даже они обязаны были повиноваться.
– Норико, – продолжила мать, смягчив тон до шепота, – ты хорошая девочка. Главное, делай, что тебе велено. И не плачь. У тебя нет причин плакать.
– Да, окасан.
Мать поколебалась, несколько долгих мгновений подыскивая слова. И все же удовлетворилась тем, что сдержанно похлопала дочь по макушке.
– Я буду смотреть, как ты идешь. Ступай.
Взявшись за пожитки, Норико медленно двинулась к воротам, то и дело оглядываясь и проверяя, следит ли мать. Та следила.
Наконец Нори остановилась, не зная, как поступить дальше. Ворота были открыты, однако она словно знала, что входить не следует, и повернулась к матери, которая уже успела вернуться к машине.
– Окасан! – взвизгнула Нори, в один миг утратив былое спокойствие.
Ей хотелось броситься обратно, но что-то удержало девочку, приковав к месту, – что-то беспощадное, безжалостное, не позволявшее ни шелохнуться, ни вздохнуть, ни крикнуть. Мать бросила на нее последний, странно ясный взгляд, а затем села в машину и захлопнула дверцу. Автомобиль пронесся по улице, завернул за угол и скрылся из виду.
Нори потом долго стояла как вкопанная. Когда она наконец возобновила свое медленное шествие по дорожке, пересекающей двор, солнце уже было высоко. Все еще ошеломленная, девочка подняла крошечный кулачок и легонько постучала в ворота, которые скрывали дом, оставляя видимыми лишь верхние этажи и нависающую крышу. Никто не ответил. Нори толкнула ворота, отчасти надеясь, что створка не поддастся. И та не поддалась, слишком тяжелая для малышки, и пробовать второй раз не имело смысла.
Норико села. И принялась ждать. Чего именно – сама не знала.
Несколько мгновений спустя ворота открылись, и вышли двое крупных мужчин в костюмах, с презрением глядя на Норико сверху вниз.
– Уходи, девочка, – сказал первый. – Здесь не нужны попрошайки.
– Я не попрошайка, – возразила Нори, вставая на ноги. – Я – Норико.
Мужчины безучастно на нее уставились. Нори протянула конверт, который ей дала мать.
– Камидза Норико дес.
Мужчины переглянулись и молча исчезли за воротами.
Нори опять осталась ждать.
Еще один долгий миг – и первый мужчина вернулся.
– Пойдем, – поманил он пальцем.
Он подхватил ее вещи и зашагал вперед, и Нори пришлось броситься за ним следом. Прекрасный огромный дом походил на дворец, однако внимание девочки быстро сосредоточилось на стоящей перед дверью фигуре.
Пожилая женщина с глазами как у ее матери и серебристыми прядями в аккуратно уложенных волосах уставилась на Норико с полнейшим недоверием.
Поскольку иного ей не оставалось, Нори сделала, как было велено.
– Комбанва[3], обаасама[4]. Меня зовут Нори.
Часть I
Глава первая
Песнь воды
Киото, Япония
Лето 1950 года
Боль пришла быстро. Явилась пугающим всплеском. И ничто не могло остановить ее жуткое шествие.
Боль пришла быстро. Само действо длилось куда дольше.
Нори едва ли не приветствовала вспышку боли, ведь она была самым приятным из того, что последует. Сперва покалывание, словно маленькое перышко выбивало на коже джигу. Затем растекалось жжение. Один за другим каждый нерв тела возбуждался и вопил, пока все они не слились в единый хор протеста. Затем – слезы. В свои юные годы Нори научилась их не сдерживать, иначе станет хуже. Если сдерживать, то она начнет урывками втягивать воздух носом, чувствуя, как туго сжимается грудная клетка. А потом из носа потекут сопли, смешиваясь со слезами тошнотворным варевом, которое слишком часто попадало в приоткрытый рот.
Лучше уж принять слезы со всем возможным достоинством. Они будут лишь стекать по щекам, прохладные, словно журчащий ручей.
В этом, по крайней мере, была хоть капля самоуважения.
– На сегодня все, Норико-сама.
Сквозь резь в глазах она заставила себя сфокусироваться на говорившей: служанка лет тридцати с небольшим, с круглым приветливым лицом и теплой улыбкой.
– Спасибо, Акико-сан.
Горничная осторожно помогла Нори подняться из фарфоровой ванны, предложив десятилетней девочке опереться на ее руку.
Резкий порыв ветра, коснувшийся обнаженного тела, заставил Нори тихонько вскрикнуть; колени подогнулись. Акико удержала ее и, удивительно легко вытащив из ванны, усадила на стул.
Нори начала медленно раскачиваться взад-вперед, желая, чтобы непрерывное движение помогло унять дрожь. Спустя несколько мгновений боль утихла ровно настолько, чтобы девочка сумела открыть глаза, увидеть, как служанка смывает смесь теплой воды, отбеливающего вещества и темных крупиц кожи цвета миндаля – ее, Нори, собственной кожи – в канализацию.
– Как думаете, получается? – спросила Нори, негодуя на саму себя из-за просочившегося в голос рвения. – Акико, как вы думаете, получается?
Служанка повернулась к ребенку, оставленному ей на попечение, и слабо улыбнулась. Нори испытала огромное облегчение.
– Да, маленькая госпожа, я думаю, что получается. Ваша бабушка будет довольна.
– А как вы думаете, я получу новое платье?
– Возможно. Если ваша бабушка даст мне денег на ткань, я сошью вам летнюю юкату. Старая уже совсем мал-а.
– Я хотела бы синюю. Благородный цвет, правда, Акико?
Служанка опустила взгляд и принялась переодевать Нори в чистое хлопковое исподнее.
– Синий будет очень красиво смотреться на вас, маленькая гос-пожа.
– Это любимый цвет бабушки.
– Да. А теперь бегите. Через час я принесу вам поесть.
Нори заставила себя двигаться, не обращая внимания на пульсирующую боль. Все получалось, она знала, что получалось, с такими-то ежедневными ваннами! Бабушка послала за самым лучшим чудо-мылом, которое только можно купить, аж в Токио. Нори с готовностью терпела боль, вовремя поняв, что результаты будут стоить любых страданий. Она сидела бы в ванне хоть весь день напролет, если бы Акико позволила, но разрешали ей только по двадцать минут зараз. На левой ноге остался покрытый крапинками фиолетовый ожог, который приходилось скрывать особенно длинными юбками. Зато кожа вокруг него была удивительно светлой.
Нори хотела, чтобы так выглядела вся ее кожа.
Она прошла по коридору, стараясь не издавать никаких звуков, – во второй половине дня бабушка любила поспать. Особенно зимой, когда для светских визитов слишком холодно, а солнце садится рано.
Нори поспешила к лестнице на чердак, избегая взглядов слуг, которые рассматривали ее всякий раз, как она попадалась им на пути. Она прожила здесь уже два года, и все равно им явно было не по себе от ее присутствия. Акико заверила девочку, что дело не в том, что она им не нравится; просто они не привыкли к детям в доме.
Так или иначе, Нори с удовольствием обитала на чердаке, вдали от всего и всех. Бабушка в первый же день распорядилась, чтобы его расчистили и превратили в жилое помещение.
Чердак, очень просторный, заполняло столько
