«Здравствуйте Владимир! Мы связались с местным университетом и нам, к сожалению, ученые не могли дать внятного ответа. Тогда мы связались с главным архитектором нашего городка, и он нам авторитетно заявил, что если 30 тысяч человек живут в одной пятиэтажке, то либо она очень большая, либо квартиры в ней очень маленькие. Не могли бы Вы уточнить площадь Вашей квартиры. С нетерпением ждем Вашего ответа».
Я написал, что жилье у меня скромное, владею в четвертом подъезде двумя комнатами общей площадью 43 квадратных сантиметра.
Ответили они мне буквально в тот же день:
«Здравствуйте, Владимир! Мы перечитали всю переписку и поняли, что Вы шутите. Смеялись мы с женой так, что с первого этажа прибежала наша перепуганная дочь, полагая, что мы сошли с ума. Спасибо Вам за ваш замечательный розыгрыш».
Посиделки
Единственное окно моей комнаты в коммунальной квартире выходит в крохотный дворик, где по вечерам на бревнышке, скрытом кустами сирени, собираются старички, курят на свежем воздухе и беседуют. Все они в прошлом типичные работяги, неиспорченные гуманитарным образованием, разговоры ведут незатейливые, обрывки которых доносятся до меня сквозь распахнутую форточку. Иногда мне интересно их слушать. И тогда я откладываю в сторону рукопись, закуриваю…
– Ну, как его, ну, тот самый! – кричит первый старичок. – Ну, песню он еще про лодочку пел в кино.
– Это, в каком кино? – недоуменно вопрошает второй.
– Ну, в том, где они вместе с этим играли, как его?
– С кем? – вступает в разговор третий старичок.
– Ну, с этим, как его там? Песню они еще пели про лодочку.
– Про какую лодочку? – не может понять четвертый.
– Ну, ты кино видел?
– Какое кино – то? – переспрашивает второй.
– Где песню пели, что ли? – злится третий. – Про лодочку?
– Ну да.
– С Крючковым, что ли?
– Точно, с Крючковым.
– Меркурьев?
– Ага, – радуется первый старичок. – Так вот этот самый Меркурьев у нас в локомотивном депо слесарем начинал.
– Да ну! Не может быть! – поражается второй.
– Точно говорю. Я сам с ним работал во втором цехе.
– Это, в каком же году? – язвительно вопрошает третий. – До войны что ли?
– Нет, сразу после войны.
– Да как же он мог работать в локомотивном депо, когда он в те годы в кино снимался? – спорит третий.
– Ну, значит, до войны.
– Меркурьев?
– Меркурьев.
– До войны?
– До войны.
– Да как же ты с ним в одном цехе мог работать, ты же до войны еще в школу бегал.
– Значит, после войны.
– Так после войны он же в кино снимался! – злится третий. – Он что же, сначала смену в депо отрабатывал, а после работы в Москве в кино снимался?
– Уж не знаю, как он все успевал, – оправдывается первый. Но у нас в цеху Меркурьев работал. Сразу после войны. Это точно.
– Так – то, быть может, другой Меркурьев? – предполагает второй старичок.
– Да нет, тот самый. Он еще про лодочку пел. Я хорошо помню.
– Не может быть! – пуще прежнего злится третий.
– Это почему же?
– Да потому, что ты врешь!
– Я вру?
– А кто же, я что ли? Я в те годы в первом цехе работал и ни какого Меркурьева из второго цеха не знаю. Отродясь не было у нас в локомотивном депо таких артистов!
– А у нас в цехе был.
– Врешь!
– А кто же тогда про лодочку пел?!
– Да про какую такую лодочку?!
Когда спор уже достиг апогея, вопрос вдруг задал самый молчаливый из старичков, четвертый:
– А ты где в локомотивном депо работал?
– Как где? В Ртищево.
– А ты где? – спрашивает четвертый третьего.
– В Ершове.
Разговор гаснет. Слышится чирканье спичек. Старички закуривают и долго сидят молча. Им бы на домино переключится или на какую – нибудь еще пенсионную забаву, но…
– А вот я помню в году 48 – м, – начинает третий, – дело как раз в апреле было…
И вновь вспыхивает разговор.
Оказия
Два известных профессора – орнитолога возвращались с утренней экскурсии. Полуденная жара уже закралась под пышные кроны деревьев не густого леса, пение уморенных духотой птах смолкло, полыхающее солнце слепило глаза. Однако оба старика выглядели весьма свежо, живо вели малопонятную нам беседу, часто употребляя жуткие термины, латынь и смачные словечки, укоренившиеся в их лексиконе еще со студенческих лет.
Ежики незатейливых причесок, отливающиеся почтенной сединой, остренькие редкие бороды, высокие лбы, изрезанные мелкими поперечными морщинками, худые шеи с навешанными на них биноклями и фотоаппаратами и шныряющие во все стороны выразительные глаза делали старичков почти неотличимыми друг от друга.
