Гитара заменяла ему и мать, и жену, и друга, и любовницу. Почти такая же потертая, как его единственные джинсы, она всегда была рядом. Он держал руку на грифе, когда спал. Большой шутник и сплетник Сварный рассказывал, что Слепой трахает свою гитару, не получая удовлетворения, ибо отверстие слишком велико для его члена.
Слепой не обращал внимания на то, что болтают люди. Он не ждал ничего хорошего ни от них, ни от жизни. И ни люди, ни жизнь его в этом никогда не подводили.
* * *
Как-то в один из дней позднего лета в «Дереве Иуды» появился человек, которого никогда не видели здесь раньше. Вначале его приняли за проезжего чистоплюя, что на свое несчастье ошибся дверью. Но это было весьма обманчивое впечатление. Он был одет дорого и со вкусом, а в треугольнике, образованном лацканами строгого черного пиджака, сверкала золотая заколка с рубином. Кровавый камень переливался, как большая капля свежей крови. На любом другом человеке подобная побрякушка смотрелась бы словно метка на жертвенном баране.
Незнакомец вел себя совершенно свободно, но не нагло. Присутствие отъявленных головорезов его, по-видимому, нисколько не волновало, плохая кухня и дешевое пойло не потревожили его желудка, привычного к куда более изысканным блюдам, а бренчание Слепого не оскорбило его слуха, безусловно, привыкшего внимать несравненно более возвышенным звукам. Шуточки уличных девок не пробили броню его аристократизма, прямые вызывающие взгляды бандитов нисколько не поубавили его желания рассмотреть всех подряд со скучающим и даже несколько презрительным выражением. От него исходило нечто такое, что никто не захотел с ним ссориться. Эта эманация силы проникала даже сквозь пьяный угар. Она подавляла агрессию или загоняла ее глубоко во тьму яростных сердец. Человек в черном выглядел так, будто снаружи остался десяток его людей с автоматами.
Изучив здешнюю публику, он потерял к ней интерес. С этой минуты он целиком переключился на музыканта. Незнакомец непринужденно потягивал пиво из поданного ему грязноватого бокала, курил баснословно дорогую сигару, которых в «Дереве Иуды» не нюхали уже лет тридцать, и слушал игру гитариста с неослабевающим вниманием. Трудно было прочесть что-либо на его породистом и чрезвычайно ухоженном лице. Лишь один раз он выразил свое одобрение: когда Слепой спел старый блюз «Не чувствую боли», человек в черном костюме похлопал сложенными водительскими перчатками по ладони.
А потом поманил Слепого к своему столику. Очевидно, темные очки его не обманули, хотя никто не сказал ему ни слова о странностях гитариста.
Слепой не был гордым парнем. Его гордость умерла в тот день, когда он был вынужден продавать свое искусство, каким бы дешевым оно ни считалось. Незнакомец внушал уважение, а кроме того, от него за километр пахло деньгами. Большими деньгами.
Слепой отклеил задницу от табурета, а спину от стены, и взгляду незнакомца открылся старый картонный лист с полустершейся надписью «Не стреляйте в музыканта, он играет, как умеет». Картон был прострелен в нескольких местах. Зато другой, более оригинальный, опус этого жанра был виден от самого входа и гласил: «Выбитые зубы не возвращаем. Шкуру штопают в аптеке за углом. Похоронная контора – через два квартала. Ваша последняя рюмка – так и быть, за счет заведения».
Незнакомец жестом пригласил Слепого сесть, налил ему рюмку водки, затем угостил сигарой. Слепой старался вести себя с достоинством. Он не спеша взял сигару, не спеша достал из кармана складной нож, не спеша открыл его и отрезал кончик. Не спеша прикурил от протянутой человеком в черном золотой зажигалки.
Он ничему не удивлялся, ведь наступила полночь – его лучший час. Он глубоко затянулся. Давно забытый вкус. Вернее, незнакомый вкус. Таких сигар он не курил никогда. Но дым, попадая в легкие, напоминал о том, чего никогда и не случалось. А если и случалось, то не с ним. Дым разбудил воображение. За это Слепой готов был играть для человека в черном до утра. Все, что тот попросит. Он понял, что встретился с тем, кто понимает. С тем, для кого его музыка – не просто сотрясение вонючего воздуха, избавляющее от пронзительной тишины.
– Хорошая работа, – сказал незнакомец приятным баритоном, и Слепой подумал, что, исполненная таким голосом, отлично прозвучала бы «Прими это, как мужчина». Но в подобной мысли было что-то неуловимо неправильное, порочное, словно он пытался подтасовать реальность под только что возникшие иллюзии. Он понял, что незнакомец обладает опасным шармом.
Слепой пожал плечами и ответил грубее, чем следовало:
– Обычная работа.
– Тем лучше. Значит, мое предложение не должно застать вас врасплох.
