— Да, Дмитрий Иванович, это вы верно…
— А знаете что? Поедемте сейчас к ним? Свезём им пасху, кулич, выкажем… ну, как бы это сказать… участие…
— Вот придумали!
— Ведь были же мы с вами и вот именно здесь, в этом городе, у них… Помните: у Агафьи Степановны?.. Почему же и теперь не съездить? Тогда с одной целью, теперь с другой.
— Оригинально-то оригинально… но…
— Ничего не но… едем? Извозчик наш остался ночевать у пристани.
— Даже совестно извозчика нанимать в это место в такую ночь.
— Пустое: он довезёт нас до угла, а там пять шагов.
Рахманин был человек быстрых решений, и поэтому капитану не пришлось долго уговаривать его.
— Ещё там была Наташа… белокуренькая такая… совсем девочка… — начал даже припоминать он.
Забрав с собой пасху, кулич, яйца и две бутылки вина, капитан и Рахманин сошли с парохода и, разбудив заснувшего извозчика, велели ему ехать в город.
— Куда прикажете? — спросил извозчик.
— А вот куда скажут, туда и поезжай.
На улицах в этот предрассветный час между заутреней и обедней было пустынно. Кое-где догорали плошки. У одного переулка капитан остановил извозчика.
— Теперь мы пешком, — сказал он.
Когда извозчик скрылся за поворотом, ночные путешественники направились в переулок.
— Который дом?.. Вот забыл… — соображал капитан, — да, вспомнил… У него ещё крыльцо со стеклянным входом… Отлично помню…
— Дадут нам шейного и затылочного, — высказал предположение Рахманин, — не шляйся в такую ночь по таким местам!
— Мы же объяснимся… Вот подъезд… Да, я не ошибся; видите: сквозь ставни свет: значит, не спят.
Приятели вошли на крыльцо и капитан разыскал звонок. Прошло несколько минут, но никто не отозвался. Капитан позвонил ещё, а Рахманин стал стучать в дверь.
Теперь обоих охватила одна и та же боязнь: как бы кто-нибудь не увидал их у этого подъезда… Но обоим было совестно признаться в боязни друг другу и совестно было уйти.
Наконец за дверью послышались тяжёлые мужицкие шаги.
— Кто там?
— Мы… свои… — ответил капитан, — пусти…
— У нас сегодня заперто… Не пущают.
— Да мы по другому делу…
— Знаем, что по другому делу, а нельзя.
— Что с тобой разговаривать? Агафья Степановна спит?
— Нет, не спит… К обедне хочет идти.
— Ну, вот и пошли её сюда поговорить… На чай получишь.
— Знаю, что на чай… Да, чать, день-то какой!
— Ну, говорят, позови… Свои…
Шаги удалились.
— Я говорил, что не пустят, — сказал Рахманин.
— А я говорю — пустят…
— Чего вам? — раздался за дверью женский голос.
— Агафья Степановна, это вы?
— Нет, не она. Она одевается.
— Это ты, Матреша?
— И не Матреша… Стыда у вас нет: в такую ночь по заведениям шляетесь… Аль не крещённые?
— Вот, глупая… Да мы не за тем…
— Зачем же? Грех девиц беспокоить… Мы хотя и падшие, но всё-таки на нас кресты есть…
— Пусти. Ей-Богу, не за тем…
— Не пушу… Ей-Богу…
— Да ты взгляни в форточку. Видишь: вот перекрещусь, что не затем.
— За чем же ещё можете вы, кавалеры приятные, прийти?
— Разговеться с вами хотим… Мы с парохода: заночевали… Да неужто ты меня не узнала? Таня… Так ведь? Взгляни.
Капитан вычеркнул спичку: она осветила на мгновение его лицо.
— Ну, веришь теперь?..
— Пойду, у самой спрошу…
— Бросим, уйдём? — предложил Рахманин.
— Ни за что… Я уж таковский: что трудно, то и по мне.
Наконец Таня вернулась.
