Хрущев как ошпаренный отпрыгнул назад к Сталину и юркнул в трибуну, втиснув ягодицы внутрь.
— И что за странная фраза? — по лицу Сталина скользнуло недоумение, — «буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата». Какая-то журналистская беллетристика, а не партийный документ.
Х-м! Если все же делить пролетариат на социалистический и капиталистический, то какой он в капиталистических странах?
Сталин покрутил бумажку.
— Наверное, все-таки, — проговорил он, — капиталистический…
— Мне думается, — Сталин перевел взгляд на Хрущева, — в 1939 году члены политбюро такой бы глупости не допустили.
М-да! И что-то не припоминается, чтобы в 1937 году ЦК разрешил пытки. Если ЦК принимает какое-то решение, то для этого собирается пленум, вопрос ставится в повестку дня, проводятся прения, голосования. Ей-богу, не помню… Может, вы и тот документ зачитаете?
— Что это? — спросил Сталин в зал, подняв вверх бумажку.
— Фальшивка! Фальшивка! — закричали с разных сторон.
Сталин покачал головой.
Через некоторое время, когда шум стих, генералиссимус негромко произнес:
— И это эпохальный доклад?
В зале началось движение. Делегаты повставали со своих мест. Многие стали передвигаться по проходам к сцене.
Наконец, у трибуны собралась плотная толпа.
Генералиссимус смотрел на людей.
— Ну здравствуйте, товарищи! — проговорил он.
— Иосиф Виссарионович! — заговорили со всех сторон. — Вы откуда? Вы живы?
Сталин, улыбаясь, кивал им.
— Жив, жив…
— Но как?… но кто?…
— Как же так? — спрашивали с разных сторон, — люди же плакали на ваших похоронах…
— Товарищи! — Сталин постарался произнести это как можно тверже, хотя слышно было, как его голос слегка дрогнул. — Давайте займем свои места.
— Нам предстоит сегодня очень серьезно побеседовать, — проговорил он.
Люди поспешно отхлынули от сцены. Некоторое время в зале царила суета, но, наконец, все успокоилось. На генералиссимуса напряженно и внимательно смотрели сотни глаз.
II.— В то, что я расскажу, трудно будет поверить, — заговорил Сталин. — Но я и не прошу верить, точнее говоря, верить на слово. Слушайте мои слова критически. Вы здесь, чтобы работать головой, и сейчас я задам вам очень сложную задачу. Понимаю, что вы устали. Особенно после такого шквала лжи, которую на вас сегодня вылили, но соберитесь…
Сталин на некоторое время замолчал. Он стоял сбоку от трибуны и одной рукой опирался о нее. Видно было, что годы давали себя знать. Он не мог стоять, не облокачиваясь, однако не уходил со своего места.
— В это трудно поверить, — еще раз негромко проговорил Сталин, — поэтому я расскажу вам все это как очень странный сон.
— Да, — он сделал свой характерный и очень знакомый людям жест в сторону зала, — именно как сон. Если и вы будете воспринимать это как сон, то мне самому все это легче будет рассказывать.
Случилось это в марте 1939 года. Вернее, буду говорить: не случилось, а приснилось.
Приснилось, как сидел я поздним вечером в своей комнате отдыха, которая расположена рядом с рабочим кабинетом. Прием посетителей уже закончился. Я никого не ожидал, и поэтому очень удивился, когда в комнату вошел неизвестный молодой человек лет тридцати. О нем никто не докладывал. Вошел он без сопровождения. Сразу бросились в глаза его странная одежда и прическа. Он был явно не из наших мест.
Молодой человек вошел, глядя прямо мне в глаза. На его лице была злость и решимость. Я удивленно посмотрел на дверь, которую тот закрыл за собой.
Кто он? — подумалось мне. — И почему его пропустила охрана?
Он посмотрел на меня и усмехнулся.
— Не смотрите туда. Охрана ничего не ведает.
Я растерялся.
— Я прошел мимо нее, — сказал незнакомец.
— Кто вы? — спросил я.
— Твой судья.
Разумеется, меня удивило обращение на «ты», и я сразу почувствовал неладное.
Затем этот молодой человек стал говорить мне, что он прибыл из будущего, чтобы казнить меня за совершенные преступления и предотвратить провалы первых дней войны.
В зале пробежался шум. Сталин выдержал паузу и сказал: «Я же говорю, давайте воспринимать это как сон…»
— Он объявил, что прибыл ко мне за моей жизнью.
Конечно, я воспринял это, как заговор против меня, в который оказалась вовлечена и моя личная охрана. Поэтому я не стал никого звать.
