— Неужели ничего? Неужели совсем никакого противоядия?! — с еле живой надеждой в глазах пролепетала Иорелла. Хэлл повернулся к ней и виновато покачал головой:
— Ты же знаешь, что нет, девочка. Я мог бы сказать, что оно существует и что я успею его приготовить, но… зачем? Нужно смотреть правде в глаза. Даже такой страшной правде. Иорелла опустила голову, а Хэлл принялся снова копаться в сейфе.
— Нам всем уже невозможно помочь, — бормотал он, — но мы можем хотя бы избавиться от… самого страшного… Можем сразу все прекратить. Вот, возьмите!.. Произнося эту полубессвязную тираду, он трясущимися руками пытался отпереть сейф, а потом, когда ему, наконец, это удалось, вытащил оттуда маленькую серебряную шкатулку и стал с еще большим трудом возиться с замком на ее крышке. Но, в конце концов, запиравший шкатулку замок поддался, и Хэлл вытряхнул из нее несколько лимонно-желтых прозрачных шариков, похожих на крошечные леденцы. Трое его сотрудников, к тому времени уже стоявшие рядом, непонимающе переглянулись.
— В общем, — скороговоркой принялся объяснять главный алхимик. — Это секретная разработка… Убивает мгновенно и безболезненно — человек просто засыпает. Простите, но это единственное, что я теперь могу для вас сделать… Четыре человека молча, стуча зубами от холода, смотрели на блестящие и совершенно безобидные на вид шарики. Значит, смерть может выглядеть еще и так — желтоватыми круглыми каплями, словно выступившая на давно срубленном дереве столешницы смола… Эти шарики обещали избавление от той сумасшедшей боли и медленного удушья, от которых отравившиеся алхимики, скорее всего, сначала сойдут с ума, и лишь потом, наконец, умрут, уже плохо понимая, кто они и что с ними происходит. Синтр видел, как умирали от передозировки розовой микстуры подопытные мыши и кролики, и прекрасно знал, что с ним все будет точно так же. Но почему-то желтые шарики, несущие в себе легкую и мгновенную смерть, пугали его гораздо больше, чем все то, что должно было начаться через бесконечно долгие десять-двенадцать часов. Иорелла первой протянула руку и взяла со стола один из шариков. Фландр молча кивнул и взял вторую пилюлю. Главный алхимик выжидающе уставился на Синтра, но тот испуганно отступил назад и покачал головой:
— Нет, я… не могу. Извините…
— Подумай, — еще более странным, словно бы ласковым тоном проговорил его начальник. — Противоядия все равно нет, а это… ну, хоть какой-то выход.
— Нет, — уже более решительно ответил Синтр и сделал еще шаг назад. Хэлл пожал плечами, отодвинул еще один шарик в сторону и сгреб остальные обратно в шкатулку. Подчиненные заметили, что руки у него больше не дрожат.
— Может, с собой возьмешь? — спросил он Синтра прежде чем запереть шкатулку.
— Уладишь все дела, а потом… Синтр вместо ответа еще раз отрицательно мотнул головой, и замок шкатулки звонко щелкнул.
— Ну что, пойдем? — Фландр взял Иореллу за руку, и они вместе, не прощаясь, направились к выходу. Синтр посмотрел им вслед и снова повернулся к Хэллу, взглядом спрашивая разрешения уйти и втайне надеясь, что начальник задержит его в лаборатории еще под каким-нибудь предлогом.
— Иди, — сказал главный алхимик. — Я здесь останусь. И напишу обо всем, что случилось. Иди уже! Синтр, не оборачиваясь, вышел из лаборатории в темный коридор Академии.
На улице поднялась сильная метель, и Синтр шел домой, почти не видя дороги: если бы он не ходил этим путем больше десяти лет, то наверняка заблудился бы и замерз в каком-нибудь переулке без всяких секретных ядов. Он шел, пригибаясь от ветра и старательно закрывая лицо поднятым воротником, безуспешно пытаясь ответить самому себе на вопрос, почему он не воспользовался предложением Хэлла. Ему не надо было улаживать никаких дел — Синтр хорошо понимал, где работает, и завещание написал, еще учась на последнем курсе алхимического факультета. Он не строил никаких иллюзий о том, что красное зелье могло на него не подействовать, или что за ночь Хэлл найдет противоядие — он сам полгода пытался создать его вместе с другими сотрудниками, но они так и не смогли ничего добиться. Утром он, как всегда, тепло попрощался с Лавинией и детьми — у них не было никаких ссор или невысказанных обид, за которые следовало бы попросить прощения. И все-таки теперь он шел домой умирать без спасительного желтого шарика в кармане. «Почему именно мы? — спрашивал он то ли себя, то ли какие-то неизвестные ему высшие силы. — Почему Иорелла, ведь она совсем еще молоденькая, ребенок практически?! Почему Фландр, такой веселый и компанейский парень… Почему Хэлл — личность, конечно, вредная, как все начальники, но ведь он хорошо к нам относился и всегда серьезно о нас заботился, премии выбивал, перед своим начальством нас выгораживал!.. Почему я, в конце концов?! Что такого ужасного мы сделали, чтобы заслужить такой отвратительный конец? Мы же создавали лекарства, мы помогали людям! Хотя… ведь почти все наши лекарства вполне можно использовать и как яды… А что, если сегодняшний срочный заказ, если бы мы его выполнили, использовался бы вовсе не для лечения? Что, если это зелье точно так же должно было отравить не четверых, а сотню человек?» Лавиния встретила мужа с не слишком довольным видом, но не высказала никаких упреков: Синтру и раньше приходилось задерживаться на работе, а его жена сама когда-то закончила алхимический факультет и прекрасно понимала, что бывают срочные заказы и что некоторые процессы приготовления зелий нельзя прерывать. Он чмокнул ее в щеку, поприветствовал выбежавших из своей комнаты восьмилетних сына и дочь, прошел в столовую и уселся за стол, на котором пока стояла только широкая плоская корзинка с нарезанным хлебом.
