Сычов напряженно ждал, поздороваюсь я с ним или нет. Я поздоровался. Он медленно поднялся с корточек и протянул руку.
— Осваиваешься, младший лейтенант?
— Знакомлюсь, — ответил я.
— Ну и как, власть? — расплылся в улыбке парень в майке, тоже суя мне руку лопаточкой.
— Нормально. — Пришлось поздороваться и с ним.
Им хотелось поговорить. Но я проследовал дальше.
Станица раскинулась на двугорбом холме. Она казалась островком среди безбрежных серебряных волн степи. Аккуратные белые хатки утопали в сумбурной зелени слив, жердел, вишен. Странные деревья — перекрученные стволы, изогнутые во все стороны ветки. В палисадниках, кое-где оперенных тополями, таилась прохлада. Но и туда, в уютную тень, проникал ветер, непрерывно сквозивший по станице. Теплый, сухой июньский ветер, настоенный на полыни, несущий пыль, пыль и пыль, от которой некуда укрыться.
В магазине тускло светила лампочка и стоял аромат хозяйственного мыла, керосина, дешевого одеколона и железа. Здесь торговали всем сразу — и хлебом, и галантереей, и книгами, и гвоздями, и даже мебелью.
Продавщица Клава, сухопарая, лет тридцати пяти, с большим ртом и глубокими, как у мужчины, складками возле уголков губ, болтала с двумя девушками. Увидев меня, она приветливо улыбнулась.
Девушки притихли. Стрельнули в меня любопытными взглядами.
Одну из них я знал. Вернее, сразу заприметил из моего окна. Она работала в клубе. В библиотеке. Стройненькая. Ладненькая. Беленькая. Теперь я впервые видел ее так близко. Бог ты мой, и бывают же такие синие глаза! Васильки во ржи…
Клава продолжала говорить. И беленькую называла Ларисой.
В магазин ворвался мальчишка лет двенадцати. Он положил на прилавок несколько монет.
— Чего тебе? — бросила продавщица, мельком взглянув на меня.
— Три пачки «Памира».
— Не дорос еще.
— Не мне. Батьке…
— Пусть батька и придет.
Парнишка стушевался. Собрал гривенники и, растерянно озираясь, вышел на улицу.
Я рассматривал допотопный трехдверный шифоньер, большой и пыльный, загородивший окна магазина.
— Берите, младший лейтенант. Недорого возьму, — сказала Лохова.
— Пока не требуется, — спокойно ответил я.
— Кур можно держать, — не унималась Клава. — На худой конец — мотоцикл…
Девушки прыснули. Я не знал, что ответить. Похлопал по дверце шкафа и сказал:
— Сколько дерева извели…
— Всю зиму можно топить! — вздохнула Лохова. — Завозят к нам то, что в городе не берут. Разве колхозники хуже городских? Им даже лучшее полагается за хлебушек…
Девушки вышли, и мы остались с продавщицей одни.
— Правильно вы говорите, — подтвердил я.
— А то! — обрадовалась Клава. — Вон, люди недовольны, думают, я товары сама выбираю…
— Неправда, люди вами довольны, товарищ Лохова, — улыбнулся я. — Всем довольны. Но есть одна загвоздочка…
— Что еще? — насторожилась Клава.
— Вы, я вижу, женщина работящая. А муж ваш… Лицо у Клавы стало суровое. Значит, не только я говорю ей об этом.
— А что муж? — вспыхнула она. — Что вам мой Тихон сделал плохого?
— Ничего плохого, — сказал я как можно миролюбивее. — Только ведь у нас все работают. В колхозе рук не хватает.
— У вас есть жена?
— Нет, не обзавелся еще.
— Тогда другое дело, — усмехнулась она, как бы говоря, что я ее не пойму. — Может быть, он больше меня вкалывает.
— Это где же?
— Дома, вот где! И обед приготовит, и детей накормит, а у нас их трое. Приду с работы, руки отваливаются, а он на стол соберет, поухаживает.
— Несерьезно вы говорите, товарищ Лохова. Это не дело для мужчины.
— Почему же не дело? Вон жена Павла Кузьмича, парторга, кровь с молоком, а дома сидит. Павел Кузьмич мало что на работе мотается, еще и за коровой приглянет и хату сам побелит. А поглядишь — в чем только душа держится?
— Одно дело — помогать жене по хозяйству, а другое — только этим заниматься. У нас по закону все мужчины должны работать.
— У нас по закону равноправие, — отпарировала Клава. — Чи мужик деньги в дом несет, чи баба, не важно, стало быть.
— Нет, важно.
— Так что, товарищ участковый, прикажете тогда мне работу бросать? Я несогласная. Работа моя мне нравится, сами говорили, люди довольны. А какую пользу в колхозе мой Тихон принесет, еще по воде вилами писано. Уж лучше пускай дома сидит. Моей зарплаты нам хватает. И мужик он, вдобавок, такой, каждой бабе пожелаю.
