— Прости! Напугал? Не подумай дурного, я пять лет не касался живого человека. Робинзон против меня так, турист-уикендщик, а ты даже не знаешь, кто такой Робинзон. Просто растерялся. Да садись, садись! Обалдеть можно. Ты нормальный! Как? Почему? Меня, кстати, Ингвар зовут. Будем знакомы!
Он протянул мальчику руку, тот, поколебавшись, осторожно пожал широкую, крепкую, как доска ладонь своей маленькой грязной ладошкой.
— А тебя как зовут, пацан?
Мальчик вздохнул, показал на рот и развёл руками.
— Чёрт, да ты немой, что ли?
Подтверждающий кивок.
— Ну вот, — рассмеялся Ингвар, — вот так у меня всегда! Моё фирменное везение, которое я называю «не-дай-бог-удача». Найти единственного в мире нормального — и он, блин, немой! Понимаешь, пацан, я ещё и пять лет ни с кем не разговаривал. При том, что ужас как люблю потрындеть. Что ты так жалобно смотришь? Это моя каша! Ты свою уже съел! Ладно, чёрт с тобой, оставлю половину. Хотя ты и не можешь мне сказать, что такое «мегрета». Похоже на селёдку с абрикосовым вареньем. Доводилось мне жрать вещи и похуже. На, доедай, бедолага…
— Эка тебя угораздило-то. Это у тебя, пацан, «травматическая афазия». У меня с одним приятелем так было. После того, как его расстреляли. Ну, как «расстреляли» — поставили к стенке, глаза завязали и пальнули из калашей над головой. Пошутили, типа. Такое чувство юмора в тех краях, своеобразное. Ах, да – «калаши»… Это единственное в мире оружие, которое стреляет, даже будучи ржавым как из жопы. Ох, блин… совсем забыл. Оружие! Знаешь, это такая штука, которую люди делают, чтобы убивать друг друга. Ну, то есть прибить ближнего можно практически чем угодно, но специальный инструмент ухватистей. Хрен его знает, как тут у вас умудрялись без него обходиться. Я вот чего скажу тебе, пацан — я многое повидал на своём веку, но здесь всё было конкретно странно устроено. Охренеть как странно. Даже до того, как навернулось. Доел? Давай сюда посуду. Чайку заварим.
Мальчик протянул ему кан. Ингвар, экономя воду, протёр его внутри умеренно чистой тряпочкой, наполнил остатком из бутыли, повесил над костерком.
— В общем, моего приятеля тогда замкнуло. Штаны намочил, сознание потерял, очнулся — немой, как бревно. У тех, кто его «расстреливал», конкретный облом случился — они-то у него хотели про денежки узнать. Он у них типа за бухгалтера числился, потому что сами они считали «раз-два-много». Это не мешало им называться «Армией освобождения» и получать оружие от добрых дядей из-за речки, хотя освобождали они в основном имущество от его владельцев. Оружие продавали другой армии, другого освобождения, даже не распаковывая, чтобы не заржавело. Там, в джунглях, это моментально вообще, если не ухаживать. А ухаживать им лень. Им вообще всё лень было, кроме как убивать, грабить, пить и курить шмаль. Я не буду тебе объяснять, что такое «шмаль», ладно? Тут её один чёрт нет. В общем, чтобы прикинуть курс калаша к рэнду им нужен был кто-то знающий, где какая кнопка на калькуляторе. Вот мой приятель этим и занимался, отнюдь себя при этом не обижая. Но в какой-то момент зарвался настолько, что его альтернативно окрашенные наниматели даже на пальцах сумели прикинуть, как сильно их поимели. Но денежки-то уже были на офшорных счетах. И вот они и решили его пугануть, для сговорчивости, но перестарались. Рад бы рассказать, а не может. Афазия. Он бы на бумажке написал, да неграмотные они. Кончилось бы дело совсем плохо, да он удрал — не без моей, кстати, помощи. Не совсем бескорыстной, врать не буду, пришлось поделиться со старым товарищем Ингваром, но он всё равно не в накладе остался. А когда у тебя денег дофига, то и немым прожить можно. Но вот что я тебе скажу, пацан, — я бы, если б онемел, лопнул бы нафиг. Голова бы взорвалась от слов. Серьёзно. Так что, блин, извини, у меня накопилось. Я пять лет со стенкой разговаривал. Реально, я не шучу — нарисовал на стене лицо и с ним базарил. Чтобы не рехнуться. Ну, или потому что рехнулся, как посмотреть. О, вот и вода закипела. Какой чай ваше пацанчество предпочитает в это время суток? Шучу, у меня всего один и есть. Называется «какой-то без сахара». В его сложном букете доминируют густые тона прелых листьев лопуха с тонкими нотками плесневелого веника, но пить можно. Когда больше ничего нет. Вот тебе кружка, а я из канчика похлебаю. Кружка у меня одна, потому что нахрена мне две-то? Не надеялся, что с кем-то доведётся почаёвничать. Не очень-то у вас тут обстановка к чайным церемониям располагает.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Мальчик осторожно, натянув на ладони рукава свитера, принял из его рук горячую кружку и подозрительно её понюхал.
— Пей-пей, не бойся, — ободрил его Ингвар. — Как говорила старая карга, моя бабуся: «Кто горячего не пьёт, с дурости своей помрёт». Сама она, впрочем, пила в основном самогонку, отчего прожила девяносто девять годиков, совсем чуть-чуть не дотянув до юбилея. Но чаем она тоже не брезговала, и тебе не стоит. Вон сырость какая!
За железной дверью трансформаторной будки вовсю поливает дождь, оттуда тянет холодом. Мальчик, вздыхая, прихлёбывает горячий чай, грея руки о кружку.