— Жди теперь, пока все разогреется, — сказала Лавиния. — Мы уже поели, не стали тебя дожидаться.
— И правильно, нечего голодными сидеть, — устало пробормотал Синтр. Жена слегка наклонилась к нему и посмотрела на него более внимательным взглядом, и алхимик, сообразив, что может себя выдать, улыбнулся ей теплой, но усталой улыбкой. Лавиния, ничего не сказав, тоже чуть улыбнулась и ушла в кухню. Синтр вздохнул с облегчением: она ничего не заподозрила, он сумел убедить ее, что просто очень устал. Ужинал он в одиночестве, с трудом заставляя себя проглатывать вкусные, по всей видимости, куски, которые ему казались абсолютно пресными и словно бы резиновыми. Впрочем, Синтр старался есть помедленнее не только из-за того, что совсем не чувствовал голода. Он знал, что как только закончит, Лавиния начнет расспрашивать его о работе, а двойняшки — требовать, чтобы он поиграл с ними в несколько разных игр одновременно. А ему нужно было время, чтобы решить, как все-таки следует вести себя с родными в последний вечер. «Им надо что-то сказать… — вертелось у Синтра в голове. — Что-то самое важное, что бы им потом всегда в жизни помогало… Да нет, глупость это! Нет такого рецепта, чтобы помогал во всех ситуациях! А думать головой, прежде, чем что-то сделать, мы с Лавинией их и так всегда учили. И если все-таки не смогли научить, за один вечер я все равно уже ничего не исправлю… Тогда что же мне им сказать?! Ну почему эта зараза Хэлл нас не обманул? Что ему стоило сказать, что у него есть противоядие и к утру он сможет его сварить?! Мы бы все тогда прожили еще один день, как обычно! Ну, пусть не совсем как обычно, но все-таки у нас была бы надежда, что мы можем спастись… Стоп, вот оно! Именно так и надо сейчас действовать. Как будто ничего не случилось. Никаких нравоучений напоследок, никаких истерических признаний в любви — все, как всегда, все, как каждый день!..» Он быстро, чуть не подавившись, доел все, что оставалось у него в тарелке, залпом выпил чашку пахучего травяного чая и вышел из столовой в детскую. Лавиния была уже там — играла с детьми в одну из их любимых игр, путешествие по книжному шкафу. Заключалась эта игра в том, что сын брал пару своих игрушечных солдатиков, и они отправлялись в поход с нижней полки, где стояли детские книги, к самой верхней из тех, до которой дети могли дотянуться, а дочь, вытащив с каждой полки несколько книг, устраивала в освободившемся месте уютные «гостиницы», где путешественников встречали ее любимые мягкие игрушки, у которых солдатики отдыхал, рассказывая обо всем интересном, что видели по пути. Когда Синтр присоединился к игре, Лавиния как раз помогала дочери создать на одной из высоких полок последнее «гнездышко», обставив его «мебелью» из кубиков и вышитых подушечек. Синтр поднял с пола еще одного солдатика, и у игрушек его сына появился еще один попутчик. С которым они, преодолев многочисленные трудности, все-таки добрались до последнего «домика», где их уже давно дожидалась самая любимая из дочкиных кукол. Потом Синтр с Лавинией долго загоняли разгулявшихся близнецов спать и, уже уложив их, рассказывали им начатую в незапамятные времена историю, к которой они каждый вечер, перехватывая друг у друга инициативу, сочиняли продолжение. Наконец, сын и дочь заснули, и их родители, переглянувшись, тихо поднялись со стульев и на цыпочках вышли из детской. «Все, — мелькнула у Синтра мысль. — Больше они меня не увидят. А я — их». Страх и сумасшедшее желание жить накатили на него по новой, еще сильнее, чем раньше, и он, чувствуя, что еще немного, и Лавиния обо всем догадается, прошмыгнул по узкому коридорчику вперед и открыл дверь ванной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
