Телевизор – это серьёзно. Если верить, конечно…
Отец Дмитрия не верил. В те редкие минуты, когда находил время для разговора с сыном, бывший начальник производства твердил, что картинки можно подделать, и за Стеной ничего нет.
Ничегошеньки…
А Дмитрий не верил отцу. Незачем тогда ходить на работу, копить деньги и мечтать о свободе. Надежда, как известно, умирает последней. Как бесплатные психологи, расплодившиеся в последнее время подобно тараканам.
Костров-старший, рискуя загреметь на переработку, психиатров избегал, и запрещал посещать сыну, но мозгоправы так правдиво рассказывали о «другой» жизни, что ради этого стоило их слушать. Нет, он отцу не верил, а если и пробовал – не признавался даже себе.
Трусил…
А вот Мишка не верил точно. Не пропускал ни одной передачи и зачем-то таскал сюда. Чуть ли не каждый выходной. По вечерам, когда остальные шли в кино или на дискотеку, или, напившись до безобразия, тискали по подъездам девчонок. Не верил и надеялся когда-нибудь из города выбраться. Работал сразу на двух работах, учился и играл во всевозможные лотереи. Зарабатывал горб, как говорил Костров-старший, правда, тоже где-то с утра до вечера пропадавший, но не ради «счастливого билета», а чтобы прокормить семью: Димку, младшую сестру и прикованную к постели после ранения супругу.
Взгляд упал на едва различимые на закопчённой стене слова, кажется, детское стихотворение. Интересно, откуда? Люди возле «края» не жили, а если появлялись, то лишь бандиты или отморозки. Они постарались? Вряд ли. Писать не умеют, и небезопасно: подстрелить могли запросто. По-видимому, стихи остались с тех времён, когда рядом располагалось общежитие, и мир не делился на части.
Заставляя зажмуриться, грязную стену ожёг луч прожектора.
Интересно, если прийти сюда днём, на асфальте тоже можно надписи разглядеть? Какие-нибудь рисунки?
Глаза заслезились. Костёр понадеялся – от ветра.
Какие, к чёрту, надписи? Какие рисунки? Их давно смыло дождём, сдуло ветром и стёрло градом. Единственным богатством запретной зоны были большие неприятности: кроме возможности загреметь в кутузку, по пути к дому требовалось пересечь контролируемый враждебными группировками квартал; попадутся местным – «обезьянник» станет мечтой.
Если выживут…
– Про шоу слыхал? – Вопрос друга отвлёк от мыслей и заставил нахмуриться: про шоу слышали все.
– Игру?
– Как думаешь – шанс есть?
– У тебя? – Диман от удивления повысил голос, до этого они говорили полушёпотом. – Железякой решил стать?
Молодые люди встретились взглядами.
– Не могу больше…
– Да ну? – Михаил капризно поджал губы, и Дмитрий быстро поправился. – Забудь, вырвалось… у тебя и так получится.
Но Спирин уже завёлся:
– Думаешь, если в семье один, и мать не болеет, легче?
Началось…
– Да ничего я не думаю. Не то хотел сказать. Остынь…
– Остынь? Иди знаешь куда?
Диман пожал плечами:
– Как скажешь. – Раздражённо сплюнул в густую траву и повернулся, собираясь уйти. И замер: вдалеке прыгал луч фонарика.
– Ладно, проехали… – стал успокаиваться Михаил, и увидел, как напрягся друг. – Ты чего?
Диман предостерегающе поднял руку:
– Заткнись. Доигрались, мать твою, идёт кто-то.
– Сюда?
– Угадай.
– Менты?
Костров поморщился:
– Я знаю? – И быстро оглядел пустырь.
Валить нужно…
Сердце забилось сильнее, под рубашкой стало жарко.
– Что делать? – в голосе Спирина больше не было злости, скорее испуг.
– На склад нужно, спрячемся там. – Диман торопливо двинулся к темнеющему прямоугольнику двери.
Сзади раздался испуганный вздох…
Пробираясь сквозь заросли крапивы и лопухов, Костёр старался не думать о заброшенном доме. Говорили всякое. И чаще о разной нечисти, обитавшей вдоль «края». Разумеется, он в эти россказни не верил, всё-таки взрослый детина, но всё равно при одном взгляде на колодцы окон, куда не мог пробиться мощный луч прожектора, становилось не по себе, не говоря уже о Мишке с его богатым воображением.
Пятно фонарика приблизилось.
– Чёрт, – прошипел Диман, белея зубами. – Шевелись.
Сзади послышалось торопливое шуршание: худенький товарищ вышел из ступора.
Хорошо, теперь главное… Дмитрий остановился в метре от покосившегося крыльца. Замер. Предчувствие беды ледяным ветром перехватило дыхание: спасительная дверь могла оказаться закрытой. Вдоль позвоночника скатились зябкие металлические шарики пота.
