"Ну, что ж, дружище, держись, а не выдержишь - разорви тоску мою на клочки, хотя пока она цельноклетчатая, целлюлознобумажная. Я недаром скорчился - грянул хлад на град, Петром заведенный. Трещит окно от ударов ветра, раздуваются занавески, вышибая полотенца, неумело заткнутые поперек стихии в щели рамы моими слабыми теплыми человеческими руками. Внизу, за углом, в синем почтовом ящике, мерзнет письмо, что пропавшей чертой в пунктире моих писем, что упавшей птицей в клину летя щей стаи, что привычным приходом почтальона не явилось тебе, не поздравило с праздником, не добралось до тонких пальцев твоих, рвущих обертку конверта, не тронуло улыбкой твоих губ, не зажгло огоньки в бархатной саже твоих зрачков, как звезды в космическом небе. Причина проста - проносил с собой целый день твою радость, твое развлечение и лишь к вечеру побежал в метель, как Кай за снежной королевой, к синему рассыльному на углу, за которым бесновалась вечность. Лязгнул длинным металлическим веком ящик, сморгнул мое письмо - а время, коварное время, пропащее, ну просто пропащее, потому что оно пропадает неизвестно куда, время напомнило мне шепотом о новом письме. И может, склеятся завтра конверты, утонув в мешке одного почтальона, получив удар одного штемпеля? И радость для тебя удвоится? Отчего же так стыло, так холодно и зябко на душе? Просто нет тебя рядом, а я очень люблю тебя. И пошто я тебя покинул, затевается мысль? Не забыла ли, не устала ли? Занавесила ли окошко, на дорогу не глядючи, по которой сбежали непутевые ножки твоего милого? Отвернула лицо свое ясное, что с двумя агатами твоих глаз, ненаглядная? Как же мне пролететь, пробежать, как олень по зореньке, прошептать, наклонясь, слова заговорные, развести замка дуги черные, сердцу кованые, и коснуться заветного нежностью..."
Тихо было недолго. - А теперь скажи по-другому, - прошептала она, блаженно улыбаясь, как после чудесного сна. Он помолчал, потом сказал тихо: - Слова могут быть иными, но главное, что я люблю тебя, а когда любишь женщину по-настоящему и она красива, и она знает, что любима, то тогда она красива вдвойне. Вот так и ты - красива вдвойне. - Странно, что я раньше об этом не думала... Может, не замечала, когда любила, и не желала замечать, когда не любила... - И, если женщина сама при этом любит, то она красива втройне. Он откинул одеяло, сходил в переднюю и вернулся, что-то держа в руках. - Это тебе, - сказал он, встал на колени у тахты и протянул ей маленькую коробочку. Она открыла крышку и увидела на синем бархате золотые тонкие кольца. - А почему два? - Значит, это не только тебе, это нам. Одно твое, другое - мое. - Ты это серьезно, Олег? - Еще как серьезно. Была у нас с тобой разлука, пусть ненадолго, но разлука, я уезжал в Ленинград и там, в холодной гостинице, я понял, как тоскливо мне одинокому жить, да дело даже не в этом, а просто я осознал, что люблю тебя и это серьезно. И потому прошу тебя, будь моей женой. - Ты посмотри, какие мы сегодня торжественные... - она еще раз медленно разглядела кольца, щелкнула крышкой и положила коробочку между ними, рядом с его рукой. - Ох, Олежка, перестань ты в такие вещи играться. - Я и не играюсь, - настороженно ответил он. - Разве любовью шутят? - Не до шуток говоришь? - задумчиво спросила она. - Верно, здесь шутки неуместны... Она подняла голову, посмотрела на него и, словно решившись, заговорила: - Ну, что ж, держись, дружище, как ты написал в своем письме... Последнем... Помнишь, когда мы еще влюблялись друг в друга?.. Хотя неверно, никакой паузы не было, ты полюбился мне сразу, как только увидела я тебя, мне достаточно было и этого, а увидела я, что ты добрый и одинокий, и я сразу же поняла, что хочу быть с тобой и что будет так, как я пожелаю. Но уже тогда, вначале, я тебя предупредила, я сказала.. Да! Вот теперь точно вспомнила, как сказала - это было на кухне у Люшки, когда мы с тобой объяснились, вернее, я тебе объяснилась... Ты меня что-то спросил, а я не ответила, а запустила руки в твою чудесную, твою потрясающую гриву и поцеловала тебя... Вот тогда я и сказала тебе - знаешь, любимый, больше всего на свете я боюсь сделать тебе больно. Так больно, как только я одна умею. А ты, дурашка, рассмеялся и целовал мою ладонь так же, как сегодня, когда вошел... - Помню, - сказал он. - Я все помню... Я не знаю, что ты имеешь ввиду... Я могу только догадываться... Если это касается твоего характера, то я буду терпелив ко всем твоим капризам... Ты только прости, я не знаю, какая была твоя личная жизнь до встречи со мной, но бывает так, что по первому своему мужчине женщина судит о всех остальных мужчинах, а по первому мужу - о всех остальных мужьях... Я не знаю... Ты только пойми меня правильно, бывает так, что женщина пострадала не только духовно, но и физически, теперь она