— Цыц, Убийца. Фу!
Волкодав неохотно улегся на пол, положил голову на передние лапы и уставился на вошедших желтыми глазами, поблескивающими в клочковатой шерсти.
— Вы должны извинить глупого пса, милорд, — осклабился лорд Маккейб, граф Ратлин, владелец замка Гнездо и окрестных земель. — Убийца не разбирает, король перед ним или раб — ему лишь бы вцепиться кому-нибудь в глотку.
Роберт внимательно всмотрелся в того, кто окрестил своего пса «Убийцей». Хозяин гнезда был стар — он явно разменял седьмой десяток — сутулился и кутался в плащ. Плащ тоже был стар, и отделка из некогда драгоценного восточного бархата изрядно обтрепалась и сально блестела. Под плащом виднелась короткая и нечистая рубаха-камиза, обнажавшая морщинистую шею старика и грудь, поросшую седым волосом. На шее хозяина Роберт заметил серебряную цепочку, уходившую под рубаху — должно быть, от нательного креста. Но примечательней всего было лицо. Правую щеку графа уродовал шрам — паутинистая сетка с глянцевым наплывом опухоли в центре, словно там, посреди сети, сидел насосавшийся паук. Такие шрамы бывают от плохо зажившей мечевой раны. Вдобавок к изуродованному лицу, граф Ратлин сильно припадал на левую ногу. Это стало заметно, когда он обошел вокруг стола, чтобы приветствовать и усадить гостей. Воины расселись в молчании, даже Эдвард оставил свое обычное зубоскальство. Роберту досталось почетное место в середине, рядом с хозяином — что, впрочем, мало его обрадовало. От старика несло, как от больной козы. Слуги, такие же безмолвные и незаметные, как привратник, внесли блюда, кубки и кувшины с вином, и король-изгнанник удивился еще раз. Серебряная посуда с искусной чеканкой показалась Роберту знакомой: нечто подобное он видел много лет назад при дворе короля Эдуарда. Посуду, украшенную изображениями христианских, но неуловимо чуждых святых, молодой Длинноногий привез из крестового похода. Из того места, которое называл просто «Городом»: из Священного Града Иерусалима. Вряд ли подобной роскоши можно было ожидать от владельца жалкого замка на бесплодном островке. Впрочем, лежала на этих блюдах жесткая баранина и козлятина, а вино было дешевым и кислым. Роберт мысленно усмехнулся, впиваясь зубами в жилистое мясо: похоже, местные жители пробавлялись не только рыбной ловлей и разведением коз. На кручах удобно было разжигать сигнальные костры, а замок смотрел на море, как разбойник из-под руки смотрит на будущую добычу. Видимо, островитяне занимались береговым пиратством, и добыча их шла в закрома владельца Гнезда. Что ж, не ему судить. Обитатели древней Дал-Риады издавна жили дарами моря, и не всегда эти дары были крабами, рыбой и мидиями. Вот тебе и русалочьи песни…
Размышления короля прервал перхающий кашель справа. Хозяин, жадно глотавший мясо, подавился особенно жестким куском и теперь задыхался, стучал по столу кулаком и плевался мокротой. Роберт подождал немного, но выглядело это так, будто старик вот-вот отдаст богу душу. Шотландец размахнулся и стукнул лорд Маккейба ладонью промеж лопаток. Неразжеванный кусок вылетел у того изо рта и плюхнулся по другую сторону стола, где мясо тут же подхватил волкодав. Продышавшись, старик вытер слезы с лица и уставился на гостя. Глаза у лорда Маккейба были маленькие, черные и неожиданно яркие — глаза гнома или пикта. Роберта вновь охватило сомнение. Словно подслушав его мысли, старик растянул губы в улыбке, обнажив гнилые пеньки зубов.
— Что, милорд, недолго тебе пришлось гостить у моего родственничка? Гостеприимство Лорда Островов, как всегда, оказалось с душком?
Слева хмыкнули: до Эдварда тоже долетело амбрэ хозяина, и братец, как всегда, не сдержал веселья. Роберт поморщился.
— Ангус Ог из клана Макдональдов — верный человек и бесстрашный воин. Мы скрывались в Дунаверти до того, как покинули Шотландию. Ангус не выдал нас англичанам…
— Потому что не посчитал это выгодным, милорд. Весь его род такой. Проклятые торгаши, забывшие о чести…
— Сэр, я не позволю вам…
— Его папаша меня изгнал, — перебил старик. — Заявил, что я промышляю морским разбоем, да еще и обесчестил какую-то благородную девицу. П-фуй. В те годы благородные девицы охотно открывали мне свои дверки — милорд понимает, о чем я…
Старикашка мерзко захихикал, но смех снова перешел в кашель. Роберт смотрел на захлебывающегося уродца, не скрывая отвращения. Отвращение мешалось с горечью — вот с каким отребьем он нынче вынужден делить кров и стол. Покосившись налево, король заметил, что лицо Александра налилось кровью. Ангус и Александр были ровесниками и успели сдружиться, а затем и побрататься. Вспыльчивый воин не намерен был молча выслушивать, как оскорбляют его побратима. Роберт сделал знак Джеймсу Дугласу, а затем перевел взгляд на младшего из тех, кто участвовал в пиршестве. Томас из Эрсилдуна, его паж и оруженосец. На столе по левую руку от юноши лежал плоский угловатый предмет, завернутый в темную ткань.
