- В служебное время он отвлекает других бесполезными дискуссиями. Это два.
Маргарита Романовна не участвовала ни в каких дискуссиях, считая все их бесполезными.
- Он не уважает товарищей, грубит. Три.
Она загнула третий палец, на ее холеных щеках зарделся морковный румянец. Она была у нас первейшей общественницей, умела чутко относиться к товарищам, вникать в их жизнь. На собраниях ее называли иногда "совестью коллектива".
- Дяде Васе - и тому он умудрился нагрубить...
Она призывно махнула рукой, и тотчас к нам направился дядя Вася, который до этого сосредоточенно занимался монтажом панелей и, казалось, даже не смотрел в нашу сторону.
- Василий Матвеевич, расскажите профессору о последнем инциденте с Зимой.
- Да чего тут особенно рассказывать, - смутился дядя Вася. - Вестимо, он нас за людей не считает. Сколько раз ему говорено, чтоб работал как люди. Да он ведь без фокусов не может. Вот "аз-три" после него ремонтирую. А что обозвал он меня, то это не в диковинку. Работу бы выполнял. А то целый день по лаборатории слоняется, всех от дела отвлекает, понарошку спор заводит. Для новеньких - дурной пример, ох, дурной...
Он укоризненно глянул куда-то вдаль, повернулся и поспешил на свое рабочее место. Василий Матвеевич был одним из старейших наших лаборантов-механиков. Его руки подобно точнейшим механизмам так производили монтаж приборов, что проверка требовалась лишь для формы. Раньше в отделе было три таких лаборанта. Остался дотягивать до пенсии один. Двое других перешли в КБ. Вместо них нам прислали роботов марки "К-7".
- Когда же вы прислушаетесь к голосу коллектива, Аскольд Семенович? мягко спросила Маргарита Романовна, и на ее лице появилось участливое выражение. Я знал, что сейчас она скажет: "Не о себе - о товарищах забочусь". Она сказала:
- Я ведь не о себе беспокоюсь - о людях, товарищах наших, о деле нашем общем...
- Хорошо, хорошо, Маргарита Романовна, - быстро проговорил я. Подумаю. Сегодня же.
- Ох, сколько их было, этих "сегодня", - вслед мне с сомнением произнесла Маргарита Романовна.
Я шел между монтажными столами. Три года тому назад наша лаборатория кончалась вот здесь. Но с той поры, когда мы начали заниматься "азами" анализаторами запахов, - ее площадь увеличилась в шестнадцать, а число сотрудников - в двенадцать раз, не считая четырех роботов. Наши приборы, моделирующие органы обоняния пчелы, завоевали популярность на международных выставках. Они с потрясающей точностью регистрировали колебания разнообразных веществ и производили их анализ. Наш метод запахолокации уже применялся повсеместно. Кое-где он даже вытеснял радиолокацию.
И тут какой-то насмешливый черт заставил меня ухватиться за сумасшедшую идею усовершенствования "азов". Кто из моих аспирантов высказал ее впервые, я забыл, ведь идея давно уже стала моей. Я хотел на первых порах усовершенствовать "азы" до такой степени универсальности, чтобы они регистрировали любые колебания молекул и различали ультразапах. Мне удалось добиться того, что моим коллегам казалось несбыточным сном, увеличения ассигнований в пятнадцать раз. Мы истратили на усовершенствование аппаратов почти двадцать миллионов рублей, но пробились не к ультразапаху, а в тупик.
Сейчас я с тоской смотрел на монтажные столы, на густую паутину разноцветных проводов и нагромождение деталей, на своих исполнительных сотрудников, которых обрек на невыполнимую работу.
- Как дела? - задал я "дежурный" вопрос Афиногенову.
Он повернул ко мне молодое курносое лицо, на котором черная остроконечная бородка казалась приклеенной:
- Заканчиваем наладку "аза-шестого". Вчера бы закончили, если бы не Зима. Я уж запретил ему приходить в наш отдел. И почему вы с ним панькаетесь?
Я сделал вид, что не расслышал его последних слов, быстро пошел дальше.
15 марта. С утра у директора было совещание руководителей лабораторий. Академик Кваснин, выделяющийся среди всех громадным ростом и широким, веснушчатым лицом, то и дело косил в мою сторону лукавым глазом. Он ожидал, что я потребую новых ассигнований. В моем молчании он заподозрил что-то неладное.
В этот день коридор из административного в лабораторный корпус казался мне бесконечным и унылым. В моем кабинете уже ожидал Николай Иванович с проектом приказа о сокращении штатов. Первой, конечно, стояла фамилия Зима. Я зачеркнул ее, и он взорвался:
- Никак не пойму, чего вы с этим брандахлыстом возитесь?
- А тут и понимать нечего, - ответил я, зачеркивая фамилию "Зима" второй жирной линией.
- Да ведь он весь коллектив разваливает. На работу опаздывает регулярно, подает дурной пример другим. Разве вы не знаете?
- Знаю.
- Отвлекает товарищей от дела, грубит...
- Это все мне известно, - перебил я его.
- Так в чем же дело?
- Подождем. Пусть поработает, притрется.
Николай Иванович пожал плечами, выразив этим жестом сложную смесь недоумения и возмущения. Он был одним из опытнейших конструкторов института, что не мешало ему оставаться очень выдержанным и скромным человеком. Всегда вежливый, умеющий слушать другого, даже если тот нес чепуху, готовый помочь товарищу в трудную минуту, он с первых же дней возненавидел Зиму за его бесцеремонность и нежелание считаться с другими людьми. Но, увы, на этот раз я не мог действовать заодно со своим заместителем, ибо это значило поступить наперекор интуиции и собственным интересам.
- Зовите товарищей на совещание, - попросил я Николая Ивановича.
В кабинете стало тесно. Рассаживались все по своим местам, как будто стулья были пронумерованы. Ближе всех ко мне сели Маргарита Романовна и Афиногенов. В дальнем углу сбилась молодежь и, конечно, у самых дверей уселся Зима. Не прошло и нескольких секунд с момента его появления, а он успел уже два раза демонстративно зевнуть.
Я начистоту рассказал товарищам, в каком положении мы оказались и что ожидает нас всех: сокращение штатов, перевод на другие, ниже оплачиваемые должности, потеря авторитета лаборатории, позор. Умолчал только о том, что ожидает меня лично: какое это имело сейчас значение, в годину общих неприятностей?
- Что делать? - спрашивал я у товарищей. Но они молчали.
Я видел полнейшую растерянность на лицах Маргариты Романовны и Афиногенова, тупую покорность судьбе - на лице дяди Васи, напряженное раздумье - у молодых сотрудников. Только лицо Зимы радостно оживилось, черные жгучие глаза заблестели, плечи распрямились. На его щеках появился румянец, и, весело глядя на меня, он сказал:
- А ведь выход есть.
Молодежь обернулась к нему. Маргарита Романовна выразительно махнула рукой: дескать, опять какой-то бред понесет, Николай Иванович наклонился поближе ко мне и шепнул:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
