- Фу ты черт! - облегченно выдохнул Олега и опустил выставленную вперед двустволку. И вдруг заорал запальчиво и гневно: - Ты что, старая?! Чуть до греха не довела! А если б пальнул нечаянно?
Старуха продолжала немо, как бы виновато горбиться, безвольно расставив, как не свои, черные, земляные ладони. В подлобных впадинах, затененных нависающим платком, обозначились красноватые, слезливые прорези глаз, в сыромясой глубине которых уже нельзя было распознать, есть ли там еще что-либо живое, способное воспринимать внешний мир.
Олега отбросил ружье и подскочил к старухе. Подхватив под мышки, он выволок ее из канавы.
- Ты чего так дрожишь? Напугалась? - спросил он, заглядывая под осунутый на глаза платок. - Да не трону я тебя! Тебе плохо, что ли? Сердце небось? Или что? Да ты чего молчишь-то?
- Не вижу я... - слабо, почти только одними губами произнесла старуха. Темная вода у меня...
- А дрожишь-то чего?
- Уморилась я... Колевины вон какие... Всю душу вынули...
- Ты что, совсем не видишь? - допытывался Олега.
- Щас дак совсем... Мутно, как сквозь рядно...
- Как же ты шла? По такой клятой дороге?
- Я в очках была. В очках маленько видно... Да и то одним глазом токмо.
- Так очки-то где? Потеряла, что ли?
- Да вот... - Старуха шевельнула расставленными руками, делавшими ее похожей на ушибленную ворону, у которой не складывались помятые крылья. Запнулась я да и сронила с носа.
Олега повертел головой, озираясь, даже посмотрел себе под ноги, приподнимая то один, то другой сапог.
- Где обронила-то? В каком месте?
- Тутотка и сронила.
- Ну хоть приблизительно покажи! - начал кипятиться Олега.
- Да как я тебе покажу? Я и сама не знаю, где я, куда забрела... Небось битый час на четверях лазила...
Мы все трое разошлись по низине, обшаривая глазами колеи и колдобины, заодно прикидывая, пройдет ли это место машина.
Дорога оказалась непроходимой даже для нашего полноприводного "газика".
Пошарив еще окрест, мы, кажется, нашли выход: протиснувшись между деревьев, надо будет попытаться вырулить "на деревенский окраек, на забурьяненные огородные зады, по которым, подмяв саженный дурностой, кто-то уже проложил колесный починок.
- Ладно, будем и мы пробовать, - согласился на объезд Куприяныч. - Пойду за машиной.
Он ушел, а Олега, подобрав в кустах какую-то жестянку и зачерпнув стоялой воды, подступился к старухе:
- Давай, мать, руки маленько обмоем. А то вон как испачкалась.
- Дак и угваздаешься, - начала обвыкаться старуха. Она послушно свела ладони ковшиком, выставила их перед собой. - От машин да тракторов альнишь земля дыбом. Шарила, шарила - нигде ничего... Утопли небось мои стеколки. Ежли теперь сапустат трактор проедет, дак и вовсе раздавит али зароет колесами... Трактора нынче выше хаты стали, а все толку нема...
- Трактора, мать, делались не пахать, а пушки таскать, - пояснил Олега. Давай-ка заодно сапоги ополоснем. Станешь опять как новая! Тебя как хоть зовут?
- Ульяна я, - назвалась старуха.
- А по отчеству?
- По отчеству, милай, мене уж давно не кличут. Допрежь хоть в колхозных бумагах две буквы ставили. А теперь я из всех бумаг выставлена. Так что бабка Уля я. А мне и ладно, таковская.
- Так ты откуда шла? - спросил Олега, еще раз сходив за водой.
- В магазин бегала - бодрясь, сказала Ульяна, вытирая обмытые ладони о полы одежки.
- Аж на ту сторону?
- А чего делать? Хлебца-то надо! Я и так сидела-сидела, пока все сухари не извела. Одной картошкой жила. Ну да с картошкой чаю не выпьешь. А без чаю и вовсе жить нечем.
- К чаю заварка нужна, - поддерживает разговор Олега. - А чаю нынче и в городе не стало.
- Заварки мне до веку хватит: зверобой, да душичка, да лист смородиновый. Этого добра - на всякой меже. Я уж и на зиму припасла, пучков навязала.
- Выходит, хорошо живешь?
- А мне много не надо. Вот хлебца купила, макаронцев, пшенца полкило... Ой, а где моя покупка? - вдруг встрепенулась она. - Со мной авоська была...
- Да тут, тут твоя авоська! - успокоил Олега.
- Ох ты Господи! Аж сердце захолонуло! - Она провела ладонями по лицу, будто очищаясь от незрячести. - Так грохнулась - про поклажу забыла. Небось весь хлеб уляпала... Погляди, сынок, все ли цело? Не просыпалось ли чего...
- Цело, цело! Я авоську на сухое отнес. Хлеб немного повредился, а так все цело.
