— Он-тo, ясное дело, шутит, но лампы все равно можно погасить. А чтобы чашку мимо рта никто не пронес, зажжем свечи. Давно мы при свечах не сидели, а от них тени веселые, тонкие, прыгучие, одно удовольствие иметь с ними дело.
— А одеяла? — спрашивает Триша. — Мы закутаемся в одеяла? Даже интересно попробовать, как это.
— Если интересно, значит, попробуешь.
— Только надо, чтобы наступила ночь. Ну, чтобы солнце все-таки зашло, — говорит Триша. — А оно почему-то светит, как в полдень. Отовсюду сразу.
— Ничего, зайдет как миленькое. Еще немного покуролесит и зайдет, вот увидишь.
— Ну, не то чтобы идеально, — вздыхает Макс. — Сидеть, закутавшись в одеяла, — это, конечно, не лежать. И кафе у тебя, Франк, какое-то, я бы сказал, безнадежно уютное. Захочешь страху нагнать, а все равно не выйдет, хоть сам призраком становись и вой поднимай. Впрочем, все равно хорошо.
— Надеюсь, твоя история стоит всех этих хлопот? — спрашивает Франк, снимая с плиты джезву с обещанным «Огненным раем».
— И я надеюсь. История что надо. По крайней мере, призраков там будет — завались. И прочие леденящие кровь тайны, по большей части чужие. Включая драматическое повествование о том, как я злодейски наложил страшное заклятие на своего лучшего друга. Впрочем, не просто с его ведома, а по его наущению. И даже под его деятельным руководством, сам-тo я ни черта не умел. Но все равно.
— Это был очень великодушный поступок, — говорит Шурф Лонли-Локли. — Проще было оставить меня в неведении. И хлопотать с заклятием не пришлось бы.
— Конечно, проще. Но я бы тогда вконец извелся.
— А сейчас изводимся мы с Тришей, — смеется Франк. — Хватит уже невнятных намеков. Рассказывай по порядку.
— Я просто заполняю паузу. Жду, пока ты поставишь на стол свои песочные часы.
— Уже поставил.
Триша готова поклясться, только что никаких часов на столе не было. Уж кто-кто, а она в полумраке видит не хуже, чем на свету. А теперь, гляди-ка, действительно стоят. И время пошло. Другое время.
ДАР ШАВАНАХОЛЫ
История, рассказанная сэром Максом из Ехо
Начать следует с того, что для меня наступили тяжелые времена.
Женщина, рядом с которой я планировал оставаться как минимум несколько ближайших столетий, а потом расстаться на целую дюжину дней, чтобы не наскучить друг другу, и, мужественно вытерпев разлуку, с легким сердцем начать все сначала, леди Теххи Шекк умерла. Правда, не совсем так, как обычно умирают люди. Вернее, совсем не так. Теххи, можно сказать, просто сменила место жительства.
Воспользовавшись моим отсутствием, она покинула Ехо. И отправилась, кстати, не куда-нибудь, а именно сюда, в Город, на окраине которого мы с вами сейчас так распрекрасно сидим; впрочем, в те давние времена он был самым настоящим наваждением и сам выбирал, кому открыться во всей полноте, кому — просто примерещиться, а кому и сниться не стоит.
Еще по дороге Теххи благополучно превратилась в облачко звонкого света, веселое, бесплотное и абсолютно свободное от былых привязанностей — такова уж была ее подлинная природа. А столь милая мне материальная оболочка оказалась иллюзией, поддерживать которую помогала лишь близость Сердца Мира.
Теоретически я знал, что такое может случиться. Но о беде, которая, по твоим расчетам, стрясется когда-нибудь тысячу лет спустя, довольно сложно раздумывать подолгу и всерьез. На таком расстоянии она и на беду-то не похожа.
Я, конечно, разыскал Теххи. И могу свидетельствовать, из нее получился очень симпатичный призрак — первый из обещанных в этой истории. К тому же донельзя довольный собственной участью. В те дни этот Город идеально подходил призракам; впрочем, как я понимаю, им тут и сейчас очень неплохо живется. Теххи была здесь совершенно счастлива. И от этого мне, конечно же, сразу стало легче. Но, по правде сказать, не намного.
Прощание с Теххи настолько выбило меня из колеи, что на обратном пути я допустил роковую оплошность — уснул в кабинке нашей канатной дороги. Теперь-то там можно дрыхнуть сколько влезет; все, чем вы рискуете, это прохлопать роскошный вид на зеленые долины и белые облака, а в ту пору кабинки, поскрипывая, переползали из одной реальности в другую и пассажиру, если он хотел благополучно совершить этот уму непостижимый переход, расслабляться не следовало. Однако я все-таки уснул и запросто мог бы исчезнуть не только с небритых лиц всех мыслимых земель, сбывшихся и не очень, но даже из памяти всех, кто когда-либо имел со мной дело. Впрочем, так далеко не зашло. Я, можно сказать, отделался легким испугом — растерял по дороге свое хваленое могущество, жалкие остатки бодрости духа и даже физических сил, но все-таки не себя самого, и хвала Магистрам, а то хорош бы я был[1].