Человек в черном изящным жестом запустил два пальца в боковой карман, выудил оттуда визитную карточку и бросил ее на стол.
Совершив несколько оборотов, словно балерина в белом, карточка замерла перед Слепым точно на краю отполированной локтями доски. Наклонившись и не снимая очков, тот прочел короткую надпись без всяких выкрутасов:
Г-н Домино
импресарио
Слепой криво ухмыльнулся, показав щербатые зубы. «Импресарио»! Это не тянуло даже на хохму. По его мнению, шутнику в черном было самое место в ресторане «Элизиум», где слащавые и жеманные сестрички Монд мяукали под слащавый и жеманный рояль педераста Луи. Но сигара… Сигара искупала все и заставляла иначе взглянуть на ситуацию. В противном случае злая шутка обходилась слишком дорого и удовольствие не окупалось. Слепой знал не понаслышке кучу гораздо более простых способов поиздеваться над нищим музыкантом.
– Что вы скажете насчет десяти тысяч за один концерт? Правда, играть придется далековато отсюда, но я берусь бесплатно доставить вас на место. Четверть гонорара вы получите в задаток, который я могу выплатить здесь и сейчас.
Слепой тупо глядел на тлеющую сигару. Названная сумма была слишком огромна, слишком нереальна для него, и потому происходящее казалось ему дурным сном. Дурным по той причине, что он уже представлял себе горечь пробуждения. Но не хотел просыпаться.
Да, сумма была запредельной. На эти деньги он мог бы безбедно жить несколько лет (при условии, что удастся их сохранить), а главное, он мог бы купить себе хороший инструмент. Шоферы-дальнобойщики рассказывали, что в столице есть антикварные лавки, где продается что угодно, даже… даже электрогитары. Ведь в столице была электростанция, и богатые люди могли позволить себе электрическое освещение по ночам, и еще там были элитные клубы, в которых, по слухам, супермузыканты играли для кучки избранных – играли так, как в старые добрые времена потерянного рая. Бас, ударные, орган Хэммонда, духовая секция. Это звучало фантастически – во всех смыслах. Легенды, эпос, городской фольклор… Слепой боялся даже думать о подобных вещах. Слишком болезненная штука – несбыточные мечты. Хуже этого только разбитые надежды. Нет, он не позволит, чтобы незнакомец причинил ему боль. Когда-то у него была сплошная рана вместо сердца, а теперь – рубец, который не расцарапать ничем. Разве что пробить ножом, но это будет означать окончательное избавление от мук.
– Спасибо за сигару, – сказал Слепой. – Господин Домино, что я могу сыграть для вас? До рассвета ваше время. Вы его купили – и меня впридачу со всеми потрохами. Но только на эту ночь. А потом катитесь к черту.
Господин Домино не обиделся, хотя, взглянув на него единственный раз, можно было смело утверждать, что тот, кто его оскорбит, горько об этом пожалеет. Но со Слепым он остался безупречно вежливым.
– Боюсь, вы меня неправильно поняли. Я плачу вам за единственный концерт, после чего вы можете вернуться в эту дыру и продолжать в том же духе.
После этих слов он сделал что-то совсем уж безумное – достал пачку крупных купюр и отсчитал две с половиной тысячи. Закончив, небрежно перебросил деньги на сторону Слепого.
В кафе воцарилась липкая зловещая тишина. Теперь Слепой ждал только одного – пули в голову. Он отдавал себе отчет в том, что никто из находившихся в «Дереве Иуды» не видел прежде таких денег за всю свою жизнь. И еще в том, что многие из этих людей были готовы прирезать собственную мать за пятидесятую часть его гонорара.
То, что в кафе не случилось кровавой бойни, впоследствии объясняли массовым гипнозом. И гипнотизером был человек в черном. Он легко манипулировал человеческими пороками и животными инстинктами, но делал это совершенно незаметно для окружающих.
– Почему я? – спросил Слепой голосом более хриплым, чем обычно. Он уставился на деньги, которые были, несомненно, реальны, – так же реальны, как кислые запахи пива и людского пота, как заплеванные доски пола, как вся эта сраная жизнь.
Господин Домино развел руками с неподдельным сожалением.
– Все очень просто. По сведениям моего гм… работодателя, вы – последний в своем роде. Да-да, не удивляйтесь. Я знаю, что говорю, ведь я объездил весь Юг. Увы, дерево засохло. Мы уже не в силах вдохнуть в него жизнь, но, если угодно, еще можем позволить себе полюбоваться последним побегом. Это придаст особую цену вашему концерту, и мы готовы платить. Возможно, даже удастся сделать запись. Разумеется, в таком случае мы предложим вам отдельный договор. Все ваши права будут строго соблюдены. В этом мире ценится только утраченное. Как ни печально, мертвая музыка стоит гораздо дороже живой.
