"По предписанию о. протоиерея, нас собралось подведомственных семь иереев и почти что столько же в стихарях дьячков, для встречи высокопреосвященного. Все возлежали на муравке подле церкви. Некоторые, подобно Ионе, уже и храпляху... Вдруг раздается тревога и производится колокольный звон, мы стремглав летим к облачениям, выстраиваемся в должном порядке и продолжаем Андрееве стояние с добрые полчаса. Наконец узнаем, что это передовой отряд диаконов и певчих. Звон умолк, облачение снято, и мы опять принялись за рассказы, которые продолжались часа два. Но в три часа пополудни опять суматоха прежняя - и не по-пустому, желанная минута настала: святитель встречен громогласным "Достойно есть" и "Многие лета". Преподав нам мир и благословение, он порознь расспрашивал: из каковых кто?" (После некоторых обычных действий.) "Расспрашивал об урожае, говорим ли проповеди? Я отвечал, что, со времени получения указа, говорю по одной в месяц. Советовал составлять и по четыре. Из дома шествовал в сопровождении всех нас к мельницам: пил чай у откупщика Александра Якимовича Барского и, преподав нам _в десятый раз_ свое пастырское благословение, уехал в Мотыжин".
В этой первой выписке, кажется, не видим ничего, кроме "страха" да легкого подшучивания исподтишка, - ничего, возвышающего дух и сознание, нет.
За этим следует другая встреча. На сей раз отец Фока встречает опять того же митрополита Филарета, но уже довольно много лет спустя, именно в 1845 году, - а отец Фока теперь уже не простой молодой священник, а _благочинный_.
В дневнике сначала отмечено довольно сложное "движение" отца Фоки, по случаю проезда императора Николая Павловича. Это свое "движение" отец Фока тоже описывает, мешая важность и даже некоторую восторженность с благопристойною шутливостью.
"В 3 3/4 часа пополудни тихо, чинно, стройно переменили лошадей. Экипаж закрытый со спящим гением России помчался далее. К нему навстречу шел зарумяненный восток, а сзади катился смиренный экипажец отца благочинного, Струтинского, который прибыл на всходе солнечном домой и разбудил нециих, еще спавших".
И тотчас после этой отметки идет следующая. Благочинный Струтинский встречает другого гостя.
"Мая 23-го (1845). Надобно ожидать другого гостя - митрополита. Опять хлопоты, суета - за хозяйство некогда и подумать. Вчера, впрочем, посеяно три меры проса и малость лену, а сегодня роздано жалованье, и прихватом слепил проповеденку на неделю св. отец и на случай прибытия владыки, о котором неизвестно еще, где предполагает литургисать. Послан нарочный уведать".
"24-го мая. Получив обстоятельное описание выезда нашего пастыря, из которого видно, что он будет литургисать в Радомысле, - я побывал в Белогородке для совета".
"25-го мая. В полдень завез Анну В. -в Белогородку и узрел там животрепещущих щук, заготовляемых на фриштык для владыки, имеющего завтра служить литургию и завтракать".
"26-го мая. Еще сушу ми на одре, утром получен с почты пакет, из которого усмотрено, что митрополит отправится из Киева в воскресенье. Вот и расстройство: священство съехавшееся разъедется, и я тоже".
"27-го, неделя и новолуние. В служении изморился и мокрую рубаху переменил. Сплю... - Гремит - сплю; проливной дождь - сплю... Снится встреча... сплю... и думаю, что владыка в такую пору не осмелится отправиться, Ergo {Следовательно (лат.).} - еще больше сплю и храплю не хуже Ионы. Наконец в три часа пробуждаюсь - солнце на небе сияет, а грязь в моих сенях воняет. Собравшись, прибыли к Белгородку и застали восемь священников в облачении. Через час и владыко со свитою на тридцати лошадях. Рев-илы (ревуны - басы, дьяконы, певчие), прибывшие вперед, испугали мою Липушку, наговорив, что Соколовский (помещик с. Горемичи) просил владыку на ночлег; но я себе думаю: брешете, дорога нисколько в провале не исправлена, да и его нет в доме... А тут пристав объявил уже мне, что владыка намерен далее ехать и велел заготовлять лошадей... Вот тут я, по правде сказать, окаменел, не зная сам, что мне и делать?"
Но обстоятельства, поставившие отца Фоку в такое положение, что он "окаменел", изменяются, благодаря участию отца ключаря, которому было передано, что у отца Фоки "расстройство", - после чего ключарь "обещал все уладить".
