Теперь страх этот достиг такой силы, что я физически заболеваю перед началом романа и в первое утро работы над ним.
Романы свои я писал за три-четыре дня (те — что «на потребу»).
Потом — по двенадцать в год (во времена Мегрэ).
Потом — по шесть (так было в течение двадцати лет).
Теперь я пишу по четыре в год, ибо чем больше я их пишу, тем больше они меня изнуряют. Всегда стремишься как можно больше выжать из себя...
Я не исповедуюсь. Я не стараюсь объяснить, что я собой представляю. Я не рассказываю ни свою жизнь, ни разные факты из жизни тех, кого я знал. И я вовсе не намерен излагать здесь свои идеи. Если они у меня есть, то, очевидно, они содержатся в моих романах, а тогда рано или поздно их обнаружат.
По правде говоря, у меня возникла просто физическая потребность посидеть в своем кабинете, не испытывая страха, не думая о том, что надо создать нечто новое, вдохнуть жизнь в героев. И в то же время мне хотелось писать. Но без необходимости перечитывать себя потом. Без необходимости выправлять фразы, делать их легкими, живыми.
Писать для того, чтобы писать, то есть заниматься тем, что в двенадцать лет казалось мне сутью писательской профессии. Да, по-видимому, в какой-то мере это верно. Только я ведь не писатель. Я романист. А романисту неведома радость этого процесса — писать.
Словом, в пятьдесят семь лет я решил доставить себе удовольствие и время от времени писать как любитель, для себя.
Воскресенье, 10 июля 1960 г.
Вчера вечером, показывая одной английской журналистке фотографии (это помогает мне найти сюжет для разговора, дает как бы путеводную нить, которой я следую вместо того, чтобы говорить вообще о себе), я наткнулся на кипу снимков, сделанных в Африке, когда в 1932 или 1933 году я проехал из Судана в Браззавиль через все Бельгийское Конго. Разные расы, разные племена, находящиеся на разных ступенях развития. Я написал тогда несколько статей (они были опубликованы в ныне не существующем журнале «Вуаля») под названием «Час негра пробил».
Я извлек эти статьи из папок. Но хватит ли у меня мужества их перечесть? В то время весь Париж был обклеен афишами фильма «Африка взывает к вам». Это был призыв к тому, чтобы французское правительство ускорило набор в колониальные войска...
Сегодня утром радио объявило о серьезных волнениях в Конго. Черные обезоруживают и арестовывают белых офицеров. Бельгийцы бегут оттуда...
События на Кубе, в Италии, в других местах... Не говоря уж об Алжире...
Забыл сказать выше, что мои статьи 1932 года заканчивались словами: «Африка взывает к вам. Она говорит: «Убирайтесь отсюда!..»
Четверг, 14 июля 1960 г., десять часов вечера
Мне претит насилие в любой форме, претит грубая сила. Хочется выразить свое возмущение. И я возмущаюсь. Вчера я видел на экране молодых двадцатилетних бельгийцев, которые пели, поднимаясь в самолет, улетавший в Конго. Они были горды тем, что им дали оружие. Горды тем, что ехали сражаться. Но я знаю, что на самом деле это вовсе не солдаты, а мальчишки, которые шумят, чтобы заглушить страх...
Порой я дохожу до того, что спрашиваю себя, не из трусости ли я осуждаю в глубине души всякое проявление силы, и мне бывает трудно откровенно разговаривать с сыновьями на этот счет.
В результате у меня растут молодые анархисты. Джонни уже ненавидит военную форму, войну. Прав я? Или неправ?.. Уж очень хочется верить тому, что соответствует твоему темпераменту и образу мыслей.
Среда, 20 июля, после полудня
Есть произведения, которые могут быть написаны только человеком молодым. Я было думал, не потому ли, что они требуют большей затраты энергии — творческой энергии? Но потом пришел к выводу: это потому, что они нечто утверждают. С годами перестают утверждать. Начинаются вопросы. И что же, произведения становятся от этого хуже? Нет, они становятся другими.
Не оттого ли я так думаю, что достиг возраста, когда другие перестают писать романы? Быть может, мы склонны верить — притом совершенно искренне — тому, что нас утешает?
Тому, кто когда-нибудь прочтет эти строки, что кажется мне все менее и менее вероятным, — возможно, дети прочтут, скорей всего Джонни, которого сейчас очень занимает то, что я пишу и что я думаю, но у которого, наверно, это пройдет, — так вот, тому, кто прочтет эти строки, может показаться странным, что сейчас меня занимают вещи, столь далекие от происходящих вокруг событий.
Бельгийское Конго... Куба... Алжир. Повсюду постепенное пробуждение сознания у студентов (я в восторге от этого), надвигающаяся угроза войны... Разразись война завтра — что не исключено, — и найдутся люди, которые скажут:
«В то время как готовился катаклизм, кое-кто занимался размышлениями о том...»
Да, признаюсь, размышлениями о мелочах более или менее личного характера.
Но я не одинок. Такие люди всегда были.
История творится каждый день, и важность тех или иных событий становится нам очевидна лишь позже.
22 июля 1960 г.
В свое время я провел немало вечеров в танцевальных залах и кабачках близ площади Вогезов. Это было мое первое соприкосновение с миром, отличным от того, что окружало меня в Льеже. В ту пору я по сути не знал ни деревни, ни моря. Знакомство с деревней сводилось для меня к поездкам в Амбур. Мы ездили туда в течение трех или четырех лет на несколько недель, да и то на трамвае — недаром теперь он стал пригородом. А море — я видел его всего два раза с бельгийских берегов. Словом, я был настоящим городским ребенком, привыкшим к мостовым, к тесно стоящим домам, к садикам, огороженным высокими стенами.
Только году в 24-м, по-моему, я поехал в Бенувиль, потом в Этрета и пробыл там месяца три или четыре. В 1925 году я познал жизнь моря, рыб, крабов, водорослей, и, помнится, от всего этого у меня голова пошла кругом и мне стало страшно. Это подействовало на меня опьяняюще — как крепкое вино. Главное, я обнаружил тогда, что в море идет непрекращающаяся борьба за существование и рыбы все время то защищаются, то нападают, проявляя неистребимую врожденную жестокость.
На следующий год мне захотелось познать Францию, но не из окна железнодорожного вагона. Мне захотелось — как я это делал впоследствии всегда и во всем — увидеть, так сказать, оборотную сторону медали. Поэтому отнюдь не из спортивных соображений (а в ту пору такого рода путешествия совершали только спортсмены) я решил пересечь Францию по рекам и каналам с севера на юг и с востока на запад...
Городок, деревня, увиденные с реки или с канала, выглядят иначе, чем с железной дороги. Тут открывается их подлинное лицо — лицо более древнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