Меня стращали, что на восстановление сил может уйти очень много времени; забегая вперед, скажу что пары дюжин дней оказалось вполне достаточно. Но это были очень непростые дни. И конечно, не потому, что мне так уж не терпелось вволю поколдовать. Хотя это тоже доставляло определенные неудобства.
Словом, вернувшись в Ехо, я обнаружил, что в жизни моей образовалась изрядных размеров дыра. Поначалу я не столько жил, сколько предпринимал усилия, чтобы не провалиться в эту дыру целиком. Ходил все больше по самому краю, придерживаясь то за хлипкую стену, которую выстроил между восхитительным прошлым и почти невыносимым настоящим, то за крепкие дружеские руки. Их, надо сказать, оказалось много; в таких случаях принято скромно говорить: «больше, чем я заслуживал», — но я думаю, ровно столько, сколько требовалось, при чем тут какие-то заслуги.
Будь моя воля, я бы в те дни круглосуточно торчал на службе, благо спать в кресле сэра Джуффина Халли выучился раньше, чем всем прочим чудесным умениям; кажется, еще ни одна наука не давалась мне столь легко. Однако шеф, которого обычно чрезвычайно удивляет стремление подчиненных улизнуть домой после очередного рабочего дня, даже видеть меня в Доме у Моста не желал. «Отдыхай, — говорил Джуффин. — Гуляй, развлекайся, набирайся сил. Поживи немного в свое удовольствие, когда еще снова выпадет шанс». Он прекрасно понимал, что жизнь стала для меня самой сложной работой, требующей столь виртуозного мастерства, что в сравнении с ним магия наивысших ступеней казалась детской забавой. И, конечно, не собирался позволять мне отлынивать.
Первое, что я сделал — отказался от квартиры в Новом Городе, где в последние годы не то чтобы жил, а — бывал. Заходил туда по дороге из Дома у Моста, чтобы быстренько переодеться и бежать дальше, в трактир леди Теххи, который стоял на соседней улице. Уже хотя бы поэтому жить в Новом Городе мне больше не следовало — я, впрочем, даже за вещами туда заезжать не стал. Честно говоря, вообще вот только сейчас о них вспомнил. Смешно получается — меня самого давным-давно нет в Ехо, и еще надо бы разобраться, кого я, собственно, имею в виду, когда говорю: «меня», — а мои ковры и кресла до сих пор хранятся где-то в кладовой, и деликатный владелец дома терпеливо ждет, когда их заберут.
Хлопотать с поисками нового жилья мне не пришлось. Потому что кроме квартиры у меня уже несколько лет имелся личный дворец. Так получилось.
Ну, положим, не настоящий дворец, а скромная царская резиденция, устроенная для меня в здании, принадлежавшем когда-то университетской библиотеке. Горожане называли его — собственно, до сих пор называют — «Мохнатым Домом», потому что стены бывшей библиотеки целиком увиты густыми зарослями какого-то лохматого вьющегося растения; я вечно всех расспрашивал, как оно называется, и благополучно забывал ответ прежде, чем собеседник успевал договорить до конца это длинное слово. Присутствующий здесь сэр Шурф не раз любезно его для меня записывал, однако у меня врожденный талант терять бумаги и, как выяснилось после переезда в Ехо, самопишущие таблички. Так что даже он в конце концов махнул на меня рукой, сказав в утешение, скорее себе, чем мне, что такое невежество вполне простительно человеку, который не намерен в ближайшее время посвятить себя преподаванию ботаники.
Мохнатый Дом мне подарил Его Величество Гуриг Восьмой в тот день, когда я согласился исполнить его просьбу и подыграть старейшинам кочевого народа Хенха, решившим, будто я — их давным-давно пропавший царь.
Я сейчас, конечно, ухмыляюсь, но только потому, что привык относиться к своему нелепому царствованию как к потехе. На самом деле это очень печальная история — бедняги кочевники натурально потеряли своего абсолютного монарха во время очередного дальнего перехода через Пустые Земли и сами себя прокляли за преступную халатность, хотя их вина, на мой взгляд, не так уж велика. В ту пору предводитель кочевников был младенцем, а обычаи запрещали подданным таскать царственную особу на руках. Поэтому во время переходов его накрепко привязывали к седлу менкала. Однако малыш, не будь дурак, свалился вместе с седлом и пропал навек. Это, в общем, неудивительно — учитывая, что его хватились только во время ночного привала.