— Мы благодарны тебе за сытную трапезу, лорд Маккейб, — негромко произнес Роберт. — Разреши нам отплатить тебе за гостеприимство. Говорят, мой паж неплохо владеет искусством игры на арфе, и голос его приятен для слуха.
Черные гномьи глазки впились в юношу. Хозяин вновь ухмыльнулся.
— Так это паж? Я думал, переодетая девка. В мои дни знатные лорды иногда возили с собой таких девиц для услаждения…
— Сэр!
Мальчишка вскочил, чуть не скинув со стола арфу.
— Сэр, я не позволю вам…
— Сядь! — повелительно приказал король.
Обернувшись к хозяину замка, он ответил на улыбку улыбкой.
— Нет, это отнюдь не девушка, сэр. Томас, мой паж и оруженосец, уже успел проявить себя в сражениях с англичанами, и вскоре будет посвящен в рыцари.
— Жаль только, — вмешался Эдвард, — что такой голос погибнет — парню придется орать команды, а тут уже не до пения. Да и от меча ладони грубеют…
— Томас из Эрсилдуна?
Старик, сощурившись, вглядывался в лицо юноши. На щеках Томаса горели два алых пятна. Роберт сильно подозревал, что руки его, скрытые столешницей, сжаты в кулаки. Вопреки словам графа Ратлина, Томас вовсе не походил на девушку. Хотя щеки его еще оставались гладкими — парню едва стукнуло семнадцать — но в чертах лица, тонких и нервных, не было ничего девического. Разве что вот глаза, зеленые, как молодая листва…
— Слышал я об одном Томасе из Эрсилдуна, — проскрипел лорд Маккейб. — Но твой паж слишком молод. Тот Томас был знаменит в дни моей юности.
— Это мой отец, — резко ответил юноша. — Томас Лермонт из Эрсилдуна. Томас Рифмач.
Роберт усмехнулся. Он сам был еще мальчишкой, когда впервые встретил Томаса-старшего при дворе короля Александра. Знаменитый бард в то время уже разменял шестой десяток, что не мешало ему изо всех сил ухлестывать за юной фрейлиной королевы, француженкой Изабеллой де Вилье. Ни молодостью, ни богатством, ни знатностью певец не мог сравниться с той, чьи родичи последнюю сотню лет занимали высочайшие посты в ордене Храма. Кичливая девица поначалу и смотреть не хотела на музыканта, но стоило ему взяться за арфу… Плод их странного союза сидел сейчас на дальнем конце стола и сверлил хозяина замка гневным взглядом.
Джеймс Дуглас, славный добряк Джеймс, счел за нужное вмешаться.
— Шотландия вправе гордиться таким сыном, как Томас из Эрсилдуна. Он был величайшим певцом и владел даром предвиденья.
— Как же, как же, — хмыкнул старик, обдав Роберта запахом гнили, — только предсказывал все больше недоброе. Слышал я, будто он предсказал смерть короля Аллаксандара, а потом немало сил приложил к тому, чтобы усадить на престол его дочку Маргрит, Норвежскую Девку. Да только и она потонула в море…
На скулах юного Тома выступили желваки.
— Сэр!
— Так что не хотелось бы мне получить от него предсказание судьбы, — невозмутимо закончил старик.
— Это вряд ли получится, — вмешался Эдвард. — Отец нашего Тома исчез после битвы на Стерлингском Мосту.
— Вот как, — хозяин уставился на темный сверток. — Значит, Шотландия потеряла… эээ… величайшего певца, которым вправе гордиться? — передразнил он слова Дугласа.
— Как ни печально, — хмыкнул Эдвард. — Но наш Том неплохо справляется с арфой. Спой нам, Томас.
Юноша развернул ткань, и показалось дерево, покрытое черным лаком. «Черная арфа, — внезапно подумалось Роберту. — У его отца была золотая. А у этого — черная». Король с досадой отогнал бесполезную мысль. Какая разница, золотая или черная? Играл Томас неплохо, хотя до знаменитого отца ему было далеко.
Тонкие и сильные пальцы коснулись струн, и по залу поплыла мелодия, а скоро к ней присоединился и голос.
Хоть мил мне брег, но вал морской мне страшен.
Он скрыл того, кем был сей мир украшен.
Душа певцов, кумир геройских брашен, —
И благороден был он, и бесстрашен.
В нем, что испил отвар из чудной чаши,