— Буду звать тебя «пацан», ничего? В этом нет ничего обидного, меня всё детство так звали. О том, что у меня есть ещё какое-то имя, я узнал, когда бабуся оттащила меня в школу. Я пытался дорого продать свою свободу, но она была чертовски сильной старушенцией и носила кожанку с длинными рукавами, которые хрен прокусишь. Пришлось учиться. Не могу сказать, что мне это сильно пригодилось в жизни, но совсем зря годы не прошли. Например, я научился жулить в карты, курить и подделывать бабкину подпись в дневнике. Когда бабуля об этом узнала, я уже отрастил достаточно длинные ноги, чтобы от неё удрать, поэтому получил только палкой по спине. Кидалась она метко — ещё бы, десять лет гарпунщиком на китобое. Вот так она выглядела, глянь…
Ингвар показал мальчику страницу потрёпанного блокнота.
— Рисую от скуки, да. Тут почти похоже вышло. Она бы и дальше таскалась по морям, но мама померла, когда мне было три, и бабуле пришлось сойти на берег, хотя я, с её точки зрения, не стоил и самой маленькой бочки с ворванью. Разве что вонял, с её слов, почти так же. Вообще-то она мне была не бабушкой, а прабабушкой, бабкой моей матери, но какая, в принципе, разница? Других родственников не было. Допил? Давай сюда кружку. Выставим под дождь. Сначала отмоем, потом наберём воды, вскипятим, остудим и зальём в бутылку. Пусть будет запас, а то, может, та река только на карте и осталась. Притащишься, а там сухое русло и рыбьи скелеты. Я такое уже видел — дно треснуло, и вода ушла. Чёрт её знает, куда. Куда-то. Будет обидно, потому что у меня на эту реку большие планы. Посуду помой, если не сложно. В конце концов, я готовил. Справедливо же?
Мальчик, внимательно смотревший ему в лицо, кивает, берёт тряпку и идёт под дождь.
— Да не лезь, промокнешь! Ещё простудиться не хватало. Хватай и тащи сюда. Вот так, тряпкой, и нормально. Стерильности всё одно не добиться. А теперь верни кан обратно, пусть вода наберётся. Вот, молодец. И от дождя польза бывает.
— Забалтываю тебя, да?
Ингвар пристроил кан над огнём и твердо посмотрел в глаза мальчику. Тот отрицательно покачал головой.
— Знаешь, я, наверное, за время своей робинзонады слегка тронулся башкой. А кто бы не тронулся, просидев в одиночке пять лет? У Робинзона был хотя бы остров, попугай и Пятница. Нет, не день недели. То есть как бы день, но… Чёрт, ты же не знаешь этой истории, откуда тебе. Я-то её в детстве читал. У бабуси были не только недостатки, но и книги. Она их таскала собой в море, поэтому страницы пахли солью, плесенью и ворванью — это китовый жир, адски вонючий. Кто хоть раз понюхал — не забудет. Я их все прочитал, потому что телевизора у нас не было, а других развлечений тогда ещё не изобрели. Робинзон — это мужик такой, из книжки. Робинзон Крузо его звали, Крузо — фамилия. Тот ещё засранец, между прочим, но, надо признать, упёртый. Свалил от родителей в море, и даже пираты его не остановили. Да он и сам… Я, знаешь, без особых предрассудков к пиратам, сам не без греха. Но этот мутный дятел мало того, что пристроился плантатором, то есть, читай, рабовладельцем, так ещё и занялся контрабандой рабов. Решил поднять баблеца на живом товаре. В книжке на этом как-то не фокусировались, но, когда его корабль воткнулся в остров, то плыл Роби как раз за «чёрным деревом». Впрочем, тогда это считалось мелкой шалостью, и если бы его поймали, то наказали бы не за работорговлю, а за неуплату пошлин. В общем, прикинь, деревянное корыто с тряпками на палках, на котором одни люди фигачат через океан, чтобы наловить там других людей для третьих людей. Нормальный такой бизнес-план, да? А тогда ничего, прокатывало. По пути половина дохла, потому что корыто маленькое, а люди жадные. Тогда и команда-то жила слоями в кубрике размером с бабкин сундук, отсыпаясь посменно в гамаках по схеме «один спит, двое на палубе». А уж рабов в трюм вообще прессовали, как шпроты в банку. Я когда в детстве всё это читал, не особо задумывался, но вообще, надо полагать, насморк в то время был для матроса даром божьим. Представь, что твоя постель — тряпка, привязанная двумя концами к стене, в которой по очереди спят ещё два потных мужика, которые мылись в лучшем случае в порту, при посещении борделя, если, конечно, не пренебрегли этой частью процедуры ради экономии средств на выпивку. Пресная вода на борту не для мытья, её везут в бочках и молятся, чтобы она не протухла, а забортной, солёной, не очень-то помоешься, если нечем смыть соль. Сверху мухи, внизу — крысы, посередине — клопы. Вонючая солонина, плесневелый хлеб, тухлая вода. Благодать! А тут ещё и рабы, которые неделями гадят под себя, потому что больше некуда, а часть из них ещё и сдохла, успев завоняться на жаре. Здешнее амбре из развалин за духи сойдёт на фоне того, как пахли тогдашние корабли. В общем, в моряки тогда шли люди небрезгливые. Ну, или те, кому деться некуда. Тем более, что эти лохани бесперечь тонули. Вот и Робинзону в очередной раз не попёрло: корабль попал в шторм и его выкинуло на мель. Что характерно — все утопли, а он один выжил. В этом я ощущаю с ним некоторые родство, в смысле сомнительного бонуса «не-дай-бог-удачи». Знаешь, что это такое?
