- Мы весь вечер все делали неправильно, - после длительного молчания проговорила она.
- Кто знает, - не сразу отозвался он, - кто знает, как это было бы правильно.
- Да, верно, - сказала она. - Можно я выпью?
- Да, конечно, - сказал он и налил ей виски,
- Побольше, - попросил она.
Он молча налил ей до краев. Она выпила в одиночестве, ничуть не обидевшись, что он не поддержал ее, и ничуть этому не удивляясь.
Через некоторое время она заговорила, но он тут же прервал ее.
- Я знал, что ты хотела, - сказал он,
- Что?
- Набраться смелости, чтобы высказаться, - сказал он. -Ну, как?
Тебя разобрало?
- Не поняла.
- Я имею в виду - виски подействовал уже?
-Да..
- И теперь ты собираешься мне что-то сказать?
-Да.
Он молчал
- Не надо, - сказал он. - Я знаю все, что ты мне можешь сказать.
- Ладно, - сказала она. - Тоща я скажу только одно: вся эта серятина и бред, что мы оба несли тут в этот вечер... все это оттого, что нам слишком больно всерьез касаться нашего прошлого. Всерьез говорить о нем. Мне, например, очень больно вспоминать, - она замолчала. И сама наполнила свой стакан.
- Тебе будет плохо, - предостерег он ее, кивая на стакан в ее руках.
- Да, - сказала она. - Мне будет плохо. Но теперь это нормальное мое состояние. Я и представить не могу, чтобы мне было не плохо.
- Не пей вина, Гертруда, - сказал он, боясь серьезного тона в их разговоре и стараясь вернуть давешний, беззаботный.
- Не подумай только, что я стала зашибать, - сказала она и, выпив не больше четверти стакана, поставила его на столик.
Когда он провожал ее по коридору гостиницы, она вдруг разом заметно опьянела, стала приставать к дежурной возле лифта с глупыми распросами о своей подруге, некогда работавшей в гостинице стала беспричинно хихикать, прижимаясь к нему на стоянке такси, затеяла с таксистом легкую, пьяную перебранку из-за стоимости проезда, которую тот назвал, хотя видела, как он тут же расплатился с таксистом. На прощание она с чувством расцеловала его и чуть картинно перекрестила.
- Храни тебя бог,-сказала она, села в машину и уехала, не оглянувшись не него, стоявшего на стоянке.
Он, как только она уехала, почувствовал облегчение. Но на душе, в которой ничего не шевельнулось за долгий вечер, было пасмурно и тяжело. Может, она и права,-подумал он,-может и мне больно ворошить наше прошлое. Кто знает?
Но твердо он знал теперь одно: глупо стараться вернуть вчерашний день. Ни к чему это не приводит, ничего не дает, кроме легкого разочарования и горечи. Глупо, глупо,-стучало у него в голове, когда он под ночным московским небом в далеких мелких звездах вышагивал ко входу в гостиницу. Глупо, глупо....Но что-то было еще, кроме этого "глупо", что-то, что подсказывало ему, что вечер этот был прекрасен, как и все, что невозможно повторить, он ясно это ощущал в себе и, отпирая ключом дверь своего номера, он вдруг, будто ослабев на миг, прислонился плечом к косяку двери, да так и остался стоять, словно пронзенный внезапной мыслью.