Влипли…
С трудом подавив болезненную судорогу, Костёр попытался оценить обстановку. Не получилось – мысли тонули в адреналине. Хотя нет, одна чудом выплыла. Он вдруг на полном серьёзе подумал, что если попытается спрятаться в траве, навсегда испачкает новые джинсы.
Зубы до боли впились в губу.
О чём он думает? А если им до кучи два чёртовых нароста оторвут? Головы их безмозглые! Если пожаловала одна из уличных банд, или охрана?
Джинсы…
Молодой человек одним прыжком преодолел расстояние до двери, руки ухватили приваренную вместо ручки скобу, и со всей силы рванул. НИЧЕГО! Лишь живот закрутило и в панике зашлось сердце. Уже не думая, что выдаст себя шумом, плевать, Костёр с остервенением дёрнул сильнее. Давай же! Ну! Есть… Немного, совсем чуть-чуть, ржавая створка сдвинулась и отошла, открывая узкую щель. Потянуло плесенью, кисловатым запахом истлевшего дерева и какой-то тухлятиной. Но думать некогда… время кончилось. Или он сейчас сдвинет этот сраный, точно язвами покрытый ржавыми наростами лист железа, или кончиться всё остальное.
Навсегда…
Сзади послышалось учащённое дыхание, и Диман вздрогнул, резко развернулся, привыкшие к «груше» кулаки в защитном движении застыли на уровне груди.
– Ты… – выдохнул Костёр, замечая перед собой бледное луноподобное Мишкино лицо. – Ё…
Михаил его испуга не заметил, сам трясся от страха.
– Их много. – Глаза друга, и так большие, теперь казались просто огромными. – Человек десять… не меньше.
Десять, не меньше…
Костёр отвечать не стал. Язык не слушался. Лучше несколько секунд постоять в тишине. Подождать. У него всегда так, даже отец соглашался: стоило перенервничать, как та фигня, от которой мысли путаются, исчезала по-быстрому. Вместо неё нарисовывались холодная собранность и граничившая с пофигизмом решимость. А следом – спасительное решение. Вот и сейчас, взглянув в испуганное лицо Аспирина, Костёр словно вышел из тела, другими глазами разглядывая пустырь, не обращая внимание на приближающиеся шаги и обрывки фраз.
Искал выход.
У них полминуты. Всего тридцать секунд… Бежать к другим дверям поздно, услышат или увидят, и неизвестно насколько другие подъезды заросли травой.
Есть!
Снова, более внимательно изучив крыльцо, Костёр убедился в отсутствии запоров и замков. Дверь просто крепко заросла лопухами и нужно лишь сильнее дёрнуть за ручку. Резче, не нервничая, и в правильном направлении.
– Хватайся. – Дмитрий посмотрел на друга. – Тяни вверх и на себя.
Друзья изо всех сил напряглись и осторожно потянули. Дверь медленно, с противным скрипом и сочным хрустом рвущихся сорняков, начала уверенно открываться. Прошло несколько секунд, и чёрный зев прохода оказался способен проглотить двух ненормальных (раз решились на такое) молодых людей.
Хорошая мысль, насчёт «проглотить». Насчёт «ненормальных» – тоже.
Вперёд…
Недолго думая, чего уж теперь, Диман решительно шагнул в темноту. Повернулся, не глядя, схватил друга за рубашку и потянул за собой. Вскрикнув от неожиданности, Спирин подался вперёд, его дрожащие ноги заплелись и парень споткнулся. Костёр представил, как товарищ, пытаясь сохранить равновесие, пропеллером машет руками, как в камень свело мышцы живота.
Плюх!
Громкий плеск и влажное шевеленье.
Чёрт…
Дмитрий машинально присел, сдерживая вскрик, вытянутые перед собой руки нащупали друга:
– Живой? – Вздрогнул, касаясь льда мокрых пальцев товарища. – Какого…
– Я…
Диман зажал парню рот:
– Тихо.
За дверью послышались шаги, и в проём проскочил жиденький лучик света.
Не могли фонарик лучше найти. – Возникла дурацкая мысль, и следом. – Ничего, тебя заметить хватит.
– Вставай, придурок. – Митяй рванул Аспирина так, что затрещали швы. – Клянусь, это последний раз, когда тебя послушал.
Михаил попытался ответить, но губы не слушались, и получилось какое-то мычание, но поднялся, жить-то хочется, и следом за Дмитрием сделал несколько неуверенных шагов. Глаза немного привыкли, и очертания комнаты стали видны лучше. По крайней мере, достаточно, чтобы завернуть за угол и спрятаться. Вот только прятки совсем не та игра, в какую хотелось сейчас играть. Ночью, возле Стены, когда бухающее сердце заглушает шум собственных шагов, уши пытаются уловить малейший шорох, а живот сводит от каждого шага. С прятками у него всегда были нелады… с того самого раза, когда в шестилетнем возрасте спрятался в школе.
