— Хорошо, центурион, пусть войдут.
— Лучше вы спуститесь к ним, господин. Там мы, по крайней мере, сможем не подпустить их к вам слишком близко, — с этими словами Лонгин вытащил из-за пояса два коротких кривых ножа. — Мы нашли их в одежде второго еврея.
Сабин взял в руки ножи и посмотрел на острые, словно бритва, лезвия.
— Как они называются?
— Сики, господин. Что означает, что он — сикарий.
Сабин вопросительно посмотрел на центуриона.
— Это религиозные фанатики-убийцы, господин, — продолжал Лонгин в ответ на его немой вопрос. — Они уверены, что убивая нечестивых и богохульников, — а это все, кто не являются членами их секты, — выполняют волю своего еврейского бога. Такому фанатику ничего не стоит попытаться убить вас, даже если это будет стоить жизни ему самому. Они считают, что если умрут, совершая благое дело, то, когда явится Мессия, которого они ждут вот уже сотни лет, он воскресит всех праведников, в том числе их. Они называют это концом света, после чего все они будут вечно жить в земном раю в соответствии с законами их бога.
— По сравнению с ними зелоты кажутся вполне вменяемыми, — заметил Сабин, имея в виду еврейскую секту, которая до этого в его глазах была примером оголтелого религиозного фанатизма.
— В этой заднице мира нет вменяемых, даже не ищите.
Сабин подумал и решил, что это заявление не лишено смысла.
— Хорошо, центурион. Я спущусь. Ступай и объяви им.
— Слушаюсь! — Лонгин отсалютовал и вышел из кабинета.
Сабин покачал головой, скатал свитки с ревизией уплаченных в предыдущем году Иерусалимом налогов — собственно, над ними он и вздремнул, — поправил тогу и направился следом.
В некотором смысле его достоинство было ущемлено: он был вынужден спуститься вниз к евреям, вместо того, чтобы те сами поднялись к нему наверх. С другой стороны, он был наслышан, какое это подлое племя, и потому предпочёл последовать совету опытного центуриона. Не хотелось бы стать жертвой религиозного фанатика, ни во что не ставящего человеческую жизнь — ни чужую, ни свою.
— Моё имя Гай Юлий Павел, — нетерпеливым тоном произнёс тот из евреев, что был ниже ростом, когда Сабин вошёл в огромный зал крепости. — Я римский гражданин и капитан храмовой гвардии. И потому требую аудиенции у префекта, а не у его подчинённого.
— У префекта недомогание, и поэтому ты будешь говорить со мной! — огрызнулся Сабин, с первого взгляда проникшись неприязнью к этому напыщенному кривоногому коротышке-еврею. — Советую тебе проявлять ко мне уважение. Я квестор при губернаторе Сирии, который является прямым начальником префекта Иудеи. Мне всё равно, гражданин ты или нет. Я велю выпороть тебя у стен крепости.
Павел сглотнул комок и провёл рукой по редеющим волосам.
— Прости меня, квестор, я не желал тебя оскорбить, — произнёс он, и внезапно голос его сделался медоточивым. — Я прибыл с просьбой от первосвященника. У нас в городе объявился смутьян и богохульник по имени Иешуа бар Иосиф.
— Никогда не слышал о таком, — отозвался Сабин. — И что он натворил?
— Очередной самозванец, объявивший себя Мессией, господин, — уточнил стоявший рядом Лонгин. — Мы пытались поймать его за подстрекательство с первой же минуты, когда он, четыре дня назад прибыв в город, устроил в Иерусалиме беспорядки. Он угрожает власти цезаря, утверждая, что сам он — царь иудейский. Несколько людей были убиты, включая троих моих легионеров.
Затем он настроил против себя первосвященника, нагрянув в храм и оскорбив всех, кого можно, после чего взялся переворачивать столы менял.
— А что менялы делают в храме? — искренне удивился Сабин.
— Евреи считают, что наши деньги — это деньги идолопоклонников, так как на монетах изображена голова цезаря. Поэтому они разрешают покупать барашков для заклания и всё такое прочее только на их собственные храмовые деньги. Надеюсь, ты понимаешь, что менялы крепко на этом наживаются.