Я не знал, что ей возразить. Хорошо, в это время зашла за покупками какая-то бабка.
— И нечего записывать его в тунеядцы, — закончила Клава.
— Нассонову я тоже об этом сказала. И всем скажу…
Я поспешил на улицу.
— Зеленый… — проскрипела мне вслед старуха. Я это услышал и выругался про себя. А та добавила: — Но симпатичный.
Тоже ни к чему, раз речь идет об официальном лице.
Я пошел к сельисполкому, размышляя о словах Лоховой. Действительно, придраться к ней было трудно. Рассуждала она логично. Как поступать в таких случаях? Не знаю. Но поговорить с Тихоном надо. Только с умом. Чтобы не растеряться, как вот только что в магазине. Хорошо, что девушки не присутствовали при нашем разговоре.
Я оглянулся. Лариса стояла около клуба и с откровенным любопытством смотрела в мою сторону, козырьком приложив руку ко лбу.
Интересно, Ксения Филипповна видела, что я был у Клавы? Только бы не стала расспрашивать.
…Не успел я пережить свою неудачу, как ко мне в кабинет зашла решительного вида старуха и без приглашения прочно устроилась на стуле.
— Здрасьте, товарищ начальник. Слава богу, вы теперича тут порядок наведете. Нет на них управы! — погрозила она куда-то пухлым кулачком. Потом развернула чистенький, беленький платочек и положила на стол потертый на сгибах лист.
Документ удостоверял: колхоз заключил настоящий договор с Ледешко А. С. о том, что принадлежащий ей бугай симментальской породы, по кличке Выстрел, находится в колхозном стаде для производства племенного молодняка, за что Ледешко А. С. положена плата…
Значит, это о ней говорила мне Ксения Филипповна.
Я внимательно слушал моего первого жалобщика.
— Видите, мы не какие-нибудь сбоку припека, а государственно оформлены, — сказала она.
— Ну, а жалоба-то у вас какая?
— Я уже тут, в этим кабинете, столько бумаги извела — пропасть. Ничего, вы разберетесь как следовает. А то кое-кому Крайнихино вино голову затуманило…
— Товарищ Ледешко, — строго сказал я, — изложите суть дела.
— Наизлагалась во! — провела она ребром ладони по своему горлу. — Крайнихина Бабочка — корова рази? Тьфу, а не корова! Ни молока, ни мяса…
— Кто такая Крайниха и какие претензии вы к ней имеете?
— Суседка моя, Крайнова. Завидно небось, что мой Выстрел в стаде законно, а ее коровешка без всякого права. Покалечила она моего бугая.
— Зачем гражданке Крайновой калечить быка?
— Да не она, а Бабочка, стало быть, корова ейная. Я начал терять терпение.
— Ну и что?
— Как что? Пущай платит эту самую конфискацию.
— Компенсацию, вы хотите сказать?
— Нехай буде конписацию. Уж больно бодучая Бабочка.
— И сильно покалечила? — спросил я.
— Чуть не полбока разодрала…
Вот чертовщина, ну и задала мне бабка задачу!
— Как вы думаете, был тут злой умысел?
— А поди разберись, корова не человек. Бабочка всех без разбору калечит.
— Значит, у вашей соседки Крайневой умысла не было? Как же требовать с нее компенсацию?
— Но сам факт покалечения имеется!
— А Крайнева при чем? — Я не удержался и повысил голос.
Ледешко насупилась.
— И вы, значит, заодно с ними… — Она стала заворачивать в платочек договор с колхозом. — Ладно. В район поеду.
Еще не хватало! Представляю, какой смех будет в РОВДе. Нет, отмахнуться от старухи нельзя. Придется разбираться.
Я вздохнул.
— Хорошо. Пишите заявление.
Ледешко уселась за бумагу с явным удовольствием.
— И еще этот Чава.
— Какой Чава?
— Пастух.
— Это его имя или фамилия?
— Вроде клички.
— Клички только у животных бывают. Люди имеют имя и фамилию, — сказал я как можно строже.
— Сергей Денисов, — поспешно поправилась Ледешко. — Цыган между прочим…
— Цыгане, русские — все равны.
— И я так же думаю, товарищ начальник, — подхватила жалобщица. — Все и должны держаться наравне. А то, например, ежели ты цыган — тебе лошадь можно иметь и без налогу. Вроде бы цыгану лошадь с рождения полагается. А другим до последнего времени было так: имеешь скотину — плати налог.
— Теперь и вы можете иметь лошадь. Без налога.
— А на шо она мне?.. Так Чава этот изводит моего бугая. Сами, говорит, гоните его в стадо. А за что, спрашивается, ему колхоз денежки платит? Между прочие, их личная корова тоже в колхозном стаде.