"Идя из церкви, - вследствие предложения отца ключаря, - владыка решился остановиться в Белогородке на ночлег, а после изъявил согласие посетить гореницкий храм... Я бегал... или, лучше, - я стоял... меня _гоняли_, - шептали: "скорей, скорей, у вас владыка будет пить чай!" Певчие и дьяконы приставали: "просите, просите владыку, чтобы у вас остался ночевать на покое". А я себе, запыхавшись, думаю: где там просить ночевать, когда у меня полны сени грязи, и на дворе грязь, и в комнатах теснота и неисправность? Касательно же приема: что и было в запасе, то все перевезено на тракт".
В этом отчаянном положении отец Фока являет новую черту своего характера и своего веселого юмора. Заручившись обещанием ключаря "все уладить", отец Фока суетится, когда его "гоняют", и со всех сторон ему "шепчут" и тормошат его до того, что он уже не может разобрать, "бегает" он или "стоит", а все-таки он знает, ему же верует и на кого надеется. Но когда вся эта докука его одолевает, то он уже не в силах ни стоять, ни бегать и отвечает в лапидарном стиле:
"Как себе хотите, так и делайте, а мне не мешайте по крайней мере сопты (то есть сопеть) да вытирать пот с чела".
И дело не обошлось без того, что митрополит побывал у отца Фоки. К счастию, его высокопреосвященство всем остался доволен и обласкал дочь хозяина, а угощение было не нужно. При простоте и невзыскательности покойного митрополита Филарета все сошло с рук хорошо, но, однако, мук и тревог бедному отцу Фоке все-таки, как видим, было немало. Затем гости уезжают, и благочинный с сотрудниками могут вспомнить и о себе.
"По выезде свиты (продолжает дневник) мы принялись доставать бутылку мадеры и чай с пуншем".
Подкрепись, отец Фока пустился вслед за митрополитом в Мотыжин. Приехав туда "и зашевелив всех, (он) принялся переписывать набело свою вчерашнюю проповедку, которую и удалось, за благословением архипастырским, сказать в мотыжинской церкви".
Как он мог во всей этой бестолковой суете обдумывать, сочинять и набело переписывать свою "проповедку", - это достойно удивления. Именно, разве бог помогал. Но не легче ему было прийти в себя и собраться с духом, чтобы произнести эту "проповедку" в присутствии своего маститого начальника.
"Встреча (в Мотыжине) была сделана только двумя священниками: отц. Тихоном и Вознесенским. Первый из них тотчас начал литургию. Певчие пели, а я шатался и хлопотал о чае и фриштыке, но успел неробко произнести слово".
"Сопты и отирать с чела пот" более было не нужно. Дневник далее повествует: (владыка) "уехал с довольно веселым к нам благорасположением. Тут-то мы, отощавшие, принялись в двенадцать часов в доме отца Иакова подкрепляться, где был и священник Ч-ский, приехавший просить духовенство на погребение жены священника Г-ва, вчера скончавшейся. Напились до избытка и, дремля, в шесть часов вечера уехали".
Этим заключено описание второй архиерейской встречи, которою труждался в своем благочинническом житии отец Фока Струтинский. Впечатление, производимое его характерным очерком, опять очень цельно и способно надолго оставить в памяти всю эту комическую суматоху, где не отличишь серьезное от смешного. Я, конечно, не берусь определять, насколько деятели описанной суматошной истории повысились или понизились после того, как чрез их места проследовал владыка, и они тотчас же за его отъездом, - не знаю, с горя или с радости, - "напились до избытка", причем под эту же стать попал и скорбный посол смерти - священник, приехавший просить духовенство на погребение жены другого священника, "вчера скончавшейся"... Вот и все возвращение "целебных свойств застоявшимся водам сельской купели!" Живыми и мертвыми здесь обладает какая-то жуть, от которой даже бедной покойнице беспокойно. Будь это все проще и не вызывай такой суеты, разумеется, было бы лучше; тогда перед нами, может быть, прошло бы течение более чистое, в котором мы могли бы разглядеть что-нибудь более достойное внимания и забот благочестивого человека вообще, а христианина в особенности.
Но и это не все, что можно сказать. Никак не надо забывать, что все открываемое нам дневником отца Фоки происходило при митрополите Филарете Амфитеатрове - человеке очень простом и добром, которого из духовенства мало кто боялся. Отец Фока его если и трусил немножко, то только вначале, при первой встрече, да и то как будто "в нарошну", а потом только хотел "сопты да пот отирать". Но совсем не то производил владыка, которому предтекала молва, что он нетерпелив и взыскателен. Тогда "притрепетность" - это особая болезнь, сопровождающая встречальщиков путешествующих владык, - сообщается лицам сельского духовенства с заразительною силою, и начинается ряд сцен, представляющих для мало-мальски наблюдательного глаза удивительную смесь низкопоклонства, запуганности и в то же самое время очезримой лицемерной покорности, при мало прикровенном, комическом, хотя и добродушном, цинизме.
