Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне нужен…
– Да-да?
– Мне нужен мистер Лино.
– Перед вами, собственной персоной. – Мужчина по-прежнему стоял к нему спиной. Он уже добрался до когтей мертвой птицы.
– Привет, я Вичвуд. – Чарльз всегда так здоровался.
Мистер Лино, видимо, был озадачен.
– ВИЧ?
– Вуд. Я звонил сегодня утром. Насчет книг.
– Должно быть, это так. – Мистер Лино неожиданно обернулся лицом к Чарльзу, и тот с некоторым смятением увидел на его правой щеке большое ярко-красное родимое пятно. На какой-то миг оно придало ему свирепое выражение. – Дорогая, – прокричал он в пустоту. – Дорогая, у нас посетитель.
Тут Чарльз понял, что тот высокий голос, который он слышал с лестницы, в действительности принадлежал самому мистеру Лино.
– Мистер Бич, благоволите… – Он махнул рукой, но не договорил фразы, и во внезапно наступившей тишине Чарльз окинул взглядом комнату с благосклонным, почти собственническим интересом. Она была от пола до потолка загромождена различной утварью, гравюрами, чучелами животных и всякой всячиной. Ложки лежали в треснутой вазе для фруктов, словно их зашвырнули туда с большого расстояния; поверх выцветших нотных листов вытянулась вереница пресс-папье из слоновой кости; большие куклы были свалены в груду, их руки и ноги беспорядочно перепутались, словно у мертвецов, сброшенных после расстрела в братскую могилу; перед гипсовыми бюстами выстроились в шеренгу цветные шахматные фигуры. На нескольких пыльных полках Чарльз разглядел колоды карт, книги, глиняные чашки и три кружевных зонтика, обращенных наконечниками друг к другу. Кое-где стояли тарелки, заполненные пуговицами и зубочистками, наполовину выдвинутые деревянные ящики были забиты старыми журналами, а на двух медных подставках лежали стопки гравюр. В углу комнаты горела парафиновая печка (в опасной близости к деревянной лошадке-качалке) – и вдруг Чарльз заметил, что, несмотря на изрядный жар, исходивший от печки, мистер Лино одет в темную тройку.
– Миссис Лино, – вновь позвал тот. – Наш гость все еще здесь. Покажись же и стань нам родной матерью.
Эту комнату с соседней, расположенной чуть выше, соединяло нечто вроде металлического уклона; разница в высоте свидетельствовала о немалом возрасте дома, который с годами, очевидно, накренился или осел с одного бока. По этому-то скату и съехало теперь инвалидное кресло, будто толкаемое чьей-то могучей рукой, – и резко притормозило возле безглавого торса из розового гипса. Миссис Лино, не обратив ни малейшего внимания на Чарльза, наклонилась вперед и беззвучно окрысилась на мужа. Она тоже была одета во все черное, а сумрачность ее наряда оживляла лишь фиолетовая шляпка, как-то непрочно сидевшая на блестящих каштановых волосах.
– Мистер Бич…
– Вуд.
– Мистер Бичвуд принес тебе книги, дорогая.
Только теперь она почти застенчиво взглянула на Чарльза, а затем с неожиданной прытью выхватила из его рук оба тома, которые он ей протягивал. Это было сочинение Джеймса Макферсона Утраченное искусство игры на флейте XVIII века. Она издала легкий горловой кашель, который показался Чарльзу радостным иканьем.
– Это флейта, мистер Лино, божественное дуновенье.
– Так поднеси ее к устам, дорогая. К воображаемым устам, конечно.
Она еще раз взглянула на Чарльза, который с улыбкой слушал этот короткий обмен репликами.
– Вы, верно, птица перелетная? С таким-то диким гнездом на голове, с персиковым пушком над губой, – вы, верно, разбойник-менестрель? А где же ваш любезный инструмент?
Чарльз, нимало не удивленный такими расспросами, сразу же заговорил доверительно: казалось, он всю жизнь знает этих людей.
– Из меня мог бы выйти флейтист… – Собственно, он купил эти книги несколько лет назад в Кембридже, с тележки букиниста на рыночном развале. Это был лишь случайный порыв души, но в ту пору Чарльз решил, что ему суждено стать флейтистом. Поэтому он внимательно прочел первые страницы, но потом отложил книги в сторону и впредь редко до них дотрагивался. Утраченное искусство игры на флейте XVIII века стало частью той жизни, которую Чарльз перевозил за собой с места на место, и постоянным напоминанием о том, что ему еще не поздно сделаться великим флейтистом стоит только пожелать. "Ведь никогда не знаешь, – говорил он. – Чего только не бывает".
