— А если пятна не поместятся? — сказала Таффи. — А вдруг ты будешь куда-то спешить, и забудешь про пятна, и я подумаю, что это съедобное «со», а оно окажется сушильным «шо», и мама всё-таки заставит меня развешивать шкуры. Нет! Лучше нарисуем сами шесты, чтоб ничего не напутать. Я их воткну перед круглым яйцом. Смотри!
И вот что она нарисовала:
— Да, так будет верней. И очень похоже на наши сушильные шесты, — рассмеялся Тегумай. — А теперь я скажу другое слово, и в нём тоже есть звук сушильных шестов: «ши». По-тегумайски это «острога» или «копьё». — И он расхохотался, вспомнив о Таффином рисунке.
— Папа, перестань надо мной смеяться, — сказала Таффи, которая тоже вспомнила о своём письме и о комьях грязи в волосах Чужестранца. — Нарисуй лучше сам.
— На этот раз обойдёмся без бобров и без холмов, — сказал папа. — Я просто проведу линию, и это будет острога.
— Раз у нас три шеста, пусть будет и три остроги, — решила Таффи.
И Тегумай нарисовал вот это:
— Теперь даже мама не подумает, что меня проткнули копьём.
— Папа, ну хватит дразниться! Мне от этого как-то неприютно. Скажи лучше другие звуки. Смотри, сколько мы уже напридумывали!
— Ну… тогда… — Тегумай посмотрел вверх. — Тогда давай скажем «шу». Это значит «небо».
Таффи нарисовала сушильные шесты и задумалась.
— Ещё ведь нужен рисунок для того звука, который на конце, да?
— Шу-шу-у-у! — проговорил папа. — Похоже на звук круглого яйца, только потоньше.
— Тогда давай нарисуем яйцо поменьше и решим, что это лягушка, которая сто лет ничего не ела.
— Ой, нет, — сказал папа. — Если будешь рисовать торопливо, то потом можно запросто спутать одно яйцо с другим. Шу-шшу-у-у... Придумал! Мы проделаем дырочку на верхушке круглого яйца: это будет значить, что звук «о-о-о» вытекает оттуда тоненькой струйкой и превращается в «у-у-у». И приставим снизу лягушачью лапку, чтобы уж точно не спутать. Вот, смотри.
И вот он что нарисовал:
— Ой, как красиво! Куда как лучше худой лягушки! Давай рисовать дальше, — сказала Таффи, усердно царапая акульим зубом по своему куску берёсты.
И Тегумай дрожащей от нетерпения рукой стал рисовать дальше, пока у него не получилось вот что:
— Таффи, давай ты не будешь смотреть на небо и попробуешь разгадать, что это значит по-тегумайски, — сказал он. — Если у тебя получится, тогда мы точно разгадали самый главный в мире секрет.
— Шесты… пробитое яйцо… карпов хвост и карпов рот, — сказала Таффи. — Шу… йа. Небо и вода… вода с неба! Дождь! — И тут ей на руку упала капля, потому что погода начинала портиться. — Ой, папа, начинается дождь. Ты это загадал?
— Да, именно это! — ответил папа. — И заметь, я даже рта не раскрыл!
— Наверное, я и так бы сразу поняла, но когда на меня капнул дождь, тут я уж точно поняла. Теперь никогда не забуду: «шу-йа» — значит, пошёл или скоро пойдёт дождь. Слушай, папочка! — Таффи вскочила и заплясала вокруг Тегумая. — Представь себе, что ты ушел раньше, чем я проснулась, и нарисовал «шу-йа» на нашей закопчённой стене, и я поняла, что собирается дождь, и заранее надела свою бобровую накидку. Представляешь, как удивится мама?
Тегумай вскочил и тоже пустился в пляс. (В те времена папы не стеснялись танцевать, когда им этого хотелось.)
— Но и это не всё! — выкрикнул он. — Нет, не всё! Вот, например, я хотел тебе сказать, что сильного дождя не будет и я жду тебя у реки, — что тогда нужно нарисовать? Скажи сперва по-тегумайски.
— Шу-йа лас, йа мару. «Вода с неба кончилась. Иди к реке». Ой, как много новых звуков! Даже не знаю, как мы их придумаем.
— Придумаем, придумаем! — воскликнул Тегумай. — Постарайся ещё немножко, Таффи, и на сегодня закончим. Шу-йа мы уже умеем писать, верно? Но этот лас — крепкий орешек. Ла-ла-ла, — пробормотал он, размахивая рисовальным акульим зубом.
— Шипящая змея в конце, а перед ней карпов рот: ас. Осталось только ла-ла-ла, — сказала Таффи.
— Ну да: нам нужно придумать это ла-ла-ла. Ведь мы самые первые на Земле его придумываем, понимаешь?!
