Эстебан старается распахнуть дверь, которая находится теперь там, где раньше был потолок. Девушка, сидевшая сзади меня, тихо повторяет: «Мама, мама». Я поднимаюсь с пола и вижу, что она стремится высвободиться из материнских объятий. Глаза женщины закрыты. Потом она открывает их и сразу размыкает руки, без тени эмоции. Эстебан помогает им обеим выбраться. Я хватаю аптечку и спускаюсь вслед за ними навстречу сверкающему солнцу и ветру. Ураган, сбивший наш самолет, почти не ощущался на побережье.
– Великолепная посадка, командир.
– Да. Все вышло замечательно.
Женщин трясет от страха, однако никакой истерики. Эстебан осматривает окрестности с тем же выражением лица, с каким его предки воевали в свое время с испанцами.
Всем, бывавшим в подобных переделках, несомненно, знакома нескончаемая, как в замедленной съемке, череда событий. На первых порах вами овладевает эйфория. Мы, кто как может, спускаемся по пружинящим веткам фикуса на песок под аккомпанемент завывающего ветра и без особой тревоги отмечаем, что нас со всех сторон окружает прозрачная водная гладь. Ее глубина не превышает фута, а дно кажется оливковым от ила. Отдаленный болотистый берег, покрытый мангровыми зарослями, совершенно пуст и необитаем.
– Залив Эспириту Санто, – Эстебан подтверждает мою догадку: мы очутились в обширной заболоченной пустоши. Мне всегда хотелось порыбачить в таких местах.
– А что это за дым? – Девушка указывает на легкие облачка у линии горизонта.
– Охотники на аллигаторов, – пояснил Эстебан. Браконьеры-майя обычно оставляют за собой на болотах гарь. Мне приходит в голову, что, пожалуй, наших сигнальных костров никто и не разглядит. Теперь я обращаю внимание, что самолет так опутан лианами, что с воздуха здесь тоже ничего не различишь.
Не успела мысль, как нам, черт возьми, выбираться отсюда, оформиться у меня в голове, как старшая из женщин спросила:
– А если никто не услышал вас, командир? Когда они могут начать нас искать?
– Завтра, – угрюмо произносит Эстебан.
Но уж я-то знаю, что все спасательные экспедиции в здешних краях – и воздушные, и по воде – дело чисто добровольное. Мол, посмотрите, где там Марио, его мать говорила, что его не было дома целую неделю.
И тут до меня доходит – по всей вероятности, и мы тоже задержимся здесь на неделю.
Слева до нас доносится шум, похожий на рев дизельного мотора – это волны Карибского моря рвутся к берегу. Ветер подгоняет прилив, а обнаженные корни мангровых деревьев наглядно говорят о том, что волны заливают берег во время прилива. Я вспоминаю, что видел перед рассветом полную луну, предвещавшую сильный прибой. Ладно, мы можем вновь забраться в самолет. Но как насчет питьевой воды?
За моей спиной что-то хлюпнуло. Старшая из женщин ступила в воду. Горько усмехаясь, она качает головой. Заметив первое проявление эмоций, я решаю, что пора представиться. Когда я говорю, что меня зовут Дон Фентон и я из Сент-Луиса, она сразу в ответ называется миссис Парсонс из Бетесды в Мериленде. Она говорит это так изящно, что я не сразу замечаю – имени своего она так и не назвала. Потом мы снова воздали должное мастерству командира Эстебана.
Левый глаз у него заплыл. Разумеется, реагировать на такие пустяки – ниже достоинства индейца-майя, но миссис Парсонс видит, как он прижимает локоть к ребрам.
– Вы ранены, командир.
– Ребро – думаю, у меня перелом, – Эстебану неловко показать, что ему больно. Мы помогли ему снять рубашку и увидели на его атлетическом, смуглом теле глубокую ссадину.
– Есть ли в аптечке бинт, мистер Фентон? Я сумею оказать ему первую помощь, у меня есть некоторый опыт.
Она бестрепетно, со знанием дела, берется за бинт. Мисс Парсонс и я, ведя беседу, неторопливо побрели по песчаной полоске к манграм. Мне еще предстояло в подробностях вспомнить весь этот разговор.
– Розовые цапли, – сказал я ей, указав на трех птиц, поднявшихся на крыло при нашем приближении.
– Как они прекрасны! – тоненько воскликнула она (у них обеих были тонкие голоса). – Он индеец-майя, верно? Я имею в виду, наш летчик.
– Правда. Самый настоящий, прямо как на стенных росписях в Бонампаке. Вы видели Чичен и Уксмаль?
– Да. Мы заезжали в Мериду. Собираемся посетить Тикель в Гватемале. То есть собирались.
– Еще попадете. – Мне кажется, девушку надо немного приободрить. – Вам не рассказывали, что у индейцев-майя матери привязывали дощечку ко лбу новорожденного, чтобы у него косили глаза? А над носом к тому же вешали шарик из воска, У них это считалось аристократичным.
Она улыбается и вновь говорит об Эстебане.
– По-моему, на Юкатане люди какие-то другие, – задумчиво произносит она. – Непохожие на индейцев из Мехико-сити. Не знаю… более независимые, что ли.
– Это потому, что никто не смог их покорить. Индейцев-майя зверски истребляли и постоянно преследовали, но никому не удалось их уничтожить. Ручаюсь, вам неизвестно, что последняя мексикано-индейская война закончилась мирным договором в 1935 году?
– Нет, я не знала, – серьезным тоном говорит она. – Мне это нравится.
– Мне тоже.
– Вода, и правда, прибывает очень быстро, – раздается голос миссис Парсонс откуда-то сзади.
Так оно и есть – очередной порыв ветра и усилившийся накат волн. Мы снова забираемся в самолет. Я пытаюсь приспособить свою куртку для сбора дождевой воды, но порыв штормового ветра уносит ее прочь. Мы достаем несколько плиток шоколада с солодом, извлекаем из хаоса в кабине мою бутылку виски «Джек Дэниэлс». Устраиваемся относительно удобно. Мать и дочь выпивают по глотку виски, а Эстебан и я – гораздо больше. Самолет начинает трясти. Эстебан, временно окривевший, бросает пренебрежительный взгляд на воду, опять просочившуюся в кабину, и засыпает. И мы вслед за ним.
Когда вода схлынула, вместе с ней исчезла и эйфория. Теперь нас мучает жажда. И, черт побери, скоро зайдет солнце. Я принимаюсь прилаживать к удочке наживку и тройные крючки и сразу ухитряюсь вытащить четыре рыбешки. Эстебан и женщины привязывают к мангровому дереву надувной спасательный плотик, надеясь собрать воду для питья. Но пока дул обжигающе горячий ветер. А в небе никаких самолетов. Немного погодя дождь снова полил, дав каждому из нас по шесть унций воды. Когда закатное солнце окутывает все золотистой дымкой, мы устраиваемся на корточках прямо на песке и начинаем есть сырую кефаль, закусывая колечками «готового завтрака». Теперь женщины в шортах, аккуратные, но сексуальности это им не добавляет.
– Я даже не подозревала, до чего освежающе действует сырая рыба, – по-светски говорит миссис Парсонс. Ее дочь хихикает но тоже без назойливости. Она сидит рядом с матерью, поодаль от меня и Эстебана. Теперь мне становится ясна роль миссис Парсонс – матушка-наседка, оберегающая своего единственного цыпленка от самцов-хищников. Но мне-то что. Я приехал сюда рыбачить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