не может иметь детей и это ее мучает... Ты расскажи мне обо всем, не бойся, я выдержу, я помогу тебе - вдвоем всегда легче справиться с бедой... Я так люблю тебя, что просто не знаю, что нас с тобой может разлучить... - Разлучить? - усмехнулась она. - А кто тебе сказал, что... Хотя ты прав - рано или поздно, но я должна была тебе все сказать. Хотела позже, но раз уж так вышло... Эх, зря ты все это затеял... Ты только пойми... - Да, да, я пойму, не бойся, говори. - Вот и хорошо... Дело в том, что ни ты, ни я не виноваты в том, что так получилось, но мы - не пара друг другу. - Не пара? - озадаченно протянул он. - Я не понимаю, разве тебе плохо со мной? - Ну, что ты, хорошо, любимый, мне с тобой очень хорошо... Только не будь наивным, загляни вперед, представь себе на минуточку, что нас ждет с тобой. Да, мы любим друг друга, но это пройдет, чувства неизбежно ослабнут, останется привязанность, но не больше, и вот тогда более важными станут не чувства, а наш быт. Вот наш дом: моя двухкомнатная малогабаритная и твоя комната на краю света - это далеко не трехкомнатная квартира в сумме, даже если мы вздумаем съехаться. Чтобы провернуть этот вариант, нужны деньги, много денег... А люблю широко пожить, люблю гостей, веселье, люблю дорогие украшения, я хочу иметь машину, хочу посмотреть мир, чтобы в старости хотя бы просто сказать, что я была в Париже. Неужели мне нельзя помечтать? А? Неужели ты хочешь лишить меня мечты, любимый?.. - Не называй меня так! Это ложь!! Он ударил кулаком по тахте. Коробочка с кольцами отскочила в сторону. - Не кричи, - тихо сказала она, - дочку разбудишь. Он заговорил, еле сдерживаясь: - И ты... И ты... выйдешь замуж за любого, кто тебе все это даст, все это купит? - Ну, не за любого, конечно... - А любовь? Тоже будешь звать его любимым? Как же ты будешь делить с ним стол и постель? - Все будет точно так же, как у нас с тобой сегодня. - Так же? - оторопел он. - Коньяк, ужин, Челентано, это все понятно, но... - А разве все остальное не естественно? - пожала плечом она. - Ну... а я? - Это пройдет... К сожалению. Он помолчал, обдумывая сказанное ею, и, будто догадавшись о чем-то страшном, невозможном, заговорил медленно: - Ты... Так ты, оказывается, страшно расчетлива... Как машина... Ты рассчитала целесообразность нашей любви, нет не любви, нашей постели, ты была расчетливой с самого начала, ты даже не познакомила меня со своей дочкой, наперед зная, что это ни к чему... Получается, что я - не человек, а просто... предмет для удовольствия, для удовлетворения твоих страстишек... - Олег, перестань сейчас же! - гневно сказала она. - Не делай мне больно. А еще говорит, что любит. - Ой, прости меня ради бога... Пожалуйста, прости, я совсем не хотел... Нельзя мне было уезжать... - О, это ничего не изменило бы. Пожалуй, даже к лучшему, если мы расстанемся сейчас. Потом труднее будет, это точно. Я виновата перед тобой, я знаю. Сколько раз себе же говорила, что не имею права на свои прихоти, да и годы не те... о, господи, мое наказанье... - Не надо, прошу тебя. Этого же не может быть, не верю я, не могу поверить, не имею права... Да не можем мы расстаться! - Нет, Олег, - спокойно и даже немного скучно сказала она, - мы уже расстались, неужели непонятно? Нет у нас больше будущего. Прикончили мы его только что под коньячок с маринованными огурчиками. Станем только терзать друг друга, с каждым разом все больше, пока окончательно не потеряем человеческий облик... Было все это, понимаешь, было... Ты только не думай, что я такая жестокая. Мне тоже больно, но уж лучше сразу. Рывком. Знаешь, как засохшую повязку сдирают с раны? Я предпочитаю так. Он посидел некоторое время молча, потом встал, медленно, не торопясь, оделся, сел в кресло, покурил и спросил: - Значит, будь я миллионером, все было бы о`кей, крошка? Она внимательно посмотрела на него. - Значит, проблема только в том, что я мало зарабатываю? И если завтра я принесу тебе кишку денег, то мы сможем надеть эти колечки? - Не груби. Дело не только в деньгах. - Отвечай, когда спрашивают: если все, что ты пожелаешь, исполнится, ты выйдешь за меня замуж? Она не отвела глаз. - Попробуй. Он поднялся, взял коробочку с кольцами. сунул ее в карман. - Отдай мои письма. - Конечно, возьми. Он вышел в переднюю, переобулся, оделся, положил тапочки на место и ушел, тихо затворив за собой дверь. На улице было ветрено, холодно, как тогда в Ленинграде. Он шел по пустой улице, и фонари поочередно освещали его одинокую фигуру. А в оставленном им доме плакала красивая женщина. Она не хотела плакать, она знала, что если будет плакать, то станет некрасивой, она знала, что будет некрасивой вдвойне, потому что потеряла любимого, и будет некрасивой втройне, когда перестанет любить сама.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