— Ну, идите, — сказала она, — но только ежели… так и знайте: ничего того не будет…
— Да ладно… Разве вы не можете выгнать?..
Замок щёлкнул. Дверь растворилась. Приятели вошли и стали подниматься по лестнице. Девушка светила им, заслоняя рукой свечку, чтобы она не загасла.
— Какая такая нужда вам приспичила? — спросила она, поднявшись.
— Христос Воскресе! — сказал капитан.
— Воистину, — отвечала удивлённая девушка: она давно, по-видимому, отвыкла от этого христианского приветствия и от братских поцелуев. Теперь она похристосовалась с капитаном и Рахманиным и отворила им дверь.
Переступая через этот порог, и капитан и Рахманов почувствовали себя смущёнными: в первый раз в жизни входили они в такой дом, не осквернённые желанием дешёвых продажных ласк — и это их сбило с толку.
— Агафья Степановна где? — спросил капитан, когда они разделись в прихожей.
— У себя… Где же ей быть?
— Так вот… Пойди, скажи ей, что мы пришли… пришли поздравить вас… разговеться с вами… в эту великую Светлую ночь… Вот: возьми… тут и кулич… и пасха, и всё…
— У нас свои есть…
— Попробуйте и наших… Честное слово: хотелось от души…
Девушка взяла в руки узел, постояла с ним… Потом вдруг точно что-то на неё нашло: она всхлипнула и быстро убежала.
Капитан достал из кармана платок и, отвернувшись от света, стал как-то особенно громко сморкаться… Рахманин старался в то же время не смотреть на него. Затем они вошли в зал, знакомый им с давнего времени. Теперь слабо освещённый одной лампой, он выглядел скромным и самым обыкновенным; дешёвая и пёстрая роскошь, позолота на красном фоне поблекли… Ничего вызывающего, ничего наглого в этом зале теперь не было.
Несколько минут спустя в зал вплыла пожилая толстая женщина, Агафья Степановна, несколько наскоро одетых девушек следовали за ней.
— Вот уж не думали, не гадали, — сказала Агафья Степановна.
Очевидно, что ей было и неловко, и как-то совестно за то, что она, которая по своим годам вполне могла бы быть бабушкой каждой из этих девиц, занимается таким неблаговидным делом.
— С великим праздником! — сказал капитан, — заночевали мы у вас в городе и решили с вами встретить… Светлую ночь…
Капитан и Рахманин перехристосовались со всеми. Одна из девушек зажгла стенные лампы, и зал осветился их бледным светом, борющимся с первым светом зари, который проникал в комнату через ставни.
На столе появилась скатерть. Таня расставила на нём всё, что принесли гости. Капитан откупорил бутылку и разлил вино по стаканам.
— Вы нас простите, — сказал он, — нам было очень одиноко на пароходе, вдали от своих… в мы невольно вспомнили, что на свете есть люди, ещё более одинокие, чем мы… За ваше здоровье…
— Нам захотелось доказать вам, — прибавил Рахманин, — что не всегда мы относимся к вам только по-свински, но можем относиться и по-человечески… по-братски…
Девушки были сконфужены. Лица их, обыкновенно соответствующие требованиям ремесла, ненатурально весёлые, вызывающие, теперь казались скромными и обыкновенными… в них было даже что-то скорбное.
Наконец одна из них насмелилась и, подняв стакан, сказала:
— Спасибо… Поняли… всё же мы не собаки какие-нибудь… В первый это раз… Давно уж никто не христосовался с нами…
Слёзы помешали ей говорить, и она выбежала из комнаты.
* * *
Солнце уже позолотило маковки церквей, когда капитан и Рахманин вышли из дома. По улицам двигались прохожие. Но теперь уже ни капитан, ни Рахманин не стыдились их: они понимали, что им нечего стыдиться своего поступка, что им дела нет до того. как могут отнестись к ним люди… и поэтому спокойно, глядя прямо в глаза встречным, пошли они к пристани…
1904
Примечания
1
дурно
2
хорошо
