Словом, предлагаемая читателю книга обладает, среди прочих, неизбежно требуемым достоинством, наличие которого определяет ценность литературы подобного рода — она является не фактом историографического прошлого, но действенным инструментом познания, позволяющим начинающему исследователю окунуться в мир подлинно научного знания о рунах. В условиях очевидного дефицита подобных книг на отечественном рынке и неизбежного заполнения вакуума низкопробными поделками на тему «магии рун» не вызывает сомнения, что данное издание внесет свой вклад в борьбу за обретение истины.
Поскольку книга, как отмечалось выше, является одновременно и «фотографией эпохи», мы не считаем возможным изменять тональность, стилистику и содержание тех пассажей, которые относятся к современным автору реалиям жизни Германии. Их наличие в тексте неотделимо от сложной и многогранной истории жизни замечательного наследия германских народов — рунической письменности.
ПРЕДИСЛОВИЕ
По словам шведского рейхс–антиквара конца XVII в. Олава Верелия, руническое письмо заслуживает «первого места в замечательном наследии наших предков». Не случайно слова эти произнес швед, ибо именно на его родине уже за сто лет до этого возникло научное занятие рунами, которое было связано с существующими в Швеции многочисленными камнями с руническими надписями, а также с живущими в народе воспоминаниями о последних ветвях рунического письма. В Германии, напротив, руны были полностью преданы забвению из–за культурного разрыва, который был обусловлен введением монастырского школьного образования после победы римско–католического христианства и заботой о латино–франкской смешанной культуре при императоре Карле I и его последователях в VIII и IX вв.[1] Дело в том, что руны были настолько глубоко связаны с древнегерманской партиархальной традицией, что римское духовенство в империи франков старалось искоренить любое воспоминание о них.
Из Швеции и Дании в XVII в. исходил импульс, заставивший немцев вновь вспомнить о рунах. Интерес к давно забытому национальному наследию охватил не только научные круги, но и широкие слои общества. Но, в то время как ученые в тиши кабинетов старались разгадать многочисленные загадки, связанные с рунами, а результаты их исследований до захвата власти национал–социалистическим движением становились достоянием широкой публики исключительно через посредство тесного круга специалистов, осознание немецким народом своих корней и собственных достижений вело все большее число немцев, чувствующих себя единым народом, к попыткам пробудить руны к новой жизни. Так, например, такие общественные организации, как «Перелетные птицы», дали толчок изготовлению украшений, в которых использовались германские священные знаки и руны. Там, где такое использование отрабатывалось стилистически точно, его следовало бы только приветствовать как выражение стремления вновь обрести древнее отеческое наследие.
Отрадным результатом такого обращения к рунам является то, что СС и Гитлерюгенд в качестве отличительного знака избрали себе старшую руну Солнца как символ всепобеждающей силы; что древняя Odals–руна выбрана символом верности до смерти; что аптеки используют раннюю Man–руну, и что эта руна во всевозрастающем объеме употребляется в качестве символа человеческой жизни при регистрации рождения, как и ее перевернутое изображение — при регистрации смерти[2].
Чем глубже немецкий народ проникается интересом к рунам, тем больше становится число тех, кто причастен к вопросам, связанным с научной рунологией. Хотелось бы, чтобы этой потребности послужило предлагаемое маленькое исследование о рунах.
Берлин — Шпандау, в Остермонде 1941 г. Эдмунд Вебер
О СЛОВЕ «РУНА»
Руны найдешь
и постигнешь знаки,
сильнейшие знаки,
крепчайшие знаки,
Хрофт их окрасил,
а создали боги
и Один их вырезал.
(Речи Высокого, 142)
От глагола rаипеп (шептать, нашептывать) на здравомыслящего человека нашего века техники веет таинственностью. Похожее чувство вызывает и слово «руны», которым обозначаются почтенного возраста письменные знаки наших германских предков. В народном восприятии эти знаки окружены чем–то особенным, чем–то захватывающим. Так было уже в древней Германии. Дело в том, что германское имя существительное «rипа», исторически связанное с «rаипеп» и «Rune» (руна), выступает в появившемся в VI в. н. э. готском переводе Библии в значении «тайна». В Евангелии от Марка, 4, 11 сказано: «Вам дано знать тайну (rипа) Царствия Божия». В run = «таинственность», «тайный совет» и в runa–wita = «тайный советчик» древнеанглийской песни «Беовульф» (около 700 г. н. э.), в rипа = «доверяю» или «тайное совещание» древнесаксонской песни «Хелианд» (около 830 г. н. э.), а также в древневерхненемецком giruni = «тайна» так или иначе содержится смысл слова «тайна». В величественной эддической песни «Прорицание вельвы» говорится: «[Встречаются асы и] …вспоминают о славных событьях и рунах древних великого бога (Fimbultýs fornar rúnar)» (Прорицание вёльвы, 60), где под rúnar подразумевается таинственная мудрость Одина.
