Должен признаться, что в тот момент я был куда больше озабочен собственным будущим, чем возможным уроном для человечества, которое оставалось в полном неведении относительно ожидавшей его потери.
- Можно ли что-нибудь сделать? -спросил я, стараясь говорить спокойно и не показывать внутреннего напряжения.
- Мы можем остановиться здесь и умереть от удушья, когда истощатся запасы химических реактивов, - ответил Перри. - Или будем продолжать двигаться в надежде на то, что нам удастся повернуть аппарат хотя бы на несколько градусов. Тогда мы сможем, описав дугу, вернуться на поверхность. Если мы сделаем это прежде, чем температура в аппарате достигнет опасных пределов, то у нас есть шанс остаться в живых. Но на такой поворот у нас не больше одного шанса из миллиона. Двигаясь же вертикально, мы умрем несколько быстрее, чем оставшись на месте и корчась от удушья, но умрем все равно.
Я взглянул на термометр. Он показывал 110°. Пока мы беседовали, могучий стальной крот углубился более чем на милю в толщу земной коры.
- Ну что ж, тогда продолжим, - сказал я, - тем более, что продвигаясь такими темпами, нам недолго придется ждать конца. Кстати, Перри, вы никогда не говорили мне, что эта штука будет двигаться с такой скоростью. Или вы и сами этого не знали?
- Нет, - ответил он, - я не мог точно рассчитать скорость, потому что у меня не было инструмента для измерения мощности двигателя. Я только предполагал, что мы сможем делать около пятисот футов в час.
- А делаем семь миль, - закончил я вместо него, глядя на указатель пройденного расстояния. - А какова толщина земной коры? - поинтересовался я.
- Ну, на этот счет существует столько же теорий, сколько и ученых, последовал ответ. - Одни определяют ее в тридцать миль, указывая, что на этой глубине, учитывая повышение температуры на один градус каждые шестьдесят или семьдесят футов, могут существовать только расплавы. Другие считают, что вращение Земли и возникающие напряжения от центробежных сил исключают эту теорию, и земная кора должна быть сплошной на глубину от восьмисот до тысячи миль. Так что можешь выбирать любую.
- А что, если она сплошная? - спросил я.
- Нам это не поможет, Дэвид, - ответил Перри. - В лучшем случае, горючего нам хватит на три-четыре дня, а воздуха не хватит и на три. Так что мы не можем надеяться пройти восемь тысяч миль и добраться до антиподов.
- Выходит, если, конечно, вторая теория верна, мы остановимся на глубине шести или семи сотен миль, причем во время прохода последних полутора сотен миль мы уже будем трупами? Так? - спросил я.
- Совершенно верно, Дэвид. Тебе не страшно?
- Не знаю.
Все это случилось так неожиданно, что я, наверное, еще не до конца осознал весь ужас нашего положения и, должно быть, поэтому оставался спокоен. Видимо, шок несколько притупил все мои чувства.
Я снова посмотрел на термометр. Ртутный столбик продолжал подниматься, но уже медленнее. Он показывал всего 140°, хотя мы углубились почти на четыре мили. Я сказал об этом Перри, а тот усмехнулся.
- Ну вот мы и развенчали, по крайней мере, одну теорию, - прокомментировал он мое сообщение, а затем продолжил осыпать проклятиями застрявший рычаг.
Я однажды слышал ругань пьяного шкипера, но по сравнению с изобретательными и разнообразными выражениями Перри, она представлялась мне теперь лишь лепетом жалкого дилетанта.
Я снова попробовал сдвинуть рычаг - с таким же успехом можно было пытаться сдвинуть земную ось. По моему предложению Перри остановил двигатель, и я взялся за рычаг еще раз, но результат оказался тем же. Я печально покачал головой. Перри пустил машину, и мы продолжили свой путь к вечности со скоростью семь миль в час. Я сидел, не отводя глаз от термометра и указателя пройденного расстояния. Ртуть поднималась, но все медленнее и медленнее. При 145° жара в нашем металлическом гробу стала почти невыносимой.
К полудню, через двенадцать часов после старта, мы находились на глубине восьмидесяти четырех миль. Термометр показывал 153°.
Перри заметно повеселел, но убей меня Бог, если я понимал причину его оптимизма. Он прекратил ругаться и принялся что-то напевать себе под нос. Неужели напряжение последних часов заставило его слегка повредиться рассудком? Я же все это время предавался бесплодным сожалениям, вспоминая многочисленные поступки в своей жизни, которые мне хотелось бы как-то искупить. Например, тот случай в Эндовере, когда мы с Колхауном подложили пороховой заряд в печку и один из мастеров чуть не поплатился жизнью; потом еще... Но что проку вспоминать, если я скоро умру и разом расплачусь за все свои прегрешения. Жара в кабине была адской; еще несколько градусов - и мы потеряем сознание.
- Какие показания, Дэвид? - оторвал меня от мрачных размышлений голос Перри.
- Девяносто миль и 153°, - ответил я.