Сабин надменно выгнул бровь. С каждой минутой эти евреи удивляли его всё меньше и меньше. Он повернулся к тем двоим, что стояли перед ним. Второй был высок, бородат, из-под тюрбана на голове выбивались чёрные, жирные космы. Он застыл неподвижно, сверля Сабина полным ненависти взглядом. Руки его были связаны впереди. Было видно, что это не работяга-земледелец. Голубое платье с длинными рукавами ниспадало ему до щиколоток — чистое и без швов, сотканное как один кусок материи, что по карману только человеку богатому. Поверх платья на плечи была накинута черно-белая мантия тонкой работы и, безусловно, стоившая немалых денег.
— Что у этого человека может быть общего с Иешуа? — поинтересовался Сабин у Павла.
— Он — один из его последователей, — ответил тот, не скрывая неприязни. — Он был с ним целых два года, пока Иешуа мутил воду в Галилее. Он утверждает, что по окончании пасхального ужина Иешуа объявит о конце света, провозгласит себя долгожданным Мессией и поведёт бунтовщиков против Рима и храмовых жрецов. Кайафа просит разрешения прокуратора арестовать смутьяна за богохульство и передать его Синедриону, чтобы его члены вынесли свой приговор. Этот человек сказал, что отведёт нас к нему сегодня вечером.
Сабин повернулся ко второму еврею.
— Как твоё имя?
Еврей несколько мгновений в упор смотрел на него и лишь затем снизошёл до ответа.
— Иуда, — произнёс он, расправляя плечи.
— Мне доложили, что ты сикарий.
— Служить богу — великая честь, — спокойно ответил Иуда почти на безупречном греческом.
— Итак, сикарий Иуда, что ты просишь взамен за предательство человека, чьим последователем ты был целых два года?
— Мне нужно вознаграждение. У меня на это имеются свои причины.
Сабин презрительно фыркнул.
— А ты, я смотрю, человек с убеждениями. Скажи мне, зачем тебе это — чтобы я понял, что это не западня.
Иуда несколько мгновений в упор смотрел на него, затем медленно отвернулся.
— Мне ничего не стоит подвергнуть тебя пыткам! — пригрозил Сабин, теряя терпение.
Как посмел этот еврей выказывать неуважение представителю римской власти?
— Ты не можешь этого сделать, квестор, — поспешил вмешаться Павел. — Тем самым ты оскорбишь Кайафу и храмовых жрецов, которые просят твоей помощи в поимке смутьяна и богоотступника. Сейчас, когда по случаю Пасхи в городе собралось более сотни тысяч паломников, Риму нужна поддержка жрецов, если вы хотите сохранить в Иерусалиме порядок. У нас и так уже в последние дни произошёл один бунт.
Сабин гневно посмотрел на коротышку-еврея.
— Как ты смеешь указывать мне, римскому квестору, что я могу, а что нет? — вскипел он.
— Он прав, господин, — успокоил его Лонгин. — Не стоит отказывать жрецам в их просьбе. Здесь это не принято, тем более, что мы обязаны им.
— Это чем же?
— Сразу после беспорядков, которые учинил этот Иешуа, они передали нам убийц троих легионеров. Один из них, тоже Иешуа, но только бар Аббас, популярен в народе почти так же, как и его тёзка. Префект приговорил вчера всех троих. Казнь должна состояться завтра.
Сабин понял: Лонгин, похоже, прав. Ему ничего не остаётся, как пойти навстречу просьбе Кайафы. Он мысленно проклял Пилата за то, что тот напился и теперь он, Сабин, должен выполнять его обязанности. Однако поразмыслив, пришёл к выводу, что напиться префекта заставила невыносимая обстановка, которая сложилась в провинции.
— Ну ладно, — рявкнул он. — Передайте Кайафе, что вы можете арестовать смутьяна.
— Он просит выделить нам римского офицера, чтобы тот сопровождал нас, — ответил Павел. — Без него у нас не будет необходимых полномочий.
Сабин посмотрел на Лонгина. Тот кивнул в знак согласия.
— Хорошо, я пойду с вами. Где мы встретимся?
Павел посмотрел на Иуду.
— Скажи ему.
Сикарий поднял голову и презрительно посмотрел на Сабина.
— Мы соберёмся на наш пасхальный ужин в верхнем городе. В комнату ведёт только одна лестница, чтобы было легче её защищать. Собственно, по этой причине на это помещение и пал выбор. По завершении ужина у нас состоится встреча с новообращёнными, но уже за стенами города. Жди меня у Овечьих ворот в начале второй стражи. Я отведу тебя к нему.