Ловко вскарабкавшись по склону песчаного холма, Александр Викторович Облаков первым обнаружил оказию.
– Коллега! – вскричал он восторженно. – Смотрите, Владимир Ильич, вы видите?
– Да, Александр Викторович, я ее еще чуть раньше заметил, почти у самого подножья холма, – спокойно произнес профессор Бараев.
– Кого её? – недоуменно спросил Облаков.
– Ну, как же. В ста метрах на северо – восток на сухом одиноком тополе я вижу молодую самку ушастой совы.
Профессор Облаков на мгновение опешил. В ста метрах на северо – восток на сухом одиноком тополе он отчетливо видел обыкновенного сыча.
– Коллега, – напевно протянул Облаков, – это же самец обыкновенного сыча. Обратите внимание на его характерную посадку, на то, как он головой крутит, наконец.
– Мой друг, вы несколько ошиблись, – с едва заметной укоризной сказал Владимир Ильич, поднимая бинокль к глазам. – Вы посмотрите на ушки, ушки – то как явно торчат. А когти? Где вы видели такие когти у сыча?
– Коллега, – нервно заикаясь от нахлынувшего волнения, спросил Облаков, также разглядывая предмет спора в бинокль, – какое у вас увеличение?
– Двенадцать крат, – гордо ответил Бараев.
– То – то, Владимир Ильич, то – то. С вашим то, увеличением, – и он сочувственно махнул рукой. – Не то, что в лесу, в женском общежитии делать нечего. Вы на клюв посмотрите. Вы обратили внимание на клюв?
– Да что клюв? Что клюв! Вы что не видите, дорогой Александр Викторович, что у этой птицы глаза светло – желтые? Вы в каком университете учились?
– Ну, знаете, Владимир Ильич, – преднамеренно растягивая слова, съязвил Облаков, я вижу, разбираетесь вы в ночных хищниках, как моя вторая теща в эволюции грызунов.
– Что?! – вспылил Бараев. – Это я – то не разбираюсь? А кто, по – вашему, написал монографию по полярной сове? Кто защитил докторскую диссертацию по орнитофауне Нижнего Поволжья? И кто читал лекции по зоологии позвоночных в нашем университете до недавнего времени?… Хм, я не разбираюсь… Подумаешь, специалист выискался!
– Что вы в меня пальцем тычете? – обижено воскликнул Облаков. – Я автор семнадцати статей и двадцати одного тезиса по хищным птицам!… И печатаюсь, между прочим, в авторитетных журналах.
– Что? Журнал «Биология и домоводство» вы считаете авторитетным журналом? Боже мой, какая наивность! Вы бы еще в «Мурзилке» напечатались.
– «Биология и домоводство»? А что, нет? Да его главный редактор академик Бурев ученый с мировым именем, один из известнейших специалистов по экологии домашних птиц!
– Кто!? Бу – рев? – ядовито усмехнулся Бараев. – Этот прыщ знаменитейший орнитолог? Этот законченный маразматик – светило? Да он даже не знает, как ворону по латыни назвать! Это он – то специалист? Ну, знаете, коллега!
– А кто – же, ваш прелюбезнейший Шламов – специалист? Тоже мне – деятель науки. И вы перед ним как собачка, ти – ти – ти, ти – ти – ти, на задних лапках. Уважаемый Савелий Петрович. Уважаемый Савелий Петрович! Как ваше бесценное здоровье? Ти – ти – ти, ти – ти – ти. Авторитетный ученый! Да над ним же весь мир хохочет. И как это такие бредовые мысли так обильно лезут в голову, посещают его могучий мозг? Вот уж действительно, дурные мысли могут прийти только в абсолютно дурную голову, примером которой и является то утолщение шеи, к которому вы с таким вниманием прислушиваетесь!
– Ах, вам, милейший мой, не по нутру гипотеза Савелия Петровича? Ни вы, ни этот ваш сморчок из зоологического института ни черта в ней ничего не смыслите. Да что вы, собственно говоря, можете предложить взамен? Вы и вся ваша шайка – лейка?
– Что? Это моя – то кафедра – шайка – лейка?! Стыдитесь, Владимир Ильич. Это ваш аспирант Кругликов сдал кандидатский экзамен по специальности лишь с третьего захода, а соискатели защищаются по пятнадцать лет. Это ваш доцент Груздев вместо «млекопитающие» сказал «млекопитающиеся». Да где? На международном симпозиуме!
– Причем здесь Груздев? – резко перебил его Бараев. Он уже второй год как на пенсии. Кстати, это вы были его официальным оппонентом по кандидатской диссертации. Что же не критиковали, а молчали в салфеточку?.. А то я смотрю, аспирантка Градова берет уже второй академический по факту очередной беременности.