- Ну, слава Богу! - расслабилась Ульяна. - Хлебец - это я общипала. Шла да сквозь мережку поковыривала. Хлеб еще теплый, в самый раз привезли. Хотела еще маргарину взять, да сказали - нету. И тот раз не было. Мне одного кирпичика до октябрьских хватило бы... А без маргарина лук не на чем обжарить. Для варева. Я и так обхожусь: натереблю подсолнуха, бутылкой жареное семя покатаю, ненужное отвею, а нужное - в суп. Оно вроде и пахнет маслицем.
- Ну ловко! - деланно похвалил Олега, поглядывая на бугор - не идет ли машина. - Сама додумалась или кто научил?
- Не я, дак нужда моя. Нужда жернов вертит. - Лицо бабы Ули затеплилось довольной плутоватой живинкой, но тут же пасмурно озаботилось. - Все б ничего, да вот без очков не знаю, как буду... Слепая, дак и за ворота не выйдешь. А мне скоро картошку копать.
- Разве больше некому? - поинтересовался я.
- Дак кому еще - одна живу.
- А мужик где?
- А мужик теперь от меня отдельно.
- Как это? Бросил, поди?
- Ага, бросил... - кивнула Ульяна. - Вон на тот бугор убрался...
- Умер, что ли?
- Да уж семнадцать годков тому, - торжественно, в каком-то почтении пропела Ульяна.
- Что так? Отчего умер-то?
- А зачем тебе? - уклонилась она. - Ты его не видел, не знаешь. Помер да и помер, царство небесное.
Ульяна затихла, отрешилась лицом, собрав губы, будто стянула их шнурком наподобие кисета.
- Ну не хочешь - не говори.
- Да чего говорить... - горестно выдохнула она. - Трактором переехало, вот и вся недолга...
- Как же это?
- Смерть причину найдет, когда Бог отвернется, прости мя, грешную... Ночью он на болоте осоку косил. Для своей надобности. Коровка у нас была. А когда рассвело - пошел еще и колхозный клевер убирать. Днем на жаре разморило не спамши. Он и пралег на свежую кошенину. Да еще голову травой прикрыл - от мух. Вот тебе трактор с прицепом. С фермы за подкормкой приехал. Стал разворачиваться да и накатил своим колесищем на сонного. Аж внутренности выпали.
- Да как же он так? - ужаснулись мы. - Куда тракторист хоть глядел?
- А я, говорит, думал, что это чья-то кухвайка лежит. Он ведь в своей кабине эвон на каком юру сидит! Оттуда и земли до путя не видно. А может, тоже ночь не спал, по девкам пробегал. Малый молодой, только из армии вернулся. Ну а председатель с парторгом убоялись ответа да и написали бумагу, как будто мой сам во всем виноват. Дескать, выпимши был. Трезвый, мол, не стал бы в борозде валяться. А он и в рот ничего такого не брал - язвой маялся. Из-за этой ихней бумаги мне и пенсии никакой...
- Взяла бы да в суд подала, - подсказал Олега.
- С кем судиться-то? Тракторист завеялся от греха куда-то. Парторг вскорости сам от водки помер. А председателя в район на должность забрали. Посудись теперича с ним, когда он пузом вперед ходит...
Ульяна потянула на затылок платок, подоткнула растрепавшиеся седые кудели.
- Ох, лихо мое! - вздохнула она. - Стало быть, нема очков? Как же я добираться буду? Даже не знаю, куда лицом стою: домой али от дому... Срубите-ка мне палку да направьте носом, куда иттить... Бог даст, доберусь как-нибудь...
- Погоди, баб Уль. - Олега тронул ее за плечи. - Сейчас машина будет. Отвезем тебя до самого дома. У тебя соседи-то есть?
- Теперь какие соседи? Кричи - не докличешься. Справа один бугор от хаты остался. А слева хаты целы, да без людей. Аж в четвертой от меня Клаха еще копошится.
- Ну а если что случится - как тогда ?
- А мне в том году школьные ребяты флаг перед хатой устроили, - почему-то усмехнулась Ульяна. - Они так-то всем кривым старухам поделали. Ежли надо чего, говорят, дак ты, баба Уля, за шнурок потяни - белый флаг и поднимется на слегу.
- Ну и как, тянула?
- Баловство все это! - отмахнулась Ульяна. - Кто эту тряпицу увидит? Кто на нас побежит? Клаха совсем обезножела, хоть самой белый флаг выкидывай. А которая справа - та к дочери уехала: дочь у нее родила. Доси нету.
- Ну а у тебя самой дети есть?
- Да как сказать... Пока маленькие бегали - вроде были, а выросли - вроде и нету... Одни обноски от них остались, берегу в сундуку.
- Выходит, тоже бросили?
- Не-е! - воспротивилась Ульяна. - Детки у меня хоро-о-шие! Бог не обидел! В школу день в день проходили, выучилися. Младшенькая, Алевтина, учительский институт закончила по английскому языку, потом на самолетах летала.
- Стюардессой, что ли? - переспросил Олега.
- Ага, ага! - закивала Ульяна. - Я этого слова никак не скажу... Противилась ей: зачем тебе это? Я ж буду бояться: а ежели упанешь с неба-то? А мне, говорит, нравится: за границу летаем, людей интересных вижу, форма красивая... Цветную карточку прислала - и правда: кустюм прямо влитый и картуз с золочеными крыльями - она и не она. Видеть радостно, а сердце щемит...