- Клянусь Богом, мы камня на камне не оставили от этой пресловутой тридцатимильной теории! - злорадно захихикал Перри.
- Но нам-то от этого не легче! - угрюмо отозвался я.
- Мальчик мой, неужели ты не обратил внимания на то, что последние шесть миль температура больше не повышается? - удивленно спросил он. - Подумай об этом, сынок.
- Я-то подумал! - огрызнулся я. - Но абсолютно не вижу разницы: не все ли равно, какая будет температура - 153° или 153000°, когда у нас кончится воздух. Так и так мы погибнем, и никто никогда об этом не узнает.
Должен признаться, однако, что в глубине души у меня тоже затеплилась какая-то надежда. Я, правда, не смог бы, да и не пытался вразумительно объяснить, на что я надеюсь, но сам факт, как подчеркнул Перри, опровержения научных теорий в ходе нашего путешествия очевидно доказывал полную непредсказуемость действительного строения Земли. А это вселяло некоторую надежду, по крайней мере до тех пор, пока мы продолжали оставаться в живых.
На отметке сто миль температура упала на полградуса! Когда я сообщил об этом Перри, тот восторженно заключил меня в свои объятия.
До полудня следующего дня температура продолжала неуклонно падать, пока в кабине не стало столь же холодно, как перед этим было невыносимо жарко. На глубине двухсот сорока миль в кабине резко запахло аммиаком, а температура упала до -10°. Почти два часа мы страдали от ужасного холода. На глубине двухсот сорока пяти миль мы вошли в мощный ледяной пласт, и температура резко подскочила до +32°. Последующие три часа мы пробивались через лед, а затем вновь началась насыщенная аммиаком порода и опять резко похолодало.
Через какое-то время температура снова стала подниматься, пока мы окончательно не уверились, что приближаемся к расплавленным слоям земной коры. На глубине четырехсот миль температура достигла 152°. Я лихорадочно наблюдал за неуклонно ползущим вверх ртутным столбиком. Перри наконец-то прекратил напевать и начал молиться.
Нашим надеждам был нанесен такой удар, что нарастающая жара казалась нам куда сильнее, чем была на самом деле. В последующий час столбик поднялся лишь на один градус и на глубине четырехсот десяти миль достиг максимальной пока отметки в 153°. Теперь мы уже оба следили за термометром, затаив дыхание. Остановится ли он на этой черте или будет безжалостно ползти вверх? Понимая, что обречены, мы все же с упорством утопающих цеплялись за последние обрывки надежды.
Указатель кислорода уже приближался к критической черте - воздуха оставалось не более чем на двенадцать часов, хотя непохоже было, что мы проживем эти часы.
На отметке в четыреста двадцать миль я снова посмотрел на термометр и не поверил своим глазам.
- Перри! - закричал я, - Перри, старина, он опускается! Опускается! Опять 152°!
- Черт побери! - недоумевающе воскликнул он. - Неужели в центре Земли находится холодное ядро?
- Понятия не имею, - ответил я, - но, слава Богу, что мы не изжаримся на медленном огне. Я готов принять любую другую смерть, но только не такую.
А ртутный столбик опускался все ниже, пока не достиг того же уровня, что и на глубине семи миль в caмом начале нашего пути. В это время перед нами встала другая проблема - истощение запасов кислорода. Перри первым почувствовал это. Он судорожно стал нажимать кнопки, регулирующие его подачу, а через несколько секунд и я ощутил, как тяжело стало дышать. Голова у меня закружилась, руки и ноги налились свинцом.
Голова Перри беспомощно упала на грудь, но он тут же пришел в себя, выпрямился в своем кресле и повернулся ко мне.
- Прощай, Дэвид, - сказал он, - это, наверное конец.
С этими словами он улыбнулся и закрыл глаза.
- Счастливо, Перри! - улыбнулся я в ответ.
Но я не впал в беспамятство. Я был молод и хотел жить. Целый час я сопротивлялся надвигающемуся удушью. Почти сразу я обнаружил, что поднимаясь выше по направлению к корме, я могу продолжать дышать. Примерно час я еще протянул на этих скудных остатках живительного газа, но всему приходит конец. Я понял, что на дальнейшее сопротивление неизбежному у меня просто нет сил. В последнем проблеске сознания я устремил взгляд на указатель расстояния. Он стоял на отметке ровно пятисот миль от поверхности земли. И в этот самый момент машина внезапно остановилась. Непрерывный скрежет от проходящих меж стенок обломков измельченной породы прекратился. Изменившийся звук от работы бура неопровержимо свидетельствовал, что теперь он вращается вхолостую. И тут меня осенило. Нос железного крота находился НАД моей головой. Я смутно припомнил, что такое положение возникло при проходе через ледяной пласт. Тогда мы как-то не обратили на это внимания, но сейчас я без труда нашел объяснение этому феномену: каким-то образом мы ухитрились развернуться во льду на 180° и теперь снова добрались до поверхности. Благодарение Богу, мы спасены!
