Темноволосой властной женщине с неистовым темпераментом, супруге графа Глостера, исполнилось тогда всего двадцать три года. Шесть месяцев назад она овдовела и теперь решила зачем-то предпринять рискованное путешествие к границе с Шотландией. Никто не мог уговорить ее отказаться от него. Если королевская дочь, принцесса Джоанна, задумывала что-либо, сам Господь Бог не помешал бы ей, не говоря уж об отце или ныне покойном муже, который, кстати, был на целых сорок лет старше ее. И вот, объявив, что не может долее оставаться в родовом поместье супруга, потому что ее гнетут печальные воспоминания, она с небольшим эскортом и с необузданностью, столь свойственной ее натуре, двинулась на север. Недаром ее усопшая мать королева Элеонора, разрешившаяся от бремени во время очередного крестового похода своего мужа, называла дочь «моя дикая сарацинка». Умудрившись отбиться от своих спутников во время начавшейся бури, – Джоанна нисколько не испугалась и неизменно сохраняла присутствие духа.
Уильям Уоллес был всего на год ее старше. Их дороги совершенно случайно пересеклись неподалеку от границы, на английской стороне, где он выполнял рискованную миссию по сбору необходимых сведений о передвижении английских солдат и о местах их скопления. Он уже намеревался вернуться в Шотландию, когда налетел тот самый ураган со стороны Северного моря и ему пришлось искать прибежище в полузаброшенном амбаре чьей-то фермы.
Оказалось, что он там был не один. В кромешной темноте Уоллес почувствовал присутствие другого человека. Когда он высек огонь и зажег факел, то увидел перед собой женщину. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, пока она не отвернулась и не принялась расседлывать коня. Уоллес вставил факел в трещину одного из столбов, поддерживающих крышу, после чего привязал ее коня рядом со своим. Ни одного слова по-прежнему не было произнесено...
И внезапно – трудно сказать, кто первым сделал движение, – их бросило друг к другу какой-то непонятной силой. Он взметнул ее юбки, молниеносно избавился от части своей одежды и в нескольких шагах от того места, где они стояли, притиснул женщину, которую едва успел разглядеть, к столбу. Ее ноги послушно обхватили его бедра, и он вошел в нее. Молчание прерывалось ее сладострастными стонами...
Поскольку супруг Джоанны на четыре десятка лет был старше ее, она впервые в жизни прикасалась к молодой коже, впервые упивалась поцелуями в молодые губы, ощущала жар молодого тела. Видимо, внезапность и греховная сущность случившегося заставили ее почти мгновенно испытать кульминацию наслаждения, и, поняв это, Уоллес осторожно опустил ее на сено, устилавшее пол, и лег рядом. К его изумлению, она не отстранилась от него, не сделала попытки подняться, но принялась умело ласкать его, молча призывая продолжать начатое. Он ответил на призыв, и дальнейшее их соитие было долгим и не менее бурным.
Он не задумывался над тем, кто она такая, почему очутилась здесь, и она не проявляла никакого поползновения узнать, кто он, ее случайный любовник.
До рассвета он еще дважды овладевал ею, и к утру, когда буря за стенами сарая и в их телах затихла, он все же спросил, как ее зовут.
Чтобы достойным образом завершить абсурдный в своей несообразности эпизод и зная, что встретившийся ей случайный человек все равно не поверит ее словам, она решила сказать чистую правду и открыла ему, что он провел ночь с дочерью английского короля Эдуарда. С улыбкой она восприняла его естественное недоверие и, в свою очередь, пожелала узнать его имя и где она сумеет его найти, если такая необходимость появится.
Он был молод, но не настолько легкомыслен, чтобы вот так расстаться с женщиной после произошедшего между ними, хотя не верил ни одному ее слову, и назвал себя. Его имя, разумеется, ничего ей не говорило. Вторично она услышала его, когда оно появилось на устах у многих: после битвы у моста Стерлинг.
На прощание она тогда сказала:
– Если у меня появится ребенок, я должна буду сообщить тебе. Сейчас уже слишком поздно приписать его моему покойному мужу...
Однако, поняв, что она беременна, Джоанна, преступив законы и вызвав безмерный гнев отца, поспешно вышла замуж за одного из вассалов своего супруга, некоего Ральфа де Монтермира, к тому же незаконнорожденного. Таким образом, у будущего ребенка появился какой-никакой, но отец.
Впрочем, тот не захотел даже видеть родившуюся девочку и предложил жене отправить ребенка к его настоящему отцу.
– Если бы родился хотя бы мальчик, – говорил он супруге в утро крещения малышки, – но я не могу оставлять наследство дочери другого человека, тем более что твой отец и так меня не жалует...
Джоанна решила назвать дочь Джиллианой, взяв первые две буквы и последние три из своего имени, а середину из имени Уильям.
После крещения ребенка сразу отправили на север с преданным слугой и с кормилицей, а тем временем распространили слух о смерти новорожденной.
Уоллес получил необычную «посылку» вскоре после битвы при Стерлинге и, к собственному удивлению, не испытал ни злости, ни досады, а, наоборот, почти сразу привязался к беспомощной крошке. Ни на мгновение он не сомневался, что это его дитя, и печать королевского дома Плантагенетов на сопроводительном письме не могла ни укрепить, ни поколебать его веры. Письмо ему прочитал брат Уолдеф, и потом они сожгли послание и развеяли пепел.
Девочка воспитывалась как дочь воина. Другого воспитания Уоллес ей дать не мог, да и не хотел. Его умиляло, как рано она научилась обращаться с оружием, какое проявляла при обучении рвение, сколько жара вкладывала в детские военные игры, как стремилась быть во всем первой, побеждать, обращать в бегство, класть на обе лопатки своих .противников-мальчишек. Вероятно, сказывался в ней характер матери, в страстности и азартности которого он мог убедиться в ту достопамятную ночь.
Когда девочке исполнилось семь лет, он велел своему оруженосцу юному Джайлзу Грею начать с ней более серьезные занятия военным искусством: стал одевать как мальчика, часто сажал на коня и следил, чтобы ход ее мыслей склонялся больше в сторону боевого ремесла.
Но внезапно наступил момент, когда он понял, что совершает ошибку, желая приспособить девочку к той жизни, какую ведет сам и которая ограничена весьма узким кругом людей, занятий и целиком зависит от замыслов и целей тех, кто возглавляет могущественные шотландские кланы – от лордов Брюса, Дугласа, Морэ, Мантита. Стоит им закончить воевать против англичан, и он окажется не у дел, беспомощным, словно рыба, выплеснутая на песок. И значит, у Джиллианы должна быть другая, собственная жизнь, к которой необходимо ее готовить.