Это было бы бессмысленно делать. Коли чужак оказался здесь, значит, охрана точно не появится.
В принципе, в тот момент я прощался с жизнью. И как-то по инерции стал расспрашивать его, из какого будущего он к нам прибыл, и вообще…
В ответ он начал говорить потрясающие вещи.
Сталин качнул головой.
— Он сказал, что прибыл к нам из конца двадцатого века…
Генералиссимус на некоторое время замолчал. В его руке появилась, а затем исчезла трубка.
— Он сказал, что прибыл к нам из конца двадцатого века, — снова повторил он, — что к этому времени Советский Союз уже развален и что в этом развале есть и моя вина, поскольку я погубил миллионы честных коммунистов.
Я не сразу пришел в себя, но как только это произошло, я спросил, о какой войне он упомянул в начале нашего разговора, на что получил ответ, что это будет война с Германией и начнется она 22 июня 1941 года. Последнее высказывание опять выбило меня из колеи.
— И что, — спросил я, — эту войну мы тоже проиграем?
— Нет, — сказал он, — выиграем, но сделаем это ценой больших жертв. Завалим, — сказал он, — врага трупами.
Постепенно я стал брать себя в руки. Мне показалось странным, как он все это излагал. С одной стороны видно было, что он меня люто ненавидел, а с другой — говорил как бы от имени честных коммунистов. Я невольно обратил внимание на то, он говорит «выиграем», «сделаем», хотя молодой человек из девяностых годов не мог еще родиться к 1941-му году. У меня, конечно, мелькнула мысль, что наука будущего, наверное, действительно добилась таких невиданных результатов, что смогла создать машину времени, но на этой мысли я долго не задержался. Меня зацепили обвинения в мой адрес, которые были чудовищно нелепыми. Я просто не мог представить за собой такой вины, которая привела бы к миллионам жертв. Наука наукой, но с этим тоже надо было разобраться.
— Ну хорошо, — сказал я. — Если вы, действительно, коммунист, и, как я понял, чувствуете свою сопричастность к народу, прошедшему через войну, то вы не можете совершить действия, которые приведут к гибели большого количества людей, честно и искренне борющихся за новую жизнь.
Он насторожился. Я понял, что в его искренности не ошибся, и он готов меня выслушать.
— Мы находимся, — сказал я, — на завершающем этапе сбора информации о деяниях Ежова. У нас есть неопровержимые данные, что он готовит антикоммунистический переворот. Если вы сейчас меня убьете, то мое место займет его человек, и тогда страну зальет море крови.
Я увидел, что он переменился в лице, и понял, что о Ежове он что-то знает.
— Ежова арестуют без вас, — сказал он.
— Нет, молодой человек, — возразил я, — вы, как пришелец из будущего, плохо представляете наше время. Обезвредить Ежова под силу только мне и Берии. С обязательной помощью Берии, — уточнил я, — Ежов еще обладает большой силой, у него создана разветвленная сеть из первых секретарей обкомов и крайкомов, еще совсем недавно он мог запросто арестовать меня на каком-нибудь партийном пленуме. В Политбюро положение нашей группы очень неустойчивое. После того, как полгода назад Ежов арестовал Чубаря, в ней осталось только шесть человек из пятнадцати.
Я увидел, что гость растерялся и понял, что если обо мне в будущем наговорили невесть что, то информация о Ежове дошла туда в неискаженном виде. Правильно говорит китайская пословица, что солнца рукой не заслонишь. Все переврать не получится.
— Да, — поникнув в голосе, согласился мой судья, — Ежова арестуют в апреле 39-го, а сейчас у вас март. Ваша смерть может помешать торжеству правосудия. Вам, действительно, еще нет адекватной замены.
Неожиданно он вскинул взгляд.
— Ежова я сам устраню, — сказал он, — сразу после вас.
Тут уж я разозлился.
— Молодой человек! — резко сказал я. — Что даст ваше геройство? Ежов окажется жертвой неизвестного убийцы? И при этом нетронутой останется вся его сеть! Которая будет способна к самовоспроизводству. Или вы хотите перебить всех поименно? И сколько вы будете мотаться по стране, оставляя за предателями ореолы героев? Нет уж! Лучше будет, если мы со своими негодяями разберемся сами, без помощи пришельцев!
Тут он окончательно сник.
— Мы с большим трудом, — продолжил я, видя, что инициатива переходит в мои руки, — сместили его с должности. Нами двигали только догадки. Теперь в руках у Лаврентия Павловича оказались все документы НКВД, а в них открылась ужасная картина…