Но, наряду с этим, одновременно со значением слова runa, приведенным готской библией, в Скандинавии встречается второе значение этого слова. На установленном в IV в. н. э. камне из Эйнанга в Норвегии написаны рунами слова: «…dagastiz runo faihido». Предварительное толкование, относящееся к 1938 г., гласит: «[Я Гу] — дагастис окрасил руны». Здесь «rúno», очевидно, означает «письменные знаки». Во франкском государстве Меровингов во второй половине VI в. н. э. епископ из Пуатье Венанций Фортунат шутливо предостерегал нерадивого в письме друга латинским дистихом:
Barbara fraxineis pingatur runa tabellisQuodque papyrus agit, virgula plana valet.
В вольном переводе это двустишие может быть передано так:
Уверенно рисуй франкские руны на ясеневой дощечке!Если тебе не хватает бумаги, послужит оструганная палочка.
Здесь слово runa тоже, несомненно, означает германские письменные знаки.
Объективно употребление рун в качестве букв в Рейнской области во времена сочинявшего латинские стихи епископа подтверждается серебряной застежкой–фибулой, которая была извлечена в 1873 г. из женского захоронения во Фрайлауберсхайме возле Кройцнаха, датируемой, с большой долей вероятности, VI в. и находящейся ныне в Центральном музее Майнца. На обратной стороне пластинки имеется двустрочная надпись, верхняя строчка которой читается: «Boso wraet[3] runa» и истолковывается так: «Бозо начертал руну». Единственное число слова руна при этом следует отнести ко всей надписи.
Согласно господствующей точке зрения, содержание термина, подразумевающее прежде всего письменный знак, выросло из значения «тайна»[4]. Кроме того, вслед за Мюлленхоффом в руне видели и видят «таинственный, нуждающийся в истолковании знак». Считают, что изменение значения шло через знаки, в которых наши предки, согласно 10 главе «Германии» Тацита, нуждались при бросании жребия. Так как начальный звук полного названия руны на жребии служил нахождению соответствующего стихотворного изречения, знаки могли сами развиться в буквы, обозначающие звуки, и использоваться для передачи сообщений. Тот факт, что рунические письмена могли пройти этот путь, исследователи рун раннего времени допускают, исходя из возможности заключить, что древнеирланд–ское слово «rún» обнаруживает только значение «тайна». С точки зрения истории языка следует все–таки обдумать, не могли ли готское runa (тайна) и скандинавское runo (буква) произойти от двух различных слов: это было бы вполне допустимо[5]*.
Но есть еще и другая возможность. Если до сих пор исследователи пытались в общих чертах от понятия «тайна» через изречение на жребии добраться до понятия «буква», то можно было бы и наоборот — от понятия вырубленного знака через изречение на жребии прийти к понятию «тайна»[6]**. Уже в XVII в. датский ученый Оле Ворм хотел объяснить слово «руна» (письменный знак) скандинавским «ryn» (борозда, морщина, надрез). Таким же образом основатель научной рунологии в Германии Вильгельм Карл Гримм в 1821 г. обдумывал, могли первоначальный смысл слова «руна» появиться из слов «надрез» или «насечка». Он указывал при этом на древнегреческий глагол graphein, означающий «писать», древний смысл которого был «делать насечки [зарубки]»; определенные аналогии вызывает в этом контексте немецкое слово «kerben». В самом деле, до сих пор в восточно–фризском языке существует глагол «runen», который имеет смысл «резать» (еще до сегодняшнего дня он употребляется также и в липштадтском диалекте)[7]***. Имеет значение и тот факт, что в нижненемецкой языковой области и в Швабии существует слово «der Raun (Raune)», которое обозначает кастрированного жеребца (мерина).