Но сегодня утром он проснулся в безысходном отчаянии, как будто провел ночь в борении с непобедимым врагом, и впервые за много месяцев понял, сколь же он беден и сколь горшая бедность ждет его в будущем. Чтобы унять мрачные думы, он праздно подобрал два тома Джеймса Макферсона, – и почти немедленно ему пришло в голову, что за них можно выручить немалую сумму. Его уныния как не бывало: его столь ободрила собственная деловая смекалка, что он позабыл о бедности и даже призадумался о карьере книгопродавца.
– Из меня мог бы выйти флейтист, – произнес он, – а так – я писатель.
Сказав это, он посмотрел ей в глаза.
– Я так и знала, мистер Лино!
Ее муж втянул в себя щеки, отчего родимое пятно почему-то лишь увеличилось, и ничего не ответил.
– Вы сочиняете романы? Или так, всего понемножку?
– Сейчас я работаю над стихами.
– А-а, поэзия. Финтифлюшки! – Все это время она сидела согнувшись в своей каталке, углубившись в изучение книг. – Мое второе имя – поэзия. Сибилла Поэзия Лино.
Ее муж, вновь принявшийся за чучело орла, обратился к ней через плечо:
– Пришла ли миссис Лино к какому-нибудь решению?
Она тихонько взвизгнула и ткнула пальцем в гравюру, изображавшую старинную флейту.
– Ты только погляди, милый, на эти золотые точечки! – Но, прежде чем он захотел бы последовать этому совету, она уже захлопнула книгу. – Могу предложить пятнадцать.
Чарльз ушам своим не поверил.
– Речь о фунтах?
– Нет, речь не о фунтах. Речь о монументах железного века.
Чарльз вынул руки из карманов и принялся крутить прядь волос. Миссис Лино вновь погрузилась в размышления, и он обратился к ее мужу:
– Не подняться ли нам чуть повыше?
Мистер Лино, ожесточенно полировавший орлиные когти, спросил у мертвой птицы:
– Не подняться ли ей чуть повыше?
– Она поднялась бы повыше. – Миссис Лино еще раз вышла из транса. Она поднялась бы аж до Почтовой башни, будь при ней ее ноги. Но не все в нашей власти. Этот мир далек от совершенства.
Чарльза так поразила ничтожность предложенной суммы, что он вовсе утратил интерес к разговору и принялся расхаживать по лавке с рассеянным видом, как расхаживал бы любой посетитель, которого не замечают или о присутствии которого не подозревают. Так или иначе, он уже перестал понимать, обращен ли разговор супругов Лино к нему, или они просто беседуют между собой.
– Поэзия и бедность, – декламировала миссис Лино. – Поэзия и бедность.
– И что же дальше, дорогая?
– Они словно чердачная каморка и погребальная урна!
– Сегодня ее не унять, – изрек мистер Лино, и в его тоне недовольство смешалось с восхищением. – Это ясно как день.
Чарльз подумал, что уж это замечание вполне могло быть адресовано ему; он рассматривал колоду карт таро эпохи Эдуарда и, обернувшись, увидел, что оба и в самом деле смотрят в его сторону.
– Знаете, мне бы хотелось побольше. Книги-то весьма ценные.
– Ему бы хотелось побольше, миссис Лино.
– В самом деле? А мне бы хотелось босиком бегать по Брайтонским скалам, но разве это что-то меняет?
– Бегать с перьями в волосах. – Мистер Лино вздохнул.
Чарльзу внезапно опротивел запах парафиновой печки, и он снова взялся за колоду таро. Тогда-то он и увидел картину. На миг у него появилось смутное ощущение, что на него кто-то смотрит, поэтому он повернул голову и встретился взглядом с мужчиной средних лет, наблюдавшим за ним. Сперва он тоже уставился на него в изумлении. Затем, совершив усилие, подошел поближе и взял портрет в руки. Холст был кое-как вставлен в легкую деревянную раму. Держа картину на расстоянии вытянутой руки, Чарльз принялся тщательно изучать ее. На портрете был изображен сидящий человек; в его позе чувствовалась некоторая небрежность, но вскоре Чарльз разглядел, как цепко сжимает его левая рука страницы рукописи, лежащей у него на коленях, и как нерешительно замерла его правая рука над столиком, где громоздятся стройной горкой четыре томика инкварто. Быть может, он собирался затушить свечу, что мерцала возле книг и отбрасывала неверный свет на правую сторону его лица. Мужчина был облачен в темно-синий сюртук или плащ и белую открытую сорочку, просторный ворот которой мягко спускался на сюртук; такой наряд казался чересчур байроническим, чересчур «молодежным» для мужчины, явно перешагнувшего порог зрелости. У него был большой рот, вздернутый нос и короткие седые волосы, разделенные пробором и обнажавшие высокий лоб. Но особенно притягивали Чарльза его глаза. Они казались разноцветными и придавали лицу неизвестного (ибо на картине не имелось никаких надписей) сардоническое и даже тревожащее выражение. Кроме того, в этом лице угадывалось что-то знакомое.
- Дож и догаресса - Эрнст Гофман - Классическая проза