— Ладно, — зевнула Таффи (она уже порядком устала). — Лас — это когда что-то кончилось или поломалось?
— Конечно, — сказал Тегумай. — Например, то-лас — значит, в бадье для воды опять пусто, и мама не может готовить обед, а я как раз собрался идти на охоту!
— А ши-лас значит, что у тебя сломалось копьё. Как жалко, что я этого не знала, когда рисовала Чужестранцу этих дурацких бобров!
— Ла! Ла! Ла! — повторял Тегумай, хмурясь и вертя в руках акулий зуб. — Вот ведь напасть какая!
— Шу я нарисую легко и просто, — сказала Таффи. — А потом нарисую твоё копьё, совсем переломанное — вот так!
— То, что надо, — одобрил Тегумай. — Вылитое ла. И больше ни на что не похоже.
И вот что он нарисовал:
— Теперь насчёт йа. А, мы ведь его уже придумали. Тогда займёмся этим мару. Ма-мма-мамм, — как мама, когда она вечером велит тебе закрыть рот и отправляться спать. Давай-ка нарисуем закрытый рот — вот так.
И он нарисовал вот что:
— Потом карп с открытым ртом… и вот у нас ма-ма-ма! Но что делать с этим р-р-р-р-р, Таффи?
— Он такой же грубый и острый, как пила из акульих зубов, которой ты пилил доску для лодки, — сказала Таффи.
— Ты хочешь сказать, сплошные острые зубья? Вот такие? — спросил Тегумай.
И он нарисовал вот это:
— Точно, — сказала Таффи. — Но столько зубов нам не надо: оставь только парочку.
— Я вообще оставлю один, — сказал Тегумай. — Если наша с тобой игра станет интересной для всех (а я в этом почти уверен), то надо сделать эти картинки совсем простыми.
И вот как он нарисовал:
— Вот теперь всё готово, — сказал Тегумай и запрыгал от радости на одной ноге. — Теперь я смогу нанизать их на бечёвку, как рыбу на кукан.
— Может, вставить между словами какие-нибудь маленькие палочки, как между карпами на бечёвке, — чтоб они не толкались и не сбивались в кучу?
— Лучше я оставлю между ними просветы, — сказал папа. И он очень быстро и вовлечённо изобразил это всё на новой полоске берёзовой коры.
— Шу-йа лас, йа мару, — прочитала Таффи один звук за другим.
— Всё, на сегодня хватит, — сказал Тегумай. — И вообще, ты уже устала, Таффи. Ничего, моя милая, завтра мы всё закончим. И когда самые большие деревья, которые ты видела, пойдут на дрова и сгорят в очагах, и ещё через долгие-долгие годы, — даже тогда люди будут помнить о нас.
Они вернулись домой, и весь вечер Тегумай просидел с одной стороны от очага, а Таффи с другой, и они рисовали на закопчённой стене всякие «йа» и «йо», «шу» и «ши», и переглядывались и пересмеивались, пока мама не сказала:
— Право же, мой Тегумай, ты ещё хуже, чем Таффи.
— Мамочка, не сердись, пожалуйста, — сказала Таффи. — Просто у нас есть один секретный сюрприз, и мы тебе сразу всё расскажем, когда он будет готов; но только не расспрашивай меня сейчас, а то я не удержусь и всё тебе разболтаю.
И её мудрая мама не стала ни о чём расспрашивать; назавтра Тегумай ранним и погожим утром отправился на реку, чтобы подумать о новых звуковых рисунках, и когда Таффи проснулась, она увидела начерченное мелом «йа-лас» на боку большой каменной бадьи рядом с их Пещерой (и это значило, что вода в ней кончилась или скоро кончится).
«Ой-ой-ой, — подумала Таффи. — От этих звуковых рисунков полно забот! Всё равно как если бы папа сам подошёл ко мне и велел натаскать маме воды для обеда».
Она взяла берестяное ведёрко, пошла к роднику за Пещерой и наносила воды в бадью, а потом побежала к реке и дёрнула папу за левое ухо — за то, за которое имела право дёргать, когда хорошо себя вела.
— А теперь давай рисовать дальше, и мы придумаем все звуковые значки, которые ещё остались, — сказал папа, и весь этот завлекательный день они рисовали без остановки, — только разве что один разок вкусно поели и пару раз буйно поиграли. Они дошли до звука «Т», и Таффи сказала, что если с него начинаются и папочка с мамочкой, и она сама, то надо придумать что-то вроде семейного портрета, где все держатся за руки. Сначала картинки получались красивые и подробные, но после шести-семи раз у них стало выходить всё проще и проще, пока, наконец, на рисунке не остался один Тегумай, высокий и худой, который протягивал руки Таффи и маме. Сейчас ты поймёшь, как это получилось:
