же разглядела штемпель. - А чего ж так долго до нас добиралось?
- Факт может быть интересным. Но думаю он не лежит на главной магистрали.
- В чем-то этот мужик струсил, - сказала Люба. - И, что-то он скрывает.
- Почему мужик? - Зубов взял письмо без подписи. - Почерк как раз скорее женский.
- Я в графологии честно говоря не сильна Николай Егорович. Да она и вообще темный лес. А если по фактам. Его не ограбили верно? Иначе бы заявил. Значит как-то сумел защититься. Значит… - тут Люба прищурилась: кое-что дошло до нее. - Значит он мог покалечить этого мальчишку. Вот и боится!
- А все же письмишко нам подсунул… - Зубов покачал головой.
- Так он же боится! - усмехнулась Люба. - Вдруг да опять его встретят!
- У тебя с подростками, что-нибудь есть тревожное?
- Да с ними все тревожно. Но то, что вы имеете в виду, по-моему, ничего похожего.
Люба официально не занималась подростками. Просто в отделение пришла новая девочка - тоже своя, скалбинская, пока в милицейской работе, как говорится, ни тю, ни мя. Вот Люба ей и помогала…
- Я все-таки еще у Лены проконсультируюсь…
- Давай… И… наметь планчик, тогда вместе посоветуемся.
Николай Егорович не был таким уж, что называется, закоренелым интеллигентом. Для него сказать «вместе посоветуемся» было вполне нормальным делом. Еще он любил говорить про «краеугольные задачи» и был уверен, что слово «мышь» мужского рода, как и говорили всю жизнь в его родной деревне.
Он был вообще-то из трактористов. Николай Егорович Зубов, работать умел удивительно, а, кроме того, отличался ловкостью и смекалкой. За все это и был он в конце пятидесятых годов направлен в органы…
Люба ничем не выдала того, что заметила эту стилистическую погрешность в речи начальника. Поднялась и сказала:
- Есть, Николай Егорович! Завтра я доложу!